Жертвами зверских методов следствия стали Рютин и А.Н. Слепков, один из видных бывших последователей Бухарина. И тот и другой прибегли к голодовке, пытались покончить жизнь самоубийством. Один раз Рютина вынули из петли. В протесте, написанном Рютиным в ноябре 1936 г. и обнаруженном в архивах десятилетия спустя, Рютин указал, что следователи интерпретируют как призыв к террору некоторые формулировки из подготовленных им нелегальных «документов* (под последними имелись в виду «Платформа» и «Обращение»), Рютин выдержал до конца оказываемое на него нечеловеческое давление и позже был расстрелян. Другие не обладали подобной железной волей. Сломленный безжалостными допросами, Н.В. Астров, в прошлом ученик Бухарина, превратился в безвольное орудие в руках своих истязателей. Он был готов согласиться дать любые требовавшиеся от него признания. (Сталин проявил в отношении него редкое для себя милосердие: Астрова освободили, он вернулся домой и в 1989 г. был еще жив.) Фальшивые показания как его, так и других Ежов направлял Сталину, а тот рассылал эти документы всем 139 членам и кандидатам в члены Центрального Комитета, избранного XVII партсъездом. Девяноста восьми из них было суждено погибнуть.
К началу декабря 1936 г. в распоряжении Сталина оказалось достаточно показаний, для того чтобы созвать пленум Центрального Комитета. Протоколы его заседаний опубликованы не были. Сталин, по-видимому, намеревался использовать пленум для того, чтобы получить согласие высшего партийного органа на исключение из партии на следующем пленуме (он намечался на начало 1937 г.) Бухарина и Рыкова. Докладчиком выступал Ежов. Пространно цитируя сфабрикованные показания, Ежов обвинил Бухарина и Рыкова в том, что они главари еще не ликвидированного «центра» большого заговора. Выступая на пленуме, Бухарин решительно отклонил наветы и отрицал самое существование правого «центра». Он даже пошел настолько далеко, что заявил: «Я вас заверяю, что бы вы ни признали, что бы вы ни постановили, поверили или не поверили, я всегда, до самой последней минуты своей жизни, всегда буду стоять за нашу партию, за наше руководство, за Сталина». Там же Рыков назвал выдвинутые против него в показаниях обвинения «ложью от начала до конца». В перерыве заседаний пленума Бухарину и Рыкову устроили очные ставки с арестованными. Последние полностью повторили выбитые из них на Лубянке показания. Сталин активно участвовал в этом кошмарном действе, время от времени выдвигая собственные обвинения64.
Проведя секретное заседание пленума ЦК, Сталин сумел запугать членов этого высшего партийного органа. Теперь он мог рассчитывать на одобрение предстоявшим новым пленумом изгнания Бухарина и Рыкова. В решающий час истории Советской России членами ЦК должно было двигать прежде всего чувство страха за себя и своих близких, решись они открыто выступить против набиравшего силу тирана. Единственным путем к спасению могло стать тираноубийство, совершенное каким-либо смельчаком прямо в зале заседаний, который, несомненно, находился под неусыпным наблюдением охранников Сталина.
Первоначально назначенный на 19 февраля новый пленум (о дате его открытия было уже объявлено) отложили на десять дней из-за смерти Орджоникидзе. Он скончался 18 февраля. Его гибель была отнюдь не случайной. После кончины Кирова и Куйбышева Орджоникидзе занял в партии вторую после Сталина позицию. И если кто-либо искал защиты от усиливающегося террора, взор его неизбежно обращался именно к нему. Сталин мог обманывать Орджоникидзе и манипулировать им. Но сломить дух Серго — в отличие от других деятелей из своего окружения (таких, например, как Молотов или Ворошилов) — он был не в силах. Благодаря многолетней близости со Сталиным, общему с ним грузинскому происхождению, своей склонности приходить в столь сильный гнев, что он забывал о соображениях осторожности и о лояльности, Орджоникидзе оставался единственным видным лидером, который на предстоявшем пленуме мог бы вступить в открытое противоборство со Сталиным, стать ключевой фигурой сопротивления не на жизнь, а на смерть разгулу террора, развязанному генсеком. Сталину нужно было любой ценой отвести такую угрозу.
