Я весьма радовался таким путешествиям, взад и вперед, так как это являлось развлечением и всегда удавалось дня на три застревать в Петербурге и приятно проводить время, тем более что там жили мои родители. Да и самые переходы были интересны и создавали много любопытных случаев, главным образом, оттого, что команды совершенно не были знакомы с механизмами миноносцев. Не раз по вине кочегара падали пары в котлах, возгорались подшипники или переставала действовать рулевая машинка. Начиналось волнение. Хорошо еще, что стояли тихие весенние погоды, а то, того и гляди, можно было оказаться в катастрофическом положении.
Когда закончился мой последний рейс в качестве временного штурмана, я опять оказался в Либаве. В это время туда пришли крейсеры «Олег», «Аврора» и «Диана». Им предстояло идти в Кронштадт и вступить в капитальный ремонт. Офицеров на них оставалось минимальное число. Их вообще-то было немного на переходе в Россию, а в Либаве списалось и еще несколько. Особенно мало осталось офицеров на «Авроре», и ее командир, капитан 1-го ранга Барщ[61], просил командира порта хотя бы временно назначить одного офицера. Так как я уже давно находился, так сказать, на «выходных ролях», то меня и назначили на «Аврору». Но командир порта взял слово с капитана 1-го ранга Барща, что, по приходе в Кронштадт, он меня вернет обратно.
Я обрадовался назначению на «Аврору», так как хотел поплавать на большом корабле. Скоро мы перешли в Кронштадт, и там выяснилось, что крейсер вступит в ремонт не в Кронштадте, а в Петербурге и его будет ремонтировать Адмиралтейский завод. Это становилось уже и совсем интересным, поэтому мне и тем более хотелось остаться на «Авроре».
Командир «Авроры» капитан 1-го ранга Барщ был очень милый человек и, в противоположность Коссовичу, чрезвычайно несловоохотливый. Старшим офицером был капитан-лейтенант Прохоров[62] и старшим минным офицером Ю.К. Старк[63] (в будущем адмирал и начальник Сибирской флотилии, которую он вывел в 1921 г. на Филиппины). Я сразу ужился с кают-компанией и чувствовал себя на крейсере прекрасно. За недостатком офицеров и благодаря малому количеству команды, вахты были отменены. Мы несли суточные дежурства, что сильно облегчало службу и не делало ее однообразной, как если бы нам пришлось стоять на четыре или пять вахт. Кроме того, это позволило довольно часто ездить в Петербург.
Членом кают-компании числился также и серый попугай с красной головкой, который знал много слов и даже произносил короткие фразы. Особенно отчетливо он произносил часто повторяемые фразы вроде: «вестовой, чаю», «позвать вахтенного», «вестовые, подавать» и т. п. Благодаря этому даже получались смешные недоразумения: то вестовой без надобности приносил чай, то преждевременно начинали подавать еду. Старший офицер, когда раздражался на своего вестового, то ругал его дураком, а звали его Степаном. Попка отчего-то это особенно подхватил и часто, сидя на своей жердочке, непрерывно повторял: «Степан – дурак», «Степан – дурак». Это привело в будущем к очень неприятному инциденту. Когда морской министр вице-адмирал Степан Аркадьевич Воеводский делал смотр крейсеру и, проходя через помещение кают-компании, остановился перед жердочкой попугая, то тот стал настойчиво повторять: «Степан – дурак», «Степан – дурак». Все от неожиданности не знали, что делать, а попугай все повторяет свое «Степан – дурак». К счастью, министр сделал вид, что он не разбирает, что тот говорит, и поторопился отойти от попугая. Но неизвестно, как он к этому отнесся. Не подумал ли он, что это злая шутка, тем более что командир и старший офицер очень расхваливали попугая.
