%

ландшафт Югославии и стремление ее народа оказать сопротивление немцам задержат их приготовления к войне против Советского Союза, и в результате Германия не сможет выступить против него весной 1941 г.⁶ Однако немецкая армия быстро завоевала Югославию.

Но, вопреки всему, Сталин все еще надеялся на отсрочку. В апреле 1941 г. советский Генеральный штаб получил по разведывательным каналам сообщение о том, что Германия приняла окончательное решение развязать войну и что вторжение вскоре начнется с «блицкрига» на Украину с дальнейшим продвижением на восток. И все-таки в мае, т. е. за месяц до нападения, Сталин в ходе одной из бесед высказал мнение, что, «пожалуй, в мае будущего года столкновение станет неизбежным»⁷. Стремление принимать желаемое за действительное овладело Сталиным. Значительно позже Жуков так вспоминал дни, непосредственно предшествовавшие войне: «Все его (Сталина. — Р.Т.') помыслы и действия были пронизаны одним желанием — избежать войны... и уверенностью в том, что это ему удастся». Жуков добавляет, что никому никогда и в голову не приходило сомневаться в суждениях и оценках Сталина⁸.

Решения, принятые Сталиным в критический для России час, были поистине катастрофическими. Его мысли сконцентрировались на второй половине сделанного им в 1930 г. на XVI партсъезде заявления-. «Ни одной пяди чужой земли мы не хотим, но ни одного вершка своей земли мы не отдадим никому». Теперь Сталин расширил пределы «своей земли» на многие тысячи квадратных километров за границы 1939 г., и ни одного вершка этой земли не должно было быть отдано никому. Эта увеличившаяся территория была единственным ощутимым плодом всей сталинской дипломатии с начала 30-х годов. И Сталин требовал, чтобы разрабатываемые Генеральным штабом планы были направлены на то, чтобы сохранить ее. В том виде, как эти планы были сформулированы осенью 1940 г., возможность прорыва советской обороны вражескими силами отвергалась. Когда во время одной штабной игры анализировались аспекты глубокой обороны, Сталин ехидно заметил.- «Зачем культивировать оборонительные настроения? Вы что, планируете отступление?»⁹.

Весной 1941 г. в результате отказа Сталина рассмотреть стратегию глубокой обороны было принято решение, которое нанесло ущерб важнейшим составляющим безопасности России. По приказу Сталина была частично демонтирована, а частично эвакуирована построенная в 30-е годы ценой огромных затрат и физических усилий 1200-километровая полоса надежных укреплений, протянувшаяся от Балтийского до Черного моря. Предполагалось вместо нее возвести другую линию вдоль новых западных границ.

Однако осуществление разработанных в 1940 г. планов постройки новой линии было рассчитано на несколько лет, и к июню 1941 г. к ее возведению только-только приступили¹⁰. Если бы захваченные западные районы стали бы слабо обороняемой буферной зоной, а старая линия не была бы демонтирована, то Красная Армия, неизбежно бы уже заранее предупрежденная о готовящемся немецком вторжении, сумела бы сражаться на этой линии так, как это способны делать только русские, коль скоро речь идет о защите от смертельного врага. Более того, старые советские укрепления не были какой-то не столь протяженной линией «Мажино», которую немцы сумели обойти через Нидерланды, Бельгию и Люксембург в мае 1940 г.

Судя по всем признакам, стратегия Сталина была такова: как только гитлеровская армия начнет наступление, молниеносно надо начать контрнаступление и, таким образом, вести военные действия не на своей территории, а на территории врага.

Сталин перебросил большую часть своих 170 дивизий на позиции, расположенные недалеко от новых границ. Там же были размещены 25 тыс. груженных боеприпасами вагонов, что составляло 30% всего боезапаса, которым располагала Россия, и половина армейских резервов горючего. Как и следовало ожидать, они стали легкой добычей немецких войск или были уничтожены ими. Более того, в период, непосредственно предшествовавший вторжению, сотням немецких разведывательных групп разрешалось пересекать границу под предлогом «розыска захоронений», а совершающие рекогносцировки немецкие самолеты не только допускались в советское воздушное пространство (в первой половине 1941 г. было зарегистрировано 324 таких нарушения), но в случае выхода из строя моторов русские любезно ремонтировали их и отпускали обратно с заполненными бензином баками¹'.

Первого августа 1940 г. на заседании Верховного Совета Молотов закончил свой доклад словами Сталина: «Нужно весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного нападения, чтобы никакая “случайность” и никакие фокусы наших врагов не могли застигнуть нас врасплох». Однако, когда опасность обрела вызывающие тревогу размеры, Сталин поступил совсем наоборот. Он морально демобилизовал страну, опубликовав 14 июня 1941г. официальное опровержение слухов (датированное 13 июня) о надвигающемся немецком вторжении, назвав их «неуклюжей выдумкой». Далее говорилось, что, «согласно имеющейся у советских кругов информации, Германия, как и СССР, строго соблюдает положения советско-германского пакта о ненападении и поэтому, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии нарушить пакт и совершить нападение на СССР лишены каких-либо оснований».

Военный историк Д. Волкогонов замечает, что это заявление было опубликовано для того, чтобы подтолкнуть Гйтлера на новые переговоры. Сталин рассчитывал, что, действуя таким образом, он сумеет предотвратить начало войны в июне или июле, а в августе, как полагал он, приближение осени вынудило бы Гйтлера отложить начало войны до весны 1942 г. Еще 15 июня, указывает Волкогонов, Сталин в конфиденциальном порядке высказал мнение, что война вряд ли начнется, по крайней мере до следующей весны¹²

Одним из последствий заявления от 14 июня стало то, что в воскресенье 22 июня, когда в европейской России стоял ясный день, люди отдыхали, не зная, что на их страну уже напали 152 немецких дивизии.

Информация о приближении неизбежного вторжения поступала не только от советской разведки, но и из других источников. Так, она содержалась в телеграмме британского премьер-министра Уинстона Черчилля, сообщение которого Сталин, наряду с другими аналогичными материалами, не направил в свой Генеральный штаб. Сталин расценил это предупреждение как попытку ускорить столкновение между ним и Гитлером¹³.

Потребовавший величайшей смелости шаг был предпринят послом Шулен-бургом. Он пригласил на обед в немецкое посольство Деканозова, который в то время приехал в Москву из Берлина, куда был назначен новым полпредом. Обед, на котором присутствовали также Хильгер и фон Вальтер, состоялся 19 мая 1941 г.

Во время обеда, как об этом рассказал значительно позже историку Куманеву Микоян, Шуленбург повернулся к Деканозову и сказал: «Господин посол, может, этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь сообщить вам государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией».

На этом обед закончился. Предав Гитлера, Шуленбург защитил честь немецкого народа.

Деканозов немедленно направился к Молотову, чтобы сообщить ему обо всем, что услышал. Позже в этот же день Сталин собрал членов Политбюро для обсуждения сообщения Шуленбурга и заметил: «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов»¹⁴.

Заслуживают внимания два других эпизода, имевших место в это же время. Незадолго до вторжения командующий Киевским особым военным округом генерал Кирпонос доложил Сталину, что немецкие армии готовятся к нападению в весьма близком будущем, и предложил подготовить надежную оборону, включая эвакуацию из пограничных районов 300 тыс. человек, создать там несколько укрепленных пунктов, а также вырыть противотанковые рвы и траншеи. Из Москвы ответили, что такие меры выглядели бы «провокацией» и что нельзя давать немцам предлог для открытия военных действий¹⁵.