А потом мне предложили вступить в комсомол, и я вступил.
—Вот так просто?
—У нас в части был один парень по фамилии фирс, который явно симпатизировал коммунистам. потом выяснилось, что какие-то его близкие родственники даже участвовали в восстании 1924 года и были расстреляны.
Поэтому он, с одной стороны, новой власти симпатизировал, а с другой, страшно боялся, потому что расправа после восстания была жестокая.
Однажды он обратился ко мне с просьбой: «Мне поручили выступить на митинге, а я не знаю, что говорить, помоги мне составить речь». Я эстонским языком владел еще плохо, поэтому на корявом эстонском говорю, а Фирс записывает. «А ты пойдешь на митинг?»—спрашивает он. «А почему не пойти? Пойду», — отвечаю.
в тот день проходило молодежное мероприятие, которым ознаменовался выход комсомола из подполья. фирс зашел за мной и познакомил меня с тем, кто этим делом занимался—это был человек по имени Эрик Там-мель. он говорит: «очень приятно с вами познакомиться, мне Фирс много рассказывал про Вас. А не думали о том, чтобы вступить в комсомол?» Я отвечаю: «Какой я комсомолец? Нужно же быть сознательным, чтобы быть комсомольцем». Таммель говорит: «Это нам решать, а вот ты сам лично боишься или не боишься?» Не хватало еще говорить, что я боюсь. отвечаю: «Конечно, не боюсь, только я не достоин». Но анкету заполнил. Таммель говорит: «Итак, знай, что с этого момента ты—комсомолец».
Мы пошли на митинг. Идем, а Фирс, который должен был выступить от армейской молодежи, начал какой-то странный разговор: «Я не знаю, как я буду выступать на митинге, я же никогда не выступал. И выступление-то не мое—это ведь ты составил, а не я». Поторговались немного. Короче, Фирс струсил и в последний момент отказался.
Тогда мне как свежему комсомольцу предложили это сделать. Это был митинг, на котором комсомол заявлял о своем создании. И я выступил от армейской молодежи.
А на следующий день состоялись выборы в городской комитет комсомола. Абсолютно неожиданно для себя я был избран в состав первого таллинского комитета комсомола. Дело было так. Ведущий собрания сказал: «вы друг друга не знаете, поэтому разрешите мне внести предложение». И назвал восемь или девять фамилий.
Я услышал свою фамилию в этом списке, но мне и в голову не могло прийти, что это я. Ведущий собрания объявляет: «Все. Комитет остается, а все остальные могут идти». Я иду к двери, но он меня у двери останавливает: «Подожди, мы же тебя избрали в комитет!» Так в июле 1940 года я оказался в комитете таллинского горкома комсомола.
А поскольку я служил в армии, то все солдаты, которые приходили в комсомол, обращались ко мне. Через некоторое время в составе ЦК комсомола создали солдатское бюро, которое я возглавил. И все летние месяцы 1940 года я занимался комсомольскими делами.
Помню выборы, которые проводились по существовавшему закону, и армия в них участия не принимала, то есть солдаты срочной службы не могли голосовать. Я начал в своей части бурную кампанию, что, мол, мы должны потребовать, чтобы и нам разрешили принять участие в выборах, потому что это все выдумки старого порядка, а теперь демократия, и почему это солдаты не будут голосовать... Я призывал идти на демонстрацию и требовать для солдат права участия в выборах.
—Надо же! Получается, семь десятилетий назад в вопросе выборов демократии было больше...
—Осенью, после того как Эстония вошла в состав СССР, бывшую эстонскую буржуазную армию, которая пару месяцев была Народной, преобразовали в 22-й территориальный корпус Красной Армии. Поскольку армейские комсомольские дела перешли в ведение политотдела этого корпуса, то существование солдатского бюро при ЦК комсомола Эстонии стало ненужным.
