По этому поводу сделаю маленькое отступление. Граф, невзирая на свое армянское происхождение (над которым он постоянно подшучивал, говоря: «Я, братец, армянский человек, хитрый человек»), отличался беспримерным бескорыстием. В обращении с казенными деньгами, предоставлявшимися ему в неограниченном размере и в совершенно бесконтрольное распределение, он был не только неимоверно педантичен, но даже скуп до смешного, что то поразительнее, что в частной жизни он впадал в другую крайность: цены деньгам не знал, никакого значения им не придавал, никогда их не считал, раздавал всякому, кто попросит, и вечно сидел без гроша. <...>

<...> Покончив с делами в Астрахани, граф отправился в зараженные местности, посетил и пресловутую Ветлянку, и, приехав в Царицын, составил подробный отчет Государю и с ним уехал в Петербург, куда прибыл 2 апреля, через два часа после покушения Соловьева.

Общее впечатление свое о ветлянском поручении он характеризовал так: «Это, братец, черт знает что такое. В один месяц стоянки моей с войсками под Эрзерумом я потерял от тифа 6 из 12 генералов и 11 тысяч солдат, и Россия не обмолвилась ни одним словом. Здесь в пять месяцев умерло 475 человек, Бог знает еще от чего, а шуму наделали на всю Европу...»

Скальковский А. Воспоминания о графе Лорис-Меликове // Новое время. 1889. 10 января.

Александр Аполлонович Скальковский — в 1879—1881 гг. правитель канцелярии Лорис-Меликова. Брат писателя и публициста К.А. Скальковского, сотрудника редакции «Нового времени». Обещанное продолжение воспоминаний А. Скальковского о Лорис-Меликове в газете не появилось.

2. В БОРЬБЕ С КРАМОЛОЙ В ХАРЬКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

№ 22

«ХАРЬКОВ ВСТРЕТИЛ ГРАФА НЕ ДРУЖЕЛЮБНО...»

Приехав в Петербург и узнав на вокзале о благополучном избавлении Государя от опасности, граф, не переодеваясь, отправился в Зимний дворец и, возвратясь оттуда, объявил нам, что в Астрахань он больше не возвратится, а едет в Харьков, куда назначается генерал-губернатором. 5-го апреля вышел указ об учреждении временных генерал-губернаторов, облеченных чрезвычайной властью, в С.-Петербурге, Харькове и Одессе, а 20-го наше неизменное трио, т. е. граф, я и ординарец его Писарев, выехали в Харьков на неведомую деятельность. Говорю «неведомую» потому, что кроме коротенького указа об учреждении должности временных генерал-губернаторов, никаких других указаний и инструкций дано не было, зачем едем и что должны делать — было неизвестно, ни одной копейки денег и ни одного человека не отпущено. Вся эта метаморфоза произошла так быстро и неожиданно, что мы не успели даже привести в порядок наших костюмов и, обносившись в странствиях по астраханским степям, представляли по внешности жалкое зрелище. Как теперь вижу графа в истрепанной военной шинели, с повязанным на шее кожечным гарусным шарфом. Мы, его «свита», имели еще более плачевный вид. Я обратил внимание на это графа: «Нельзя сказать, чтобы въезд в Харьков полномочного царского представителя имел торжественный характер». — «Пустяки, братец, — отвечал мне граф, — не важно, как мы въедем, а как выедем». И действительно, когда 10 месяцев спустя граф был уже в Петербурге и в Харьков пришло известие о неудавшемся покушении на его жизнь, в церквах служили молебны, весь город осветился иллюминацией, толпы народа наполняли улицы и все без исключения выражали искреннюю радость.

На вокзале графа встретили представители всех гражданских ведомств и городского управления, но зато вполне отсутствовали высшие военные власти, что для него, как старого, заслуженного, храброго воина было всего чувствительнее, тем более что эта невежливость была умышленная. Мало того, что командующий войсками генерал Минк-виц¹, будучи во всех отношениях младшим, не только не счел нужным приехать сам, но распорядился не оказать графу внимания, на которое тот имел право, не выставил почетного караула. Граф по наружности не выказал ни малейшего неудовольствия: напротив, приехав в гостиницу, он тотчас же переоделся в полную парадную форму, отправился к Мин-квицу и, вытянувшись перед ним во фронт, произнес обычную фразу: «Честь имею явиться вашему высокопревосходительству, временный харьковский генерал-губернатор генерал-адъютант граф Лорис-Мели-ков». Этим поступком он сразу поставил 1е$ пеиг$ с1е $оп с61ё*.

