Письмо Сталина послужило не только отдушиной для его гнева; оно преследовало, кроме того, и определенную цель. Сам факт его появления, а также его тон и содержание утверждали преклонение перед авторитетом Сталина при изучении истории партии. Готовя это письмо, Сталин присваивал себе роль первого историка партии и главного арбитра по всем спорным вопросам в этом весьма деликатном предмете. Публикация письма означала самоутверждение Сталина в качестве высшего авторитета в той самой области, которая станет главным элементом складывающегося в 30-е годы культа личности, — прошлое большевистской партии и та роль, которую играли в нем Сталин и другие известные большевики.

Как и в беседе с философами, Сталин в письме пытался утвердить свой культ посредством защиты непогрешимости Ленина. Превращая первого вождя партии в поставленный вне критики иконографический образ, автор письма подразумевал необходимость такого превращения и по отношению к его преемнику. В 1929 г. партия признала своим вождем Сталина в качестве наследника Ленина. Поэтому возникал вопрос, стоило ли историкам партии находить ошибки и недостатки в политическом прошлом Сталина, если письмо осуждало это в отношении прошлого Ленина. Такой вопрос не могли не задать весьма опытные в истолковании двусмысленностей партийные интеллектуалы, обдумывая или обсуждая друг с другом скрытый смысл сталинского письма. Сталин же делал им достаточно прозрачный намек, дважды использовав одну и ту же конструкцию; «Ленин (большевики)». Таким образом, Ленин по указке Сталина превратился в символ настоящей большевистской революционности,

Поставленное в скобках слово (т.е. «большевики») как бы во много раз усиливало революционную правоту Ленина. Конкретные имена не назывались, но значение слова не вызывало сомнений. Всякий историк партии, обладавший хотя бы минимальной долей сообразительности, смог бы догадаться, чье имя в этом списке должно стоять вслед за именем Ленина. В письме было прямо сказано, что надо оценивать партийное прошлое настоящих революционеров не на основе документов, которые могут откопать архивные крысы, а на основе их деяний. Как потом оказалось, «архи-архивной» крысой в Советском Союзе был не кто иной, как сам Сталин, хотя он жаждал не столько обнаружения документов, сколько их уничтожения.

Вдумавшись в скрытый смысл сталинского письма, неизбежно приходишь к такому заключению; историк партии не должен, как Слуцкий и ему подобные, руководствоваться любым имеющимся в его распоряжении документальным свидетельством, но априорно обязан опираться на то, что следует считать истиной, например что Ленин всегда «настоящий большевик», что он просто никак не мог недооценивать опасность центризма или что Сталии тоже «настоящий большевик», который никогда и ни при каких обстоятельствах не свернет с большевистских позиций, Назначение же документальных материалов — подтверждать это. Использовать их иначе — значит быть клеветником и фальсификатором. Следовательно, сталинская идея заключалась в том, что историк партии обязан фальсифицировать документальные свидетельства (в обыденном значении этого слова), если этого требует партийный взгляд на историю, выраженный или самим Сталиным, или удостоившимися выступать от его имени.

Аллилуйщики за работой

Письмо Сталина вызвало грандиозный шум на всех фронтах партийной истории и теории, Институты Коммунистической академии в спешном порядке созывали заседания, чтобы обсудить содержание этого письма.

Архивные материалы проливают свет на следующие события¹³. Все советские исторические журналы получили указания напечатать письмо Сталина, снабдив его соответствующими редакционными разъяснениями, касающимися той области, в которой специализировался журнал. В секретном письме от 26 ноября 1931 г. в редакцию журнала «Классовая борьба» Мехлис потребовал, чтобы все готовящиеся к печати материалы обязательно излагались через призму указаний тов. Сталина. Двадцать шестого ноября состоялось заседание Президиума Коммунистической академии, где обсуждалась реакция ее членов на сталинское письмо. К.Г. Лурье, ученый секретарь Общества историков-мар-ксистов, заявила, что троцкистская контрабанда уже выявлена в большом количестве научных работ. В своем выступлении она соединила разоблачение «контрабандистов» с критикой в адрес трех хорошо известных в партии лиц — Е. Ярославского, К. Радека, И. Минца.

