В 1925 г. Сталин уже говорил о том, что в партии существуют скрытые анти-кулацкие настроения — «бей кулака». Как вспоминает Валентинов, опираясь на собственный опыт работы в одном из московских бюрократических аппаратов и деятельности в политических кругах в те годы, такие настроения были весьма распространены среди членов партии. Он также пишет, что модель индустриализации, предложенная Преображенским, нашла определенный положительный отклик в партии, которая так и не смогла избавиться от подозрения, что нэп угрожает ей, так как предоставляет буржуазии внутри страны возможность обогащаться и набирать силу. Более того, Валентинов пишет, что «партия, особенно в ее низовых ячейках, инстинктивно, подсознательно была против нэпа»19. Если даже Валентинов, свидетель и участник первых лет жизни советского государства, и сгущает краски, не может быть сомнений в том, что такие настроения были достаточно широко распространены среди членов партии, которые в те годы придерживались разных, а порой и противоположных взглядов.
Предложенная Сталиным программа неизбежно должна была привлечь тех большевиков, среди которых бытовали подобные настроения, и используемая им аргументация свидетельствует о том, что Сталин это хорошо понимал. Например, в своем выступлении 9 июля 1928 г. он сказал: «Мы не можем жить, как цыгане, без хлебных резервов... Разве не ясно, что великое государство, занимающее шестую часть суши, не может обойтись без хлебных резервов для внутренних и внешних надобностей?». Через несколько дней в публичном выступлении в ленинградской партийной организации он коснулся ряда вопросов, о которых говорил на пленуме, проходившем при закрытых дверях. Полемизируя с Рыковым, который на пленуме выступал за развитие преимущественно легкой промышленности, Сталин, не упоминая его имени, презрительно заметил, что любой, кто пытается сохранить смычку с деревней только через текстиль и забывает о металле и машинах, тем самым увековечивает классовые различия между пролетариатом и крестьянством, и, следовательно, это «не пролетарский революционер, а “крестьянский философ”»20. В своем выступлении на ноябрьском пленуме он прямо апеллировал к антикулацким настроениям среди партийного руководства: «Дело тут не в том, чтобы ласкать крестьянина и в этом видеть установку правильных соотношений с ним, ибо на ласке далеко не уедешь...»21.
Как и во время дискуссии о возможности построения социализма в одной стране, в своих выступлениях Сталин широко использовал ленинские цитаты и излагал свои взгляды так, будто они и есть ленинизм. Не было и намека на то, что это своеобразное сочетание русоцентризма и революционного подхода к строительству социализма можно было бы назвать сталинизмом. Но когда Сталин говорил о Ленине, приписывая ему авторство собственного учения, он имел в виду совсем не то, о чем вел речь Бухарин, когда ссылался на ленинский авторитет. Сталину был больше по душе тот Ленин, который во время введения нэпа отметил: «Мы сейчас отступаем, как бы отступаем назад, но мы это делаем, чтобы сначала отступить, а потом разбежаться и сильнее прыгнуть вперед». Это был тот Ленин, который сформулировал вопрос «кто кого?». Сталин сам признал это, выступая на пленуме ЦК в апреле 1929 г., когда он заклеймил лидеров «правого уклона» в партии — Бухарина, Рыкова и Томского: «Дело обстоит так, что мы живем по формуле Ленина — «кто кого»: мы ли их, капиталистов, положим на обе лопатки и дадим им, как выражался Ленин, последний решительный бой, или они нас положат на обе лопатки»22. Описывая положение в стране, Сталин характеризовал его как противоборство противоположных классов. Этот метафорический образ стал как бы манифестом сталинского ленинизма и одновременно свидетельствовал о его постоянной потребности «побить» своего противника, иначе говоря, «нанести удар» и «победить».
Если анализировать сложившуюся ситуацию с сугубо научной точки зрения, то Сталин и на этот раз проиграл «войну цитат» из Ленина. Более того, если бы Ленин вдруг воскрес и смог принять участие в одном из пленумов, проходивших в 1928-1929 гг., то он, несомненно, сказал бы, что именно позиция умеренных, как и утверждал Бухарин, соответствует его «политическому завещанию», а Сталин уводит партию по очень опасному политическому пути. Вместе с тем через пять лет после смерти Ленина положение дел в партии и ситуация в стране были таковы, что сталинский ленинизм имел для многих людей большую притягательную силу.