Меня вернули в армию дослуживать срочную службу. А через некоторое время назначили замполитрука учебной роты. Дело в том, что командный состав 22-го корпуса остался прежним, но дополнился политсоставом. И получилась такая классическая ерунда: если эстонцы среднего и пожилого возраста более или менее владели русским языком, то среди молодежи русским не владел почти никто, а политсостав не владел эстонским. Поэтому из числа эстонцев были назначены во все роты
замполитруки в качестве переводчиков политсостава. Вначале я был за переводчика, потом мой политрук посчитал, что я могу не только переводить, но и заменять его. Поэтому я проводил политзанятия, делал политинформации, издавал стенгазету.
Я категорически не принимаю тезис оккупации Эстонии Советским Союзом в 1940-м году. Причем не скрываю этого никогда, при всех обстоятельствах, независимо от характера аудитории, и именно поэтому и состоится надо мной суд. Потому что те события, которые произошли в Эстонии в 1939-м — 1940-м году, были результатом внутренних противоречий в Эстонии.
в конце 30-х годов в Эстонии было две активные силы—профашистская и антифашистская...
—Как сейчас?
— Совершенно правильно. Революционные события 1940 года, если их вообще называть революционными, были не борьбой за установление советской власти в Эстонии, а борьбой против втягивания Эстонии в войну в качестве немецких холуев. вот что было причиной, которая поднимала людей на протесты. Потому что идея подключить Эстонию к немецкому фашизму имела здесь своих, весьма мощных сторонников. В 1939-1940-м годах, после заключения пакта Молотова-Риббентропа, все эти вопросы были чрезвычайно болезненны, ведь перед этим непрестанно Эстонию посещали Канарисы и прочие фашистские деятели. Заигрывание с гитлеровцами и продолжалось все тридцатые годы. А это вызывало народное возмущение. Поэтому я и видел действительно тысячные демонстрации, когда бродил по улицам Таллина. Разговоры о том, что люди были насильно согнаны силами оккупационных войск—бред собачий! Я видел три-четыре советских танка, которые стояли в стратегически важных местах. Общее впечатление было именно такое: они следят, чтобы не было кровопролития.
Подавляющее большинство эстонцев, конечно, предпочитало бы входить в антигитлеровскую коалицию под руководством англичан, ну, может быть, французов или американцев, а не в союзе с Советской Россией. Но тогда это был единственно возможный вариант, потому что участвовать в антигитлеровской коалиции вместе с англичанами и французами мешала география.
В нашем 22-м территориальном корпусе зимой 1940-41 года была полная свобода высказывания политических мнений: любое политзанятие, любая утренняя политинформация или просто разговоры в свободное вечернее время превращались в оживленнейший политический спор. Я никогда в жизни такой свободы высказывать свои политические взгляды, как в тот период, не видел.
— 14 июня 1941 года в Прибалтике прошли репресии. Брожения в армии начались сразу же?
—Из-за этого не произошло ничего! Хотя я был зампо-литрука, я об этих репрессиях узнал только в июле, когда вернулся в Таллин, и воспринял их как совершенно естественную чистку ближайшего тыла фронта, поскольку так оно и было. Потому что сказки насчет внезапности нападения гитлеровцев 22 июня—ерунда. Это была легенда, которая была распространена для объяснения тех тяжелейших поражений, которые Красная Армия терпела летом 1941 года. В оправдание этого легенда и была изобретена. Во всяком случае в Таллине по настоянию Балтийского флота в ночь с 20 на 21 июня уже было полное затемнение.
— ???
—Это факт. Я могу привести такой пример: весной 1941 года были затеяны маневры для проверки боеспособности эстонского стрелкового корпуса—военные учения в полевых условиях, в которых в течение 3-4 суток принимали участие все части, дислоцированные к югу от Таллина.
Маневры закончились, и мы возвращались в город. Рядом со мной пристроился начальник клуба батальона политрук Петров. Мы шли рядом и разговаривали. «Вот, Арнольд, не знаю, что делать—предлагают идти в отпуск. С одной стороны, мне обязательно нужно — у матери столько лет не был, крышу надо перестилать, а с другой стороны, в марте это так неудобно—дожди и прочее. как бы мне все же устроить так, чтобы пойти в отпуск летом?» А я ему ответил: «Если есть возможность, то иди в отпуск немедленно, потому что летом мы будем воевать». Как в воду глядел...
