Мы пересекли горящее Красное Село и выбрались в поле, рассчитывая найти там командный пункт какой-либо части. Казалось, что красносельский рубеж прорван во многих местах. Все видимое пространство клокотало разрывами. То здесь, то там дымились горящие танки.

Саперы Евстифеева уже прошли вперед. Лисовский, глядя в бинокль, деловито считал вражеские танки, ползавшие по обе стороны шоссе. До них было километра полтора. Они то спускались в низины, то снова вылезали на высотки. Тридцать... сорок... шестьдесят... семьдесят...

— Огнеметные есть, — заметил Пилипец.

Действительно, из некоторых танков временами вырывалась струя пламени. Они штурмовали доты.

Нам удалось найти командный пункт одной из рот артиллерийско-пулеметного батальона. Но он уже перестал быть пунктом управления, телефонной связи не имел. Два красноармейца укладывали на носилки тяжелораненого политрука. Командир роты погиб полчаса назад. Рота вела бой, окруженная штурмовыми группами немцев.

Мы поинтересовались, где может быть 3-я рабочая дивизия.

— Должно, там, — прохрипел политрук и с трудом поднял руку, показывая район севернее Красного Села.

Политруку было невмоготу, но он отдавал последние приказания:

— Григорьев... остаешься старшим... До ночи держись... Слышишь, что ли, Григорьев?..

Пулеметчик, к которому обращался политрук, смотрел в амбразуру, не поворачивая головы. Потом закричал красноармейцам:

— Да несите вы его скорей, чего тянете! Не видите, что ли, кончиться может...

— И уже спокойнее, даже мягко: — Слышу, товарищ политрук, слышу.

Сделаем все.

Капитан Евстифеев сам нашел нас.

— Как дела? — спрашиваю его.

Командир батальона не может сказать ничего утешительного. Все его саперы сразу же включились в бой. Группа Королева подорвала три танка, но потеряла семь человек. Расчет Ульянова поджег бутылками две машины и потерял пять человек. В бой вступили тяжелые танки немцев. Малокалиберные пушки из дотов не пробивают их лобовую броню.

Евстифеев попросил разрешения остаться здесь, у ропшинской развилки, и вызвать сюда из Пулкова еще одну роту своих минеров. Я согласился.

Где же все-таки штаб третьей рабочей дивизии? — добивался от него Пилипец.

Говорят, его разбомбили, — ответил Евстифеев. — Остатки переместились к северу. Похоже, к шоссе на Стрельну. Связи с ним нет.

Слева, со стороны лагеря, и за озерами, в районе Николаевки, гремела артиллерия. Тучи дыма поднимались над барачным городком.

Мы тронулись в обратный путь к нашей машине. В узеньком переулке Красного Села попали под шквальный минометный налет и прижались к стене полуразбитого сарая. Осколки секли бревна над нами и в конце концов зацепили ногу Пилипца, которому никак не лежалось спокойно.

Павел Яковлев ждал на том же месте, где мы его оставили. Он вырыл для себя щель и выскакивал из нее лишь после близких разрывов, чтобы осмотреть дыры в кузове «эмки».

Выехать на Пушкинское шоссе и попасть в Пулково не удалось. Танки противника прошли из Дудергофа на Г орскую и Николаевку, отрезав Красное Село. Не теряя ни минуты, помчались к Урицку. Через каждые двести метров на шоссе стояли пушки 14-й противотанковой бригады. Два тяжелых танка дежурили в засаде у железнодорожного переезда. На перекрестке около поселка Володарского расположился вооруженный отряд пожилых рабочих Кировского завода. С ними было два танка КВ, из люков которых выглядывали кепки рабочих.

6

Всю ночь и половину следующего дня шел бой у Красного Села. Части 3-й рабочей дивизии и 14-й противотанковой бригады, танкисты и моряки сдерживали ожесточенный натиск неприятеля. Артиллерия кораблей Балтийского флота вела огонь всеми калибрами. И все же к вечеру 12 сентября немцы заняли Красное Село, обойдя его с востока. Из Красного Села часть сил противника двинулась на город Пушкино и к Пулковским высотам, другая часть — на Урицк и Стрельну. Завязались бои в Красногвардейце.

