Кто его вызвал? Кто сказал ему об очередном приземлении? Знал ли он, что там будет Джанани? И если на то пошло, как он выяснил — дважды, — где меня искать?

— Ты ее выдала, так?

Голос у меня срывался. У нее дрогнула изящно очерченная нижняя губа. Может быть, она думала, что я способен читать ее мысли. Но кусочки головоломки понемногу складывались в картину.

— Это ты сказала Рахулу Може, что я уехал в Америку. Кто-то должен был ему сказать. Иначе как бы он отыскал меня в Сан-Франциско и в Бостоне? Ты не читаешь по-английски, но, думаю, знаешь достаточно, чтобы прочесть название города на конверте. Скажи, ты ему откуда-то позвонила или дала телеграмму?

Она сжалась, потом собралась с силами и встала. Я тоже поднялся, дрожа от ярости. Она плюнула мне под ноги.

— Да, да, я ее выдала. Я сказала Рахулу Може, что она уехала в Бангкок, что они нашли там его сородича. Я знала, что он найдет ее и они столкнутся, что он, быть может, убьет ее. Так что же? Она сотни раз предавала нашу любовь. Я всегда была для нее на втором месте. Даже после… после тебя! — Слезы катились по ее лицу, ее разум наполнился завистливой ненавистью. — А ты! Что ты такое, создание иного мира — а она любила тебя больше, чем меня! Так ей и надо! Только я не знала, каково будет жить без нее. Я думала, что просто вернусь на десять лет назад, до ее возвращения. И мне не надо будет больше ждать ее, понимаешь?..

Мой ум вцепился в ее, как когти хищной птицы. Прежде я никогда не проделывал такого. Но тогда я понял, что в моих силах причинить ей боль. Я отступил. Я взглянул на нее — она теперь всхлипывала, скорчившись у моих ног. В щели ставен заглядывали люди.

— Что-то случилось, Рину-бен?

Это спросила жена цирюльника из соседней мастерской, подозрительно поглядывая на меня.

— Все в порядке, — сказал я. — Просто я принес ей дурное известие. О смерти родственника. Присмотрите за ней — мне нужно уходить.

Я оставил это жалкое создание рыдать в объятиях соседки и ушел, чувствуя на себе взгляды сотен любопытных глаз.

В маленькой комнате отеля я лег на кровать и пролежал, пялясь в потолок, кажется, не один день. Солнце вставало и садилось за двумя окошками в противоположных стенах, и каждый раз, как спускалась ночь, я видел горящие в бархатном небе звезды Саптариши.

Я заставил себя встать и позвонил в дом Санкарана в Ченнаи. Хорошо было бы повидать его, думал я. Но я его не застал. Поговорил с его матерью, выслушал ее восторженный рассказ о свадьбе. Она сказала мне, что новобрачные проводят медовый месяц в Утакамунде.21

Я представил, как Санкаран бродит по голубым горам Нилгири, а звездное небо раскинулось над ним блестящим покрывалом. Станет ли он учить свою жену узнавать небесные объекты? Станет ли она слушать его, как слушал я? Меня накрыла огромная волна зависти и одиночества.

Я провел оставшуюся неделю отпуска, блуждая между маленькими селениями в горах под Ришикешем. Я вместе с другими паломниками омылся в священных водах Ганга. Я дошел до одинокого святилища Господа Шивы высоко в горах. Что-то подтолкнуло меня оставить перед каменным лингамом приношение — несколько бархатцев. В горных селениях я беспокойно бродил по тесным улочкам, наслаждаясь, вопреки печали и одиночеству, безвестностью.

Я вернулся в Бостон в полном упадке духа. Я потерял все, даже иллюзии о самом себе. Санкаран был моей последней надеждой. Я нуждался в целительном прикосновении его разума, в спокойном и приятном обществе. В то же время меня тревожили мысли о Рахуле Може. Он как будто исчез из моей жизни, но мне никак не удавалось полностью избавиться от его присутствия. Он словно оставил во мне занозу, осколок себя, призрак голоса, взывавшего с такой тоской, что невозможно было закрыть от него слух, — бесконечный страстный призыв, напоминавший мне о быке, виденном однажды на улице в Нью-Дели.

Карточка с маршрутом Санкарана висела у меня на дверце холодильника. День его возвращения приближался, и я становился все беспокойнее. Что, если его жена — тиран? Что, если она держит его при себе, так что мы больше не сможем встречаться? Разве я могу предъявить на него нрава хотя бы на равных с его женой?

Разве может мужчина — даже и не мужчина и не женщина, не человек и не пришелец — признаться в любви другому мужчине?

И тогда меня осенило — я расскажу ему о себе.

Не все сразу, сперва намеками и оговорками.

В мыслях я дрожал всем телом. Теперь, когда Джанани не стало, никто на свете, кроме Рину и той сети, не знал, что я такое. Как еще мне выразить свою любовь и доверие к Санкарану?

Не раздумывая, я пошел в ближайшую книжную лавку и купил самую роскошную открытку, какую нашел. На ней я написал:

Я вложил открытку в конверт и подсунул под дверь его квартиры. Я, едва дыша, дожидался его возвращения, минуты, когда смогу снова погрузиться разумом в прохладные воды его существа. Я решил устроить ему сюрприз, встретив их с женой в аэропорту.

Из-за пробки на шоссе я опоздал к прибытию самолета. Когда я ворвался в зал получения багажа, почти все пассажиры с его рейса уже разошлись. Я немного поискал его, но скоро сообразил, что они уже уехали домой.

Я как сумасшедший погнал к его дому. Войдя, я застал Санкарана с женой отдыхающими за чашечкой кофе. Санкаран радушно приветствовал меня и представил жене.

Она так и искрилась в синем шелковом сари с золотыми украшениями. Глаза у нее походили на черных жучков. Она улыбнулась мне холодно и неодобрительно. Я с ужасом понял, что совершенно не ощущаю ее сознания. Она была пустышкой.

Что до Санкарана, я чувствовал — ясность и красота его разума уже подточены сумятицей и противоречиями, характерными для заурядных людей. Ущерб пока был едва ощутимым, но чистую прозрачность его души, поддерживавшую меня, разбили пузыри и пятнышки мути. Он распадался у меня на глазах.

Что она с ним сделала?

Она держала открытку, подсунутую мной под дверь. Наморщив нос, словно вытащила ее из мусорного бачка, подала открытку ему.

— Что это?

Он взглянул, не заметив (как будто) моих поспешных каракулей. Пожал плечами, положил карточку на стол и любовно улыбнулся жене. Он провожал глазами каждое ее движение, пока она наливала мне кофе. Меня он уже замечал лишь краем сознания.

Сердце сжалось у меня в груди. Я в несколько глотков, обжигая язык, выхлебал кофе, поспешно распрощался под каким-то предлогом и оставил их в семейном блаженстве.

Встретив Санкарана в следующий раз, я его не увидел. Я сидел в кафе, а он вошел с женой, но я не почувствовал спокойной чистой волны его разума, омывавшей и освежавшей мне душу.

Тогда я вспомнил, что физики говорят о солитонах — рано пли поздно все они рассеиваются.

Мне трудно последовательно восстановить дни после тех событий. Я жил в сюрреалистическом подавленном отупении, где ночи и дни сливались воедино. В мыслях у меня постоянно были смерть и потери.

Моя компания закрылась, и я потерял работу. Тогда я уехал из Бостона, отправился путешествовать. Депрессию сменило обычное беспокойство. Я перелетал с места на место, находил временные работы и оставался на них, пока жажда странствий не захватывала меня вновь. Я чувствовал за собой преследователя: был ли то призрак моего прежнего «я» или Рахул Може — не могу сказать. Шаги на тихой улочке на окраине Атланты. Дверь миланского отеля, приоткрывшаяся со скрипом и снова затворившаяся, пока я лежал в полусне на кровати. Темный переулок в Анкаре, где шепотом прозвучало мое имя. И в те тревожные времена я продолжал опыты по слиянию сознаний, но уже без прежнего энтузиазма. Я слишком ясно осознавал, что удовольствие это — временное, и к тому же подчеркивает тот факт, что я не человек.