Уже неделю я живу в этом новом облике, я чувствую будто большой гладкий камень в паху, словно бы это сама его сперма там затвердела, как древний трилобит.
Тогда мы курили на кухне потом. Мы молча стояли, курили и смотрели друг другу в глаза потом, как те влюбленные в шестидесятых.
Я вдруг поняла, что не знаю его имени: когда нас представили два часа тому назад, я машинально отметила, как он красив и свеж, и машинально отметила, как странно его имя, что-то легкое, журчащее, французское…
– Поль, – вертелось у меня на языке.
– Жан! – услышала я голос мужа в дверях.
И Микров вошел, меня как обожгло: я впервые встретилась с ним глазами после того, как это произошло.
– Что за странное имя, простите? – нетактично поинтересовался он от нечего сказать.
– Это мамка меня, – широко и дружески улыбнулся Жан. – В честь Жан Поля Бельмондо.
Милый мой мальчик, наивный, совсем еще ребенок…
Микров покурил с нами, поболтал, побалагурил с Жаном. Я положила голову мужу на плечо.
– Впервые в жизни я получаю такой удивительный подарок на Восьмое марта, – сказала я, глядя Жану в глаза.
– Спасибо, дорогая, – смущенно отозвался Микров, – я как-то совершенно случайно, интуитивно выбрал эту вещицу.
– А что вы ей подарили, если не секрет? – поинтересовался Жан.
– Секрет, – сказал Микров с особой важностью. – Вообще, я не очень люблю данный праздник, потому что наши скромные мужские подарки, – он энергично двинул ладонью в сторону Жана, надеясь найти в нем понимание, – олицетворяют извечное человеческое лицемерие. Целый год женщина моет посуду, стирает, и только в этот день, видите ли… Чтобы назавтра опять… Согласитесь, этот праздник просто унижает женщину.
– Ну, это как сказать, – сказал Жан, улыбаясь мне. – А если все это искренне, от души?
Микров ничего не ответил – принялся разминать вторую сигарету… Микров не верит в существование души.
Жалкий ты человек, профессор Микров, доморощенный философ. Чуть не оцарапал меня своими рогами…
А как ты блеял когда-то, как гордился своими учеными степенями, когда двигал перед собой, как бульдозер кучу – свою ученую карьеру. И все лопнуло теперь, ничего от тебя не осталось, ты ничтожество, ты фук, ты ничто. И теперь такой парень, как Жан, стал неизмеримо выше тебя, и ты прыгаешь, маленький, едва доставая до его яиц.
Ибо во всем виновато твое пьянство, господин профессор.
И если раньше ты, высокомерный, как баклажан, и пальца бы не протянул какому-то Жану, то теперь ты подпрыгивал и лебезил, нюхая яйца, которые пахли мной, и балагурил, шутил глупо, и шуткам твоим никто даже не улыбнулся.
Да, ты очень похож на тухлый баклажан в очках, профессор Микров. В очках, в шляпе, со старомодным кожаным портфелем. Жалкий гнилой баклажан, который на базаре продают смуглокожие торговки, которые за день зарабатывают больше, чем ты за месяц.
И мы переглядывались с Жаном, на кухне, при Микрове… И я посматривала на Жана исподлобья, грызя ноготь большого пальца, а это – моя привычка, и она, я знаю: нравится мужчинам…
Странно, но мы, кажется, вообще еще не сказали друг другу более тех двух слов, того мужского и того женского… Все было как во сне. Я представить себе не могла, что только полчаса назад мы неистово бились в тесном пространстве между двух стен, и внизу журчала вода, и я клюнула его в плечо, укусила, и на его рубашке до сих пор видны следы моих зубов, а там, под рубашкой, я думаю, тоже мои зубы – синие…
Вот и сбылась самая изысканная сексуальная фантазия моей жизни. И твоя извращенная мечта, Микров, сбылась.
Вот я и шлюха, наконец, что и требовалось доказать. Блядь…
Если рассуждать по-твоему, что, дескать, вы нас делаете, то вот еще одно доказательство микровской теории: десять лет ты меня делал-делал, вот и сделал в конце концов.
Знакомьтесь, шлюха!