Январский процесс и последовавшие за ним события обострили отношения между Сталиным и Орджоникидзе. Если, как это можно предположить, Сталин обманным путем использовал Орджоникидзе для того, чтобы тот уговорил Пятакова к «сотрудничеству» в зале суда, намекнув Орджоникидзе, будто он, Орджоникидзе, мог бы, уговорив Пятакова, спасти жизнь своего ближайшего помощника по наркомату, то смертный приговор Пятакова стал для него последним доказательством сталинского вероломства. Когда же в начале февраля в промышленности началась «охота на ведьм», Орджоникидзе понял, что рушится все созданное им в годы пятилеток.
Реакция Сталина на протесты Орджоникидзе против арестов ведущих руководителей тяжелой промышленности была следующей: он предложил Орджоникидзе доложить на предстоявшем пленуме о вредительстве в руководимой им отрасли65 Это создало бы для Орджоникидзе нестерпимую ситуацию: он стал бы соучастником Сталина в массовом уничтожении ценных кадров в его собственной империи. А тем временем Орджоникидзе прислали из Грузии протоколы сфабрикованных показаний, которые под пытками дал его старший брат Папулия. Кроме того, он получил точно таким же образом выбитые из арестованных работников его наркомата показания, в которых они обвиняли своего руководителя. К протоколам была приложена записка Сталина: «Товарищ Серго, почитай, что они пишут о тебе»66. Но и это еще не все. К смертной казни был приговорен старый друг Орджоникидзе, Александр Сванидзе, брат первой жены Сталина67 Наконец, Сталин приказал провести обыск в кремлевской квартире Орджоникидзе. После продолжавшихся всю ночь бесплодных попыток переговорить со Сталиным Орджоникидзе все же удалось связаться с ним по телефону. «Это такой орган, что и у меня может сделать обыск. Ничего особенного», — таков был ответ Сталина68.
Утром 17 февраля у Орджоникидзе состоялся долгий разговор со Сталиным. Допущенный к архивам автор написанной уже после смерти Сталина биографии Орджоникидзе рассказывает:
«Несколько часов с глазу на глаз. Второй разговор по телефону, после возвращения Серго домой. Безудержно гневный, со взаимными оскорблениями русской и грузинской бранью. Уже ни любви, ни веры. Все разрушено... Разделять ответственность за то, что никак не в состоянии предотвратить, Серго не мог. Подличать не хотел, это значило бы перечеркнуть всю прошлую жизнь... Оставалось уйти!»69.
Орджоникидзе думал о самоубийстве. За несколько дней до описываемых событий он прогуливался по Кремлю с Микояном, которому сказал, что больше не может терпеть то, как Сталин поступает с партией, а потому не хочет жить70 Восемнадцатого февраля Орджоникидзе провел весь день в спальне, не ел и что-то писал — вероятнее всего, это было последнее письмо, обвинявшее Сталина в кошмаре, обрушившемся на партию и страну. Вечером, в половине шестого, прозвучал выстрел. Вбежав в спальню, жена Орджоникидзе, Зинаида, увидела его лежавшим мертвым на постели. Быстро вошедшая вслед за ней ее сестра Вера схватила бумаги, которые Орджоникидзе оставил на столе. Сталин, которому Зинаида сообщила о случившемся по телефону, пришел немедленно и в ответ на ее пронзительный крик: «Вы не защитили Серго ни ради меня, ни ради партии!» — сказал: «Заткнись, идиотка!». Увидев зажатые в руке у Веры бумаги, Сталин вырвал их у нее. Когда тут же пришли Молотов и
Жданов (а также Берия, который вскоре после того, как Зинаида, обозвав его негодяем, хотела дать ему пощечину, исчез), Сталин сказал, что в сообщении о смерти Орджоникидзе ее причиной следует назвать сердечный приступ. Придя в квартиру Орджоникидзе, его секретарь Маховер воскликнул: «Они убили его, негодяи!». Дикую сцену устроил Семушкин, давний секретарь Орджоникидзе по наркомату. Впоследствии, как и многие ближайшие сотрудники Орджоникидзе, он был вместе с женой арестован. Несколькими днями спустя в ежовский кабинет был вызван заместитель Орджоникидзе Ванников. Ему было приказано написать докладную о «вредительских» директивах, полученных им от Орджоникидзе71.