Когда прошло полтора месяца пребывания на крейсере, я решил, что обо мне забыли в Либаве и я останусь на «Авроре». Но не тут-то было: пришла телеграмма меня срочно командировать в Либаву. Командир ответил, что за недостатком офицеров он просит меня еще задержать на время, думая, что там успокоятся. Однако скоро опять пришла телеграмма с новым требованием отправить меня. На этот раз, к великому моему огорчению, мне пришлось возвращаться в Либаву.
Когда я опять оказался там, то заметил, что порт начинает немного оживать. В канале стояло восемь миноносцев, построенных на верфях в Эльбинге (Германия). Этих у нас для краткости называли «немками». Они тоже были водоизмещением в 350 т и, так же как и «французы», являлись не новым типом, а повторением тех, которые участвовали в Японской кампании. Ни скорость, ни вооружение не были изменены, и лишь потом прибавили по кормовому орудию и установили аппараты большего диаметра, для современных мин Уайтхеда[64]. Одним словом, они, входя в строй, уже оказывались устаревшими.
Увидя эти миноносцы, я сразу же и подумал, что обязательно буду назначен на один из них. Действительно, в Управлении порта меня уже ждал приказ о назначении на эскадренный миноносец «Инженер-механик Дмитриев»[65]. Впрочем, это назначение мне было по душе, так как казалось приятным попасть на совсем новый корабль, к тому же на один из наиболее современных на нашем флоте. Интересно налаживать заново жизнь корабля, быть первым на нем офицером.
Командиром оказался капитана 2-го ранга Алексей Михайлович Веселаго[66], человек во всех отношениях незаурядный. Он был сын очень популярного адмирала М.Г. Веселаго[67] и уже по одному этому имел все шансы сделать хорошую карьеру. Но он и сам был выдающимся человеком и отличным офицером, к тому же и хорошо образованным, так как кончил Морскую академию по гидрографическому отделу и офицерский Артиллерийский класс. Он очень много плавал на Дальнем Востоке и в Средиземном море, и поэтому считался опытным штурманом и артиллеристом. Казалось бы, более ценного офицера трудно найти, однако он имел одно большое «но», и это «но» ему все портило и в конце концов сгубило его карьеру и привело к ранней могиле. Веселаго не то чтобы систематически пил, наоборот, проходили долгие периоды, и он в рот хмельного не брал, затем вдруг срывался и уходил в безудержный запой. После этого, проспав беспросыпно три дня, он как бы встряхивался и опять всецело уходил в работу. Это была своего рода болезнь, но, видимо, неизлечимая, а как можно доверять офицеру с такой болезнью, да еще на высоких должностях.
В периоды трезвости наш командир работал, как вол, и всех заставлял трудиться вместе с собою. Я попал в период трезвости, и поэтому на миноносце шла неутомимая деятельность. Командир прилагал все старание, чтобы как можно скорее его привести в состояние, необходимое для плавания. С раннего утра и до вечера мы с командиром обходили помещения, обучали команду и ходили в порт за приемками. Быстро наладилась служба, и мы скоро были готовы к выходу в море.
Командир меня загрузил работой, и на первых порах мне пришлось многому у него поучиться. Совместная служба с ним мне принесла большую пользу, особенно в отношении вооружения и снабжения корабля.
Скоро после моего назначения на миноносец был назначен судовой механик штабс-капитан Александр Алексеевич Шафров (по прозванию Шурилка)[68], а затем и лейтенант Павел Алоизиевич Светлик[69]. Оба они выдержали осаду Порт-Артура и были уже опытные офицеры.
Недели через три, когда были установлены компасы, мы вышли из аванпорта, и командир сам уничтожил и определил девиацию[70], и мы совершили пробный пробег. В этом отношении миноносец был уже в полной готовности, но, к большому нашему сожалению, на нем еще не были установлены орудия и минные аппараты. Таковых еще не было в наличии порта, и в будущем нам предстояло для их установки идти в Кронштадт. Командир нажимал на всех, чтобы ускорить это, но из Кронштадта сообщали, что ни орудий, ни минных аппаратов они еще не получили с заводов.