Она трахается в туалетах, стоя, эта шлюха, эта блядь. И журчит вода, словно весенний ручей. И сладко ей, ой, бля, как ей сладко…
Впрочем, ты старомодный муж, Микров. Когда ты затевал процесс моего создания, шлюха шла со знаком минус, теперь же, когда процесс закончен, она идет со знаком плюс – putana, проститутка. Хорошая, нужная, престижная профессия. А ты в говне весь, вместе со всем твоим поколением.
Прощай, пуританский век. Здравствуй, век путанский. Здравствуй, племя младое, незнакомое… Нет, наоборот: очень хорошо знакомое племя – здравствуй!
5
Странный какой-то сон: снится чуждый, совершенно незнакомый мир, это даже и не другая планета, а что-то, что-то…
Что-то ужасное…
Я иду, вроде бы по городу, и город кажется уютным, приветливым: я вижу узкую прямую улицу, одноэтажные дома с плоскими крышами, их двери выходят прямо на улицу без закутков, потому что здесь тепло – сразу за тонкой дверью гостиная или спальня…
Но что-то не так…
Я чувствую нарастающее волнение, близоруко щурюсь – то, что я вижу, перестает мне нравиться, я вдруг понимаю, что кажется мне тревожным, а именно: не то, что есть, а то, чего нет…
Я не вижу под ногами земли…
Растения на этой улице выходят не из земли, а стоят в огромных горшках, и они похожи на искусственные, фальшивые растения, такие, которые сейчас модно ставить в офисах… Я срываю лист, темно-зеленый в крапинку, крупный такой лист и – точно вижу, что он неживой.
Это не улица, а коридор, и вокруг не здания, а стены квартир, и над головой не небо, а потолок, и под ногами не тротуар, а пол, но это само по себе не страшно – страшно другое…
Мне страшен мой собственный страх, именно то, что я испугалась чего-то совсем нестрашного… И, кажется, есть ответ: причина, по которой я этого испугалась, именно она представляет суть моего страха.
Я вхожу в одну из комнат, миную какие-то темные коридоры, кладовые и кухни, выхожу с другой стороны, как мне сначала кажется – на улицу…
Но это не улица…
Передо мной опять коридор, но только более широкий, над головой все тот же мертвенно бледный потолок, который и светит здесь, словно сплошная лампа, а под ногами – пол…
Вот что здесь самое страшное, и теперь кажется, что я знала об этом всегда, но притворялась, что это не так – этот потолок и есть здешнее небо, этот пол и есть здешняя земля.
И в тот самый момент, как я понимаю это, окружающие люди – если это, конечно, люди – узнают меня…
Да, они узнают меня, и узнают, что я здесь – чужая.
Они идут за мной, я вижу их, высоких и худых, и они идут за мной по широкой улице – пятеро в ряд…
Их лица скрыты под капюшонами, а из под капюшонов, из черноты, желто блестят их маленькие глаза…
6
Никогда не забуду сон, который приснился мне в детстве, пророческий сон, определивший всю мою дальнейшую жизнь и судьбу.
Действие почему-то происходит в другом времени, я узнаю это время, благодаря своему невъебенному опыту кинозрителя – девятнадцатый год, голод, гражданская война…
В Оренбургской области упал метеорит, я срочно еду туда, с экспедицией из Москвы. Это – тело яйцеобразной формы, размером с мешок картошки, оно полое внутри, там кто-то есть, он стучит…
Мы долго едем на место, по бездорожью, сидя на каких-то скрипучих подводах…
В Оренбурге нас встречают представители местного ЧеКа. Мы вскрываем объект в их присутствии, внутри два бледнокожих полумертвых существа, чем-то похожих на кур, только без перьев, как будто – уже ощипанных кур, и еще – с необычайно длинными ногами…
О да! Это был пророческий сон.
Пожалуй, впервые тогда в моей жизни появились куры, пусть пока что их странный, неземной, искаженный облик…
Важно представить себе это время, голодный год, голодный город, и по его обгорелым дворам уже ползут зловещие слухи – о курах…
Темная злобная толпа собралась на главной площади, напротив здания ГубЧеКа. Люди хочут есть, они ждут выдачи кур.