Вообще, Харьков встретил графа не особенно дружелюбно. Несколько дней спустя, когда генерал Минквиц был рке уволен от должности командующего войсками с назначением членом военного совета и харьковое общество давало ему прощальный обед, один из ораторов, перечисля заслуги (?) Минквица, воскликнул... «вот вместо этого заслуженного деятеля прислан сюда никому не известный, неведомый нам генерал». Граф только улыбнулся, но в ответ на предложенный за его здоровье тост сказал, между прочим, что ему и в мысль не приходило ставить свои заслуги в параллель с заслугами генерала Минквица, что он не сомневается, что Харькову имя его, графа, не знакомо, так как он для него ничего еще не сделал, но что употребит все усилия вывести свое имя из неизвестности. Такая ироническая речь, сказанная притом с присущим графу ораторским искусством, тут же завоевала ему общие симпатии.

Прежде чем действовать, граф пожелал ознакомиться с положением дел. Для этого он обратился к содействию местных высших судебных чинов, достойных полного уважения.

Харьков находился тогда в состоянии некоторой анархии. За три месяца до его приезда был убит местный губернатор кн. Кропоткин²; в университете и в ветеринарном институте происходили крупные беспорядки, прекращаемые военною силой и даже казачьими нагайками; студенты учением не занимались, своевольничали и доходили до такого безобразия, что, например, на похоронах одного из своих то-

Окружающих на свою сторону (фр )-

варищей несли открыто по улицам венок с надписью: «От социалистов — социалисту»³; высшая учебная власть и учебный персонал не пользовались никаким авторитетом; даже школьники, гимназисты и гимназистки, были так распущенны, что появлялись безнаказанно в загородных кафе-шантанах, что вынудило графа опубликовать приказ по полиции о недопущении воспитанников к соблазнительным зрелищам и обратиться с таким же печатным увещаниям к родителям и наставникам⁴; полиция была в таком неуважении, что не проходило ни одного дня, чтобы агенты ее не подвергались оскорблениям и словами, и действием.

Граф Лорис-Меликов прежде всего настоял на перемене нескольких высших представителей власти, тотчас же испросил и привел в исполнение увеличение состава городской и уездной полиции, выхлопотал значительную прибавку ей содержания, уволил неугодных, затем, разобрав несколько дошедших до него случаев столкновения полиции с публикою, он строго наказал виновных, не различая, были ли то частные лица или полицейские чины, после чего подобные столкновения более не возобновились.

Пригрозил военным судом и угрозу эту привел в исполнение в нескольких случаях поджога помещичьего имущества и распространения толков о переделе дворянских земель. Затем принялся за учебные заведения. Собрав к себе попечителя, ректора⁵ и профессоров, он вступил с ними в беседу, во время которой просил сообщить ему общее число удаленных, исключенных и высланных за беспорядки студентов. Получив в ответ довольно внушительную цифру, он спросил: «А сколько удалено профессоров?» И когда ему доложили, что ни одного, сказал: «Очень жаль, но предупреждаю вас, что отныне будет наоборот: за всякий беспорядок отвечать мне будете вы, господа. Вам вверяются юноши исключительно для того, чтобы вы их учили и наставляли добру, а вы, не сумев приобрести между ними авторитета, думаете заменить его популярничаньем. Так более не будет».

Приведу еще один характерный случай. В Харькове задумано было учреждение Технологического института. Когда здания для него были уже отстроены и на них затрачено около 1,5 млн рублей, возбудился вопрос: нужно ли открывать институт? Местная власть, ничтоже сум-няшеся, высказалась в том смысле, что институт бесполезен, а выстроенные для него здания должны быть обращены под казармы для войск. Бывший министр внутренних дел Маков не удовольствовался однако таким простым решением и, пользуясь назначением гр. Ло-рис-Меликова в Харьков, передал этот вопрос на его разрешение. Граф созвал совещание из губернатора, губернского предводителя дворянства, председателя губернской земской управы, ректора и профессоров университета и инженеров путей сообщения. Изложив обстоятельства дела, он прибавил, что сознает себя совершенно некомпетентным и поэтому может высказать свое заключение лишь после того, как выслушает все мнения «за» и «против». Речь его два раза прерывалась одним из присутствующих губернских сановников словами: «Да это все известно и рассуждать тут не о чем». Граф сперва промолчал, а затем, обратившись к своему т^еггир^еиг’у⁶⁵⁷, сказал: «Я убежден, что вам все известно, но я-то ничего не знаю и потому желаю поучиться». Совещание единогласно высказалось за открытие института, что и последовало уже после отъезда графа.