В 1908 г. Екатерина родила сына Якова, а через год заболела и умерла⁸⁵. Любивший ее Джугашвили был глубоко опечален. Иремашвили, ставший уже меньшевиком и, таким образом, политическим противником, тем не менее пришел, чтобы выразить свое соболезнование и присутствовать на панихиде в церкви, которую отслужили в соответствии с последней волей покойной и пожеланиями семьи Сванидзе. Когда небольшая процессия достигла кладбища, рассказывал Иремашвили, «Коба крепко пожал мою руку, показал на гроб и сказал: «Сосо, это существо смягчало мое каменное сердце; она умерла и вместе с ней последние теплые чувства к людям». Он положил правую руку на грудь: «Здесь внутри все так опустошено, так непередаваемо пусто»»⁸⁶. Их сына вырастила в Грузии сестра матери.

Н вопросу о связи с полицией . > >

п;

Так случилось, что, уезжая после очередного неприятного инцидента, возникшего отчасти из-за склонности к ссорам, Джугашвили оставлял в душах людей различные сомнения и подозрения. Переезд из Тифлиса в Батум — первое событие такого рода. Второе, по всей вероятности (как указывалось выше), связано с переездом в Баку. А отъезд из Баку мог бы в определенной степени считаться третьим таким эпизодом. Во всяком случае, бакинский период был омрачен соперничеством, которое возникло между ним и Степаном Шаумяном; ходили слухи, что местные большевики подозревали Джугашвили в том, будто он, проинформировав полицию, способствовал аресту Шаумяна в 1909 г. ⁸⁷.

Это одно из нескольких сообщений, исходящих главным образом из кругов грузинских меньшевиков, свидетельствующих о том, что Джугашвили подозревали в доносительстве в полицию на лиц, которых ему хотелось убрать с дороги. По словам бывшего эсера Семена Верещака, который в 1908 г. вместе с Джугашвили был в Баиловской тюрьме, последний будто бы начал доносить (хотя еще не в полицию) вскоре после ухода из Тифлисской семинарии. В воспоминаниях, опубликованных в 1928 г. в русской газете в Париже, Верещак пишет, что среди заключенных в тюрьме были учившиеся с Джугашвили в одной семинарии, которые якобы рассказывали, что после отчисления он позаботился о том, чтобы исключили других членов действовавшей в семинарии тайной социалистической группы, сообщив ректору их фамилии. Они также говорили Верещаку, что Сосо признался в совершенном, но оправдывал свой поступок тем, что, потеряв право быть священниками, исключенные станут хорошими революционерами⁸⁸. Хотя других свидетельств, подтверждающих причастность Джугашвили к аресту семинаристов, нет, нам достоверно известно, что осенью 1899 г. семинарию были вынуждены покинуть около 40 учеников. Причем обстоятельства исключения говорят о том, что администрация семинарии узнала об их противозаконной подпольной деятельности⁸⁹

Другие, основанные на слухах сведения относителы ю возможных контактов молодого Джугашвили с полицией в свое время сообщили старые большевики. По свидетельству Роя Медведева, в личных бумагах некоего Е.П. Фролова, члена партии с 1918 г., есть данные о том, как в начале 30-х годов советский историк партии профессор Сепп, работая в ЦК Грузинской компартии, обнаружил старую подшивку материалов царской полиции, среди которых была просьба Иосифа Джугашвили об освобождении из-под ареста с пометкой: «Освободить, если согласится давать жандармскому управлению информацию о деятельности социал-демократической партии». А в кутаисских архивах будто бы нашли донос на группу социал-демократов, подписанный Иосифом Джугашвили. В третьем случае (опять же по бумагам Фролова) какой-то член партии однажды посетил молодого Джугашвили на конспиративной квартире в Тифлисе и застал его со старшим жандармским офицером. Позднее на вопрос о причинах присутствия этого чиновника Джугашвили якобы ответил: «Он помогает нам в жандармерии»⁹⁰.

Джугашвили мужал в чрезвычайно суровой политической среде, и отсутствие у него щепетильности в выборе средств можно считать вполне доказанным. Кроме того, точно известно, что охранка часто пыталась, применяя давление, принудить арестованных революционеров, особенно молодых, стать осведомителями⁹¹. Несомненно, и Джугашвили во время первого ареста был объектом подобного давления, как это видно из приведенного выше одного непроверенного свидетельства. Более того, хотя ни одно из представленных до сих пор сообщений не является доказанным, вполне вероятно, что в какой-то момент Джугашвили действительно согласился передавать полиции информацию или в какие-то моменты поступал таким образом, причем не из желания помочь полиции, а ради достижения личных или фракционных целей. Весьма возможно, что подозрения бакинских большевиков были достаточно обоснованными.

Но чтобы согласиться с этим, нам вовсе не обязательно принимать выдвинутый в последние годы в некоторых книгах тезис, что Джугашвили был агентом царской полиции, т. е. таким же агентом-провокатором, как и Роман Малиновский, который поднялся на высшие ступени руководства в дореволюционных большевистских организациях, но в 1917 г. был разоблачен и расстрелян по решению Советского правительства. Доказательств подобной связи не обнаружила и Верховная следственная комиссия Временного правительства, которая с марта по ноябрь 1917 г. занималась изучением масштабов проникновения охранки в революционное движение. Фамилия Джугашвили не значилась в подробном списке полицейских агентов, который комиссия составила на основании архивных материалов и показаний бывших высокопоставленных чиновников полиции⁹². Между прочим, процитированное выше жандармское сообщение за 19 11 г. свидетельствует о том, что Джугашвили не был достаточно хорошо известен тифлисской полиции.

В этой связи следует упомянуть еще одно обстоятельство. В 1918 г. московское издательство выпустило сборник документов из архивов охранки по истории большевизма. В них агентами полиции в социал-демократическом движении назывались 12 человек, включая Малиновского. Джугашвили среди них не было. Правда, подозрительно то, что один из двенадцати фигурировал только как Василий. Такой была одна из партийных подпольных кличек, которую в разное время, участвуя в революционном движении, использовал Джугашвили. Рассказывая об этом, Рой Медведев отмечает, что псевдоним Василий с таким же успехом мог быть у любого другого члена партии. Он также указывает на то, что по полицейским регистрациям Сталин проходит под более привычными партийными кличками Коба и Кавказец⁹³. К этому следует добавить: если бы Джугашвили служил агентом царской охранки в революционном движении, он едва ли счел возможным использовать для прикрытия один и тот же псевдоним.

Пока единственным документальным доказательством, представленным в подкрепление тезиса о принадлежности Сталина к полицейской агентуре, является так называемое «письмо Еремина». Якобы отправленный в 1913 г. полковником петербургского полицейского управления А.М. Ереминым капитану А.Ф. Железнякову в Енисейск документ характеризует «Джугашвили-Сталина» как агента охранки с 1908 по 1912 г., после чего он будто бы порвал с нею всякую связь. В 1956 г. Исаак Дон Левин положил этот документ в основу книги «Великий секрет Сталина», в которой доказывал, что «большая чистка» 30-х годов в России имела целью ликвидировать всех, кто мог знать о прошлых связях Джугашвили с царской секретной полицией. Как было, однако, доказано, «письмо Еремина» является фальшивкой⁹⁴.

Другая книга, Эдварда Смита, также посвящена вопросу, был или не был Сталин агентом полиции. Автор не полагается на «письмо Еремина». В книге доказательства базируются на ряде спекулятивных истолкований поступков Джугашвили в молодые годы и событий, связанных с его биографией в тот период. Вся беда в том, что указанные Смитом поступки и события могут быть интерпретированы по-разному. Так, например, Смит раскрывает следующий эпизод, который в книге играет важную роль: тифлисская жандармерия могла предложить Джугашвили стать секретным агентом вскоре после его ухода из семинарии в мае 1899 г., и он, оставшись без работы, без копейки денег, в одиночестве и без друзей, не имел другого выбора, как только принять предложение. Шестимесячный период безработицы после ухода из семинарии — это, по мнению Смита, как раз такой отрезок времени, который необходим для обучения новобранца офицером тифлисской жандармерии. Заметив, что «мы имеем право рассмотреть подобную возможность», Смит затем начинает обращаться с возможностью как с непреложным фактом⁹⁵.