Здесь тоже Лорис-Меликов, несмотря на его разумную экономию в расходовании отпущенных ему сумм, проявил в отношении пострадавших домовладельцев большую гуманность. Он все время следил за оценками подлежавших к сожжению имуществ, настаивая на возможно более справедливом возмещении убытков пострадавших. Хорошо при этом помню, что вследствие этого нигде в населении не проявлялось ни малейших неудовольствий, и все обошлось вполне мирно и благополучно.

Очень озабочивали также Михаила Тариеловича разные санитарные недочеты на многочисленных и обширных рыбных промыслах как в самой Ветлянке, так в особенности в устьях реки Волги и на Каспийском море. Огромное скопление на них всякого пришлого рабочего люда со всей России и самое производство на рыбных ватагах посола и хранения рыбы в ларях, особенно еще при теплом климате губернии, доставляли всегда очень много данных для всевозможных дефектов, упущений и нерадений в этом громадном, сложном и доходном промысле.

Рыбные рассолы, или так называемые по-местному тузлуки, образуемые в ларях при хранении соленой рыбы, застаиваясь и портясь, не раз вызывали при отравлениях соленою рыбою подозрение в их отравляющих свойствах. Во время же ветлянской эпидемии, особенно в первое время ее появления, тузлуки эти возбуждали большое подозрение (совершенно, как оказалось потом, напрасное в отношении чумы). А станица Ветлянка, как рыболовная по преимуществу, изобилуя ларями и тузлуками, далеко не безупречными по их качеству, первая вызвала это подозрение во вредности тузлуков.

Повторяю еще раз, что здесь, в этих воспоминаниях о покойном графе, не место распространяться об этом интересном предмете, и если я говорю о нем, то только потому, что он занимал любознательного и деятельного Лориса. Не имея возможности быть самолично в Ветлянке, находившейся в карантинном оцеплении, он побывал на главнейших рыбных ватагах в устьях Волги и на берегах Каспия.

При разработке всевозможных санитарных вопросов масса докладов составлялась для графа по оздоровлению рыбных промыслов и полицейско-санитарному надзору за ними. Помню хорошо, как однажды, в ожидании заседания какой-то комиссии, он поручил мне экстренно написать в каких-нибудь полчаса один из таких докладов по тем данным, которые он тоже, конечно, спешно, нервно, одними намеками сообщил мне, повторяя только вслед за каждым своим тезисом:

— Понимаете? Понимаете?.. А дальше развейте сами: то-то, мол, и то... Понимаете?.. Ну-с, я жду через полчаса совсем готового доклада⁶⁵⁶.

Положение мое было не из завидных. Помню, что в заседании комиссии участвовали не только врачи местные, но и много приезжих, среди которых находились и профессора¹⁰. По всему этому доклад надо было написать осмотрительно, чтобы не ударить лицом в грязь, а тут: спешность, сложность темы, моя нервность, самолюбие, опасе-

ние, что, может быть, я не так понял графа и не то совсем пишу, чего он хочет... Вот те мысли и настроения, которые волновали меня и не могли не волновать при данных условиях моей спешной работы...

Как бы то ни было, а доклад был написан, и когда он переписывался под мою диктовку, в кабинет мой вошел нетерпеливый Лорис.

— Ну что, готов?.. А ну-ка, прочитайте!

Я начал читать по своей черновой и, конечно, вследствие спешности невольно волнуясь. Заметив это и как бы желая успокоить меня, Михаил Тариелович схватил меня за руку, державшую рукопись, и, заглядывая в нее, все повторял: «Так, так, ладно, хорошо! А вот тут надо бы развить это место...» И он начал наскоро пояснять, что, по его мнению, нужно было добавить к его докладу...

Пока поправки и дополнения делались мною, Лорис-Меликов ходил в нетерпении по кабинету, а когда писарь стал продолжать переписку, граф в первые минуты не оставлял и его в покое. Стоя у него под рукою и заглядывая в «беловой» доклад, он до того смущал писца, что тот начал на каждом слове ошибаться и, волнуясь, почти не мог писать.

Заметив это, Михаил Тариелович снисходительно улыбнулся, как-то лукаво взглянул на меня и, направляясь к себе в кабинет, сказал мне:

— Я жду...

Вообще, насколько удалось мне заметить, Лорис-Меликов хотя и был всегда, как сангвиник и южанин, нетерпелив и нервен, но никогда не проявлял к своим подчиненным и их работам ни мнительности, ни недоверия, а потому работать с ним было приятно и легко. В этом отношении он составлял совершенный контраст с астраханским губернатором Н.Н. Биппеном, который, в силу упомянутых выше присущих ему свойств, был человек очень беспокойный, мнительный, нерешительный, часто даже мелочной и по всему этому довольно-таки тяжелый в служебном отношении.

Закончив свое дело, дождавшись снятия карантинов и пробыв в Астрахани около двух месяцев¹¹, гр. М.Т. Лорис-Меликов, покидая ее и расставаясь со всеми нами, сказал мне в своем кабинете в присутствии губернатора Биппена:

— Ну, теперь к вам, милый, моя последняя просьба: не в службу, а в дружбу... Составьте мне краткий, но обстоятельный исторический очерк бывшей ветлянской эпидемии от самого начала ее вплоть до снятия карантинов и объявления губернии благополучной по чуме.

Очерк этот (обращаясь к Биппену), ваше превосходительство, не откажите прислать мне, а сего друга милого (указывая на меня) не откомандировывайте к его должности до полного окончания им порученной мною работы...

Таким образом, мне пришлось проработать «по чуме» еще около двух месяцев, делая выборки из громадного чумного дела, разросшегося до двадцати двух томов, таких толстейших по объему, что я должен был делать разного рода приспособления и устраивать у своего письменного стола подходящие подставки, чтобы укладывать на них эти толстейшие и потому высочайшие томы и достигать таким путем уровня их с моим столом. Иначе верхняя обложка дела, при нахождении его на столе, была выше головы моей. Очень естественно, что работать при таких условиях было бы невозможно.

Говорю об этом вскользь, как о явлении характерном, наглядно подтверждающем, что даже при самых лучших условиях наша канцелярщина и бумагомания всегда находили и находят место в нашем бюрократическом мире.

По окончании работы моей составленная мною историческая записка «О бывших в 1878—1879 гг. в Астраханской губернии острозаразных эпидемических заболеваниях, оказавшихся восточною чумою» отослана была Лорис-Меликову в Харьков, где он находился в это время, будучи временным генерал-губернатором пяти смежных губерний.

Я не знаю об участи моей записки, но не могу не сказать, что она заключала в себе очень интересный и ценный материал для истории ветлянской чумы. Думаю, что любознательный Лорис-Меликов только потому и заставил меня составить ему эту записку, что история ветлянской чумы представляет собою массу любопытного материала.

Вучетич Н. Воспоминания о графе Лорис-Меликове // Исторический вестник. 1902. № 2. С. 967-971.

Печатается с сокращениями.

¹ О Н.Г. Вучетиче см. док. N1? 5 и примеч. к нему. После отъезда Лорис-Меликова служил секретарем Управления рыбными промыслами. В 1880—1881 гг. преподавал французский язык в кадетском корпусе в Нижнем Новгороде. Неоднократные ходатайства Вучетича (с 1883 г.) о разрешении на издание журнала отклