Откровенно говоря, сделалось как-то не по себе. Яковлев уже не спрашивает: «Куда?» Дорога одна. Только вынул гранаты, положил на сиденье рядом;

— На всякий случай...

2

Огромное, во весь горизонт, багровое зарево. Полыхают дома в Нарве, Кингисеппе, ближайших поселках. Вражеская авиация наносит один удар за другим. Перекаты артиллерийских разрывов не стихают и ночью. Четвертые сутки дерутся ополченцы и курсанты, стремясь не допустить прорыва танков в оперативную глубину.

Командующий фронтом М.М. Попов и член Военного совета А. А. Кузнецов все время в войсках: то во 2-й дивизии народного ополчения, то у Мухина, то у командующего кингисеппским сектором генерал-майора В. В. Семашко.

Еще 9 августа Попов решил остановить немцев контрударом. Для этого он усилил кингисеппский сектор только что сформированной 4-й дивизией народного ополчения и одним полком 1-й танковой дивизии.

Но штаб сектора сработал нечетко. Ему потребовалось около суток на подготовку контрудара, а к тому времени две танковые, две пехотные и одна моторизованная дивизии противника вклинились в нашу оборону и стали охватывать большой район. 4-я дивизия народного ополчения оказалась втянутой в тяжелый оборонительный бой вместе с училищем имени С.М. Кирова.

К вечеру 11 августа части перемешались, связь нарушилась и началась та путаница, которая называется потерей управления войсками.

М.М. Попов и А.А. Кузнецов приехали к генералу В.В. Семашко ночью. Между ними произошло довольно тяжелое объяснение. Я застал уже конец этого неприятного разговора.

Валентин Владиславович Семашко, худощавый генерал лет пятидесяти, был взвинчен до крайности — глаза воспалены, руки дрожат. Нервничали и его собеседники. Кузнецов, видимо отвечая на какую-то реплику командующего сектором, резко выговаривал ему:

— Поймите, товарищ Семашко, это рабочие Ленинграда. Присвоить дивизии звание гвардейской решил народ. Вот почему она и названа Первой рабочей гвардейской. От вас и вашего штаба зависит умелое использование ее, а драться рабочие будут насмерть, на это можете положиться.

— Алексей Александрович, — возражает Семашко, — я не хочу бросить ни капли тени на рабочих людей! Но эта дивизия сформирована всего три дня назад. Она не имеет ни капли боевого дпыта, совсем не обстреляна. К тому же ей еще идти до нас сорок километров, а мне уже дают приказ осуществить контрудар. Да ее сразу расколошматят танки. Ведь так же получилось с четвертой дивизией полковника Радыгина... Мы вводим в бой необученные дивизия с ходу и по одной.

Кузнецов нетерпеливо прерывает его:

— Необученные, необстрелянные... а кто же целый месяц сдерживает врага на лужской позиции, как не народные ополченцы? Кто за один сегодняшний день поджег полсотни танков? Братья Ивановы и другие рабочие с «Мясокомбината». Тоже необстрелянные, а бутылками с горючей смесью действуют, как заправские истребители. Так же и Фирсов, и Васильев, и

Кочетов... Других дивизий, товарищ Семашко, нам взять неоткуда. Извольте управляться с теми, какие есть. Но дорогу Кингисепп — Волосово враг не должен перерезать. Это категорическое требование Военного совета.

Г енерал Попов требует:

Принимайте меры, товарищ Семашко, к локализации прорыва. Немедленно выдвигайте туда четырнадцатую артиллерийскую противотанковую бригаду Лебедева и вообще всю артиллерию. За этим заслоном поставьте танки Баранова. Ими и прикройте в бою первую рабочую гвардейскую дивизию. Кстати, сколько у Баранова осталось танков ?

Не больше пятидесяти,— кисло отвечает Семашко. — А у немцев сегодня действовало около двухсот. Баранов считает, что дня через два он может остаться вовсе без танков.

Пусть действует из засад, где выгодно, использует танки как неподвижные огневые точки... Поезжайте сами в войска и лично организуйте подготовку контрудара. Товарищ Кузнецов прав, упрекая штаб сектора в медлительности. А мы сейчас выедем навстречу дивизии Фроловва, ускорим ее движение, воодушевим бойцов. Но имейте в виду, дивизию неизбежно придется вводить в бой завтра. — Слушаюсь! — Семашко смотрит на часы и качает головой. — Скоро уже рассвет. — Потом одевается и выходит из землянки.

