Исследования Эдуарда Бельтова показывают, что за весь сталинский период — с начала 30-х по 50-е годы — погибла тысяча писателей и еще около тысячи литераторов сумели выжить в застенках51. В те дни не был в безопасности даже такой лояльный сталинист, как Шолохов. В октябре 1938 г. ему стало известно, что отдел НКВД Вешенского района пытает его арестованных знакомых, добиваясь от них показаний, что он, Шолохов, — контрреволюционер. Узнав об этом, Шолохов с друзьями отправился в Москву, где добился встречи со Сталиным и отпущения грехов52. Но он был исключением.
Однако статистические данные о числе жертв не в силах передать, что означала ситуация в конце 30-х годов для писателя, если он хотел остаться честным человеком. Исчезновение многих писателей вселяло в остававшихся на свободе чувство страха за свою судьбу, еще более усиливающееся при исчезновении родных или близких, а также чувство бессилия, охватывающее при мыслях о судьбе своих родных.
Вкладом в скрытую культуру является дневник специалиста в области классической филологии Ольги Фрейденберг, которая училась, а затем преподавала в Ленинградском институте философии, языка, литературы и истории и состояла в долголетней переписке со своим жившим в Москве двоюродным братом Пастернаком. В 1932 г. новый, молодой директор института Горловский убедил ее создать кафедру классической филологии. В начале 1935 г., когда начался тихий террор, его сняли, и он отправился в Москву для выяснения причин «немилости». Из Москвы Горловский не вернулся.
Четырнадцатого января 1935 г. институтская газета откликнулась на исчезновение Горловского передовой статьей под огромным заголовком, требовавшим «обнажать» мысли людей. Затем началось то, что Фрейденберг в своем дневнике назвала «демагогическим опустошением». Студенты, главным образом рабочего происхождения, интриговали против других студентов — прежде всего выходцев из нерабочих семей, доносили на них.
В своем дневнике Фрейденберг писала, что никому из тех, кто не жил в сталинскую эпоху, не дано судить о страхе неопределенности, в котором жили люди. Жизнь людей, делилась она своими мыслями, отравляют тайно, невидимо; преследуют так, как преследовали в пору Средневековья ведьм и колдунов.
Представляя доносительство патриотическим актом и тем самым поощряя его, Сталин и сталинизм не только плодили посредственностей, но и воспитывали в людях самые дурные качества — зависть, озлобленность, склонность к интригам. Фрейденберг особенно потрясло выступление Сталина по вопросам языкознания в 1950 г., опрокинувшее все то, что до тех пор считалось в этой области ортодоксальным, и ударившее по всем остальным гуманитарным наукам. В дневнике она описывала ужас повседневной жизни. Куда ни посмотришь, писала она, во всех учреждениях, во всех домах — повсюду склоки. Они влекут за собой низменную мелкую вражду, бессмысленную озлобленность, порождающую пустое интриганство, грязное натравливание одной клики на другую. Они процветают на клевете, доносительстве, слежке, злословии, разжигании низменных страстей. «Склока — это альфа и омега нашей политики»53.
Еще одним вкладом в невидимую, скрытую культуру стала повесть «Софья Петровна», написанная в Ленинграде Лидией Чуковской в 1939-1940 гг. Эта душераздирающая повесть о том, как сталинский террор превратил в ад жизнь множества простых, подобных Софье Петровне людей, хранилась в годы войны в надежных руках и в 1965 г. была опубликована за рубежом под названием «Опустелый дом». Чуковская дожила до того времени, когда роман был напечатан в 1988 г. в советском журнале «Нева».
В Ленинграде в числе понесших тяжелую потерю матерей была и близкая подруга Чуковской — Анна Ахматова, величайшая поэтесса России. Ее муж Николай Гумилев (тоже поэт), служивший офицером в годы Первой мировой войны, был расстрелян в 1921 г. по ложномуобвинению в монархическом заговоре против большевистского режима. В пору тихого террора в 1935 г. ее сын Лев Гумилев был арестован и сослан в лагерь, освобожден примерно через год, а затем вновь арестован в 1938 г. и выпущен на свободу лишь в 1956 г.
Между 1935-м и 1940 г. Ахматова создала одно из великих произведений — цикл стихов под общим названием «Реквием». Они также были впервые опубликованы в России в 1988 г. Написанное ею «Вместо предисловия» заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью.
«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоявшая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): ,у>Ф » .> -.цф ;
— А это вы можете описать? •
И я сказала: т^.. >(« ,1
— Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что недавно было ее лицом».
Ахматова описала это в «Реквиеме», над которым тайно работала в то время, когда состоялся потрясший ее разговор.
Но тема «Реквиема» — это не события, которые мы называем террором. Речь в стихах идет не об обличающих собраниях, не об исчезновениях, допросах под пытками или о лагерной жизни. Ахматова пишет о массе остававшихся на свободе жертв террора, которые должны были жить в «опустелых домах» после того, как забирали их любимых, об уроне, который причинил террор духу миллионов матерей, жен и детей арестованных лояльных граждан.
Ахматова была другом Мандельштама, который 1935-1937 гг. провел в ссылке в Воронеже. В 1936 г. она навестила его там, и ее стихотворение «Воронеж» — свидетельство того чувства обреченности, которое испытывал в то время Мандельштам:
. (, , И город весь стоит оледенелый, . ■^
. ^.4 Как под стеклом деревья, стены, снег...
г, А в комнате опального поэта г -, ^ нрть
Дежурят страх и муза в свой черед.
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.
В Воронеже вместе с женой Надеждой Мандельштам снимал комнату и продолжал слагать строфы, которые Надежда заносила в тетради (отсюда и будущее название книги «Воронежские тетради»). Их воронежский друг, школьная учительница Наталья Штемпель сберегла их в годы войны, а позже вернула вдове поэта, которая многие стихи заучила наизусть.
Булгаков в пору террора арестован не был и умер от уремии в 1940 г. в сорокадевятилетнем возрасте. В конце 30-х годов цензура принудила его почти к полному молчанию. Он заставил себя написать пьесу «Батум» — своего рода реверанс сталинской культуре. В ней молодой Джугашвили выведен революционным героем на стыке столетий. Пьеса должна была быть поставлена в 1939 г. Однако в последнюю минуту ее запретили свыше, поскольку, как говорили, Алексей Толстой, которому Сталин направил пьесу на отзыв, посчитал оскорбительной ту сцену, в которой будущего вождя осыпают ударами54.
А тем временем в 30-е годы Булгаков втайне пишет роман «Мастер и Маргарита», к работе над которым он приступил в 1929 г. В 1932 г. он вернулся к работе над романом, поскольку часть уже написанного сжег. Роман опубликовали много лет спустя после смерти Сталина. Это величайшее произведение художественной литературы России XX в. «Мастер и Маргарита» — неотъемлемая часть невидимой культуры.
Сатанинский мир, созданный Сталиным, — такова главная тема романа. Булгаков описывает общество, в котором истина (Иешуа), творчество (Мастер) и любовь (Маргарита) вряд ли могут выжить. Они обречены55.
Его вдова, Елена Сергеевна, позже рассказывала другу семьи о последних часах писателя. Лишенный дара речи и ослепший, он несколькими жестами дал понять, что у него есть к ней просьба. Елена Сергеевна опустилась на колени, погладила его по голове и спросила, что он хочет. Ответа не последовало. Пытаясь угадать желание мужа, она спросила: «Ты хочешь, чтобы я сохранила “Мастера”, чтобы я напечатала его? Обещаю, что сделаю это!». Булгаков собрал силы, приподнял голову и сказал: «Хочу, чтобы они знали...»56.