Глухие отзвуки артиллерийской канонады уже доносились до ленинградских окраин. Каждый житель все больше ощущал тяготы фронтового города. С 12 сентября населению вторично сократили норму выдачи хлеба.

Но страшные слова «голод» и «блокада» вслух еще не произносились.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ШТУРМ ОТБИТ

Ленинград ежедневно подвергался ударам авиации и тяжелой артиллерии. В Смольный звонили о пожарах то в цехах «Электросилы», то на Кировском заводе, то на 5-й электростанции. Около трех тысяч противопожарных команд и две тысячи санитарных постов работали непрерывно и все же не могли вовремя ликвидировать тяжелые последствия бомбежек. Подростки дежурили на крышах, сталкивая оттуда на мостовые зажигательные бомбы. Народные патрули ловили ракетчиков-диверсантов.

Трудно было на всех участках. Но все же урицко-пулковское направление считалось наиболее тяжелым. Именно здесь после захвата Красного Села сосредоточила свои усилия главная группировка гитлеровских войск, В случае овладения Урицком и Пулковскими высотами противник выходил к Средней Рогатке. Военный совет фронта сосредоточил на этом направлении максимум внимания.

Я был у полковника Городецкого, когда он передавал приказ командующему 42-й армией генерал-майору Ф.С. Иванову. Полоса ее обороны резко сокращалась: с одного фланга ее ограничивал Урицк, с другого — Пулково. Иванову спешно передавалась 5-я дивизия народного ополчения, 21-я дивизия войск НКВД и 10-я стрелковая дивизия. Переброска этих войск осуществлялась с помощью автотранспорта.

Этим, конечно, значительно ослаблялась 55-я армия. Оставшимися в ее составе войсками трудно было обеспечить надежную защиту городов Слуцк и Пушкино. Чтобы хоть немного уплотнить боевые порядки наших войск на этом направлении, 13 сентября с разрешения Военного совета фронта остатки 2-й рабочей дивизии и 267-й пулеметный батальон оставили Красногвардейск, зажатый противником с обоих флангов, и отошли к городу Пушкино.

И как раз в этот напряженный момент опять произошла смена командования фронта. К.Е. Ворошилов был отозван в Москву. Вместо него прибыл генерал армии Г.К Жуков. Начальником штаба стал генерал-лейтенант М.С. Хозин.

Формальности приема и передачи фронта не заняли много времени. П.П. Евстигнеев и И.Н. Ковалев рассказывали, что после подписания разведывательной и оперативной карт Ворошилов и Жуков пошли на телеграф. Разговор со Ставкой был краток. К аппарату в Москве подошел генерал А.М. Василевский. Жуков передал: «В командование вступил. Доложите Верховному Главнокомандующему, что полагаю действовать активней, чем мой предшественник».

Ворошилов разговаривать с Москвой не стал и молча вышел из помещения.

Вскоре он пригласил попрощаться начальников родов войск. Пришли генералы А.А. Новиков, В.П. Свиридов, Н.А. Болотников, П.П. Евстигнеев, И.Н. Ковалев и я Ворошилов хмуро пожал нам руки:

— До свидания, товарищи! Отзывает меня Верховный.— Помолчал и добавил:

— Так мне, старому, и надо! Нынче не гражданская война — по-другому следует воевать... А в том, что разгромим мы здесь фашистскую сволочь, и минуты не сомневайтесь! Они уже высуня язык к городу лезут, собственной кровью захлебываются...

В ту же ночь Ворошилов и большинство лиц, составлявших штаб Главкома Северо-Западного направления, вылетели в Москву. А на другой день меня вызвал Г.К. Жуков.

Первое мое знакомство с новым командующим носило несколько странный характер. Выслушав мое обычное в таких случаях представление, он несколько секунд рассматривал меня недоверчивыми холодными глазами. Потом вдруг резко спросил:

— Кто ты такой?

Вопроса я не понял и еще раз доложил:

Начальник Инженерного управления фронта подполковник Бычевский.

Я спрашиваю, кто ты такой? Откуда взялся?

В голосе его чувствовалось раздражение. Тяжеловесный подбородок Жукова выдвинулся вперед. Невысокая, но плотная, кряжистая фигура поднялась над столом.