Попов шагает из угла в угол, нервно хрустит пальцами.

— Всю четвертую танковую группу стянули сюда, мерзавцы. Тут, пожалуй, два раза по двести танков будет.

Наконец доходит очередь до меня. Командующий фронтом и член Военного совета требуют форсировать строительство укреплений за железной дорогой на случай отхода войск за нее.

Какие потери среди строителей? — спрашивает Кузнецов.

Сегодня около тридцати убитых и раненых. На линии Керстово — Лялицы — Выбеги немцы проводят по нескольку бомбардировок в день.

Вся станция Молосковицы забита у нас бетонными надолбами и деталями,— недовольно замечает Кузнецов.— Быстрее надо вывозить их на рубежи.

Докладываю, что два крана разбиты бомбами, крановщиков ранило, поэтому приходится работать вручную. Командующий показывает мне на карте:

Выдвигайте вперед саперов, организуйте подвижные отряды заграждений, как под Лугой. Что у вас есть под руками?

Только запасной батальон. Все саперные и даже понтонные части оказались втянутыми в бои.

Берите людей, откуда хотите, а завтра чтобы здесь были подвижные отряды заграждений,— сухо приказывает командующий.

Что сейчас делается в Кингисеппском укрепрайоне, товарищ Бычевский? — спрашивает Кузнецов.

Там бойцы двух артиллерийско-пулеметных батальонов вместе с рабочими командами укрепляют оборону в промежутках между узлами сопротивления: роют окопы, Ставят проволочные и минные заграждения.

Да, — вспоминает Кузнецов и обращается к командующему: — Вчера у меня был разговор с комендантом укрепрайона майором Котиком. Артиллерий, говорит, мало, со связью плохо. Вооружение дотов слабое — одни пулеметы, и амбразуры неудачны — фронтом только к Нарве, на запад. Просит пехоты для круговой обороны.

Попов опять хрустит пальцами:

— Знаю, Алексей Александрович. Один полк ополченцев от Радыгяна генерал Семашко уже послал туда. Если фашисты вздумают обходить Кингисеппский укрепленный район, пошлем на помощь бригаду морской пехоты. Сто девяносто первая стрелковая дивизия Лукьянова тоже остается там. Но сейчас главное — здесь сдержать удар.

Метростроевцы настроены по-боевому. Раздобыли с полсотни винтовок, ручной пулемет и два ящика бутылок с горючей смесью. Зубков доволен, когда показывает мне свое «богатство», глаза блестят.

— Если войска не подойдут, сами будем драться за свой рубеж,— решительно заявляет он. — Меня ребята совсем запилили. Г розятся в партизаны уйти. Около сотни заявлений лежит. А я и сам к чертям собачьим уйду от этой окопной работы... Вчера, когда возили хоронить своих в Ленинград, настроение было такое, что хоть реви. Каких инженеров ни за грош потеряли!

Злости и у меня в эти дни было вдоволь. Старая песня Зубкова насчет ухода в партизаны еще больше раздражала.

— Ты мне надоел, Иван Георгиевич. Иди к Жданову, скажи ему это, если не побоишься. Чем зря разглагольствовать, лучше гляди, как бы свой отряд здесь не потерять или поневоле в партизана не превратиться. Технику успеешь убрать, если сегодня сюда пожалуют немецкие танки?

Зубков покосился на меня:

Ты что, серьезно?

Сейчас не до шуток. Послушай, что там делается, — кивнул я в сторону железной дороги, за которой все ближе слышался грохот огневого боя. Часть снарядов уже ложилась за полотном.

Глаза у Зубкова потемнели, он крепко выругался.

— В щели посажу истребителей с бутылками, — твердо сказан он. — Пусть хоть несколько танков сожгут, душу отведут. Вчера к ополченцам ходили, учились, как это

делать.

Меня окончательно взорвало:

— Значит, с танками воевать будешь, забияка несчастный, а экскаваторы и краны бросишь? Ну вот что: скорее заканчивай ров и убирай механизмы! Если бой перевалит за железную дорогу, двигайся с экскаваторами в район Гомонтово.

Начальников много, да воевать ни черта не умеем,— махнул рукой Зубков.— Только и знаем — отходить.