Другие выступления показали, что не только история партии, но и все другие участки «теоретического фронта» приводились теперь в порядок в соответствии со сталинским письмом,

Лихорадочные поиски «троцкистской контрабанды» и «гнилого либерализма» не могли не взволновать некоторых деятелей партии и государства, находящихся на ответственных постах. Сталин еще не был абсолютным диктатором, и многие высокопоставленные лица еще не понимали, что он им становится. Некоторые из известных старых большевиков, в том числе Ольминский, Ярославский, в. Кнорин, Н. Лукин, пытались обуздать тех, кто принял письмо Сталина как новое Евангелие, В обнаруженных позднее в партархивах бумагах Ярославского такие люди были названы им «аллилуйщиками». Ярославский предупреждал о том, что есть некоторые беспринципные люди, пытающиеся «сделать капитал на этом вопросе» (т. е. письме Сталина). Однако указанное предостережение, как и написанная им от руки заметка, рассказывающая о том, «Как аллилуйщики обработали меня в 1931 г.», увидели свет лишь в 1966 г.^и

\

Месяц спустя после появления письма Сталина его команда вступила в борьбу с теми, кто высказывался за умеренность. Первого декабря 1931 г. по случаю десятилетней годовщины Института красной профессуры Каганович выступил с пространной речью перед его слушателями. Когда через несколько дней речь Кагановича была опубликована в «Правде», стало совершенно ясно, что она обращена ко всей советской интеллигенции вообще. Но «обращение» — не то слово. Скорее это выступление — многословный приказ, зачитанный строевым командиром Кагановичем: интеллигенция-армия должна была встать по стойке «смирно» перед излучающим свет истины письмом Сталина-генерала.

Каганович подчеркнул, что значение этого письма отнюдь не определяется мелкой фигурой бывшего меньшевика Слуцкого, разгромленного Сталиным лишь мимоходом. Значение письма — в разоблачении «гнилого либерализма» редакции журнала «Пролетарская революция», проявленного ею по отношению к тем, кто отклоняется от большевизма и искажает линию партии.

Завершая выступление, Каганович призвал к еще более старательному выискиванию ересей. Трудностей множество, сражение не закончено, классовая борьба продолжается. «Оппортунизм, — настойчиво подчеркивал Каганович, — пытается поэтому пролезть сейчас в наши ряды, прикрываясь, примазываясь, прикрашиваясь, ползя на брюхе, пытаясь проникнуть в щели, и в особенности старается влезть через ворота истории нашей партии». Радек был не прав, назвав в недавнем своем выступлении Коминтерн каналом, по которому течет в большевистскую партию множество различных течений и ручьев. Нет, партия не место слияния мутных ручьев, партия — это «монолитный поток», который может снести на своем пути все препятствия. Смысл этой метафоры был ясен: надо или присоединиться к этому «потоку», или быть им уничтоженным¹⁵.

Охота за ересями была подобна охоте на ведьм. Присоединиться означало больше, чем просто признаться в ошибках. Чтобы подтвердить истинность отречения, надо было еще и присоединиться к дружному хору обличителей. Доказать подлинность собственного большевизма можно было только путем разоблачения «троцкистской контрабанды» других, Таков был закон складывающейся ритуальной части политической культуры. Чтобы не быть разоблаченным или чтобы продемонстрировать, как искупается принадлежность к числу «ведьм», требовалось присоединиться к охоте на них.

Письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция» стало переломным моментом. Со времени его появления славословия в адрес Сталина превратились в одно из самих процветающих в России занятий. Ни одна из областей науки и культуры не освобождалась от задания искать в письме Сталина вдохновение для своей деятельности. В 1932 г. в февральском номере журнала «За социалистическое счетоводство» содержание сталинского письма обсуждалось в статье под названием «За большевистскую бдительность на теоретическом фронте счетоводства». Однако центральной темой оставалась история революции и роль Сталина в ней. Типичным примером является небольшая статья, появившаяся в «Правде» вскоре после появления письма Сталина. В ней критиковалась книга по истории Коминтерна на основании того, что имя Сталина было упомянуто на ее страницах всего два раза¹⁶.