Среди большевиков, которые видели ленинизм сквозь призму позиций Сталина, выделялась такая заметная фигура, как Пятаков — один из 75 исключенных из партии участников левой оппозиции. Пятаков подал заявление о восстановлении в партии, которое было удовлетворено. В 1928 г. он был назначен советским торгпредом во Франции. В это же время Валентинов, который знал Пятакова по работе в «Торгово-Промышленной газете», получил разрешение выехать за границу на лечение и случайно встретился с ним в Париже. Через много лет после того, как Пятаков был расстрелян в 1937 г. в соответствии с приговором сталинского суда по обвинению в измене, Валентинов опубликовал за границей воспоминания об их частной беседе, состоявшейся в 1928 г. Пятаков доверительно сообщил ему, что не только на его взгляд, но по мнению и многих других, «в том числе и членов Политбюро», последние статьи Ленина были «неудачными». По словам Пятакова, они были написаны под давлением угнетающей Ленина болезни. Никто из близко знавших его людей не мог считать нэп верным отражением его философии. Его подлинные взгляды нашли отражение только в одной из его последних статей — «Наша революция». В ней указывается, со ссылкой на слова Наполеона: «Оп з’еп§а§е ес ршз... оп уоИ»*) что большевики правильно взяли власть, не дожидаясь, пока Россия достигнет культурного уровня, адекватного социализму. И Пятаков утверждал, что в этом растаптывании так называемых «объективных предпосылок», в смелости не считаться с ними, в этом призыве к творящей воле, решающему и всеопределя-ющему фактору — весь Ленин23.
У Пятакова не было оснований считать последние статьи Ленина написанными исключительно под влиянием болезни, тем более что он сам утверждал, что в одной из этих статей — весь Ленин. Вместе с тем у него были все основания особо подчеркнуть ленинский дух революционной боевитости и волюнтаризма, который сохранился в партии даже через 10 лет после революции. Желание вновь перейти в наступление еще сохранилось. И в отличие от Троцкого и его последователей Сталин сумел придать этому течению эффективную идеологическую направленность и возглавить его.
- !'•*>■ К? > V;
* «Надо ввязаться в бой, а там посмотрим» (фр.). ^г,- г'Л’Ч
В середине 1928 г. закулисная борьба в партии вылилась в острый открытый конфликт. Атмосфера была настолько напряженной, что Сталин и Бухарин перестали разговаривать друг с другом. Опасаясь, что Сталин привлечет на свою сторону Зиновьева и Каменева, Бухарин решил опередить его. Это был рискованный шаг. Через Сокольникова он пригласил Каменева, который жил тогда в Калуге, встретиться в Москве. Одиннадцатого июля, через два дня после выступления Сталина на пленуме, Бухарин пришел в московскую квартиру Каменева. Они долго беседовали и продолжили разговор на следующее утро. Бухарин обратился к Каменеву, который вел записи по ходу беседы, с просьбой считать ее конфиденциальной. Он настоятельно призвал Каменева, а следовательно, и Зиновьева не под даваться на возможные уговоры со стороны Сталина и выступить против него на стороне умеренных. Дрожащим от волнения голосом (Каменев отмечает это в своих записях) Бухарин детально и образно рассказал об остром конфликте в высших партийных кругах24.
По словам Бухарина, Сталин проводит внутриполитическую линию, пагубную для революции. В качестве единственного выхода из затруднений с хлебозаготовками он предлагает чрезвычайные меры, что означает возврат к (-военному коммунизму», а это конец всему. Такая политика приведет к Гражданской войне, к восстанию, которое Сталин будет вынужден утопить в крови. Призыв Сталина взимать «дань» с крестьянства означает возврат к теории Преображенского. Его положение о том, что сопротивление должно возрастать пропорционально росту социализма, — это «идиотская безграмотность», это формула, которая приведет страну советов к катастрофе. Сталин — это Чингисхан, беспринципный интриган, все подчиняющий стремлению сохранить власть, единственной формулой которого является месть ударом ножа в спину. «Давайте вспомним, — добавил после этих слов Бухарин, — его теорию “сладкой мести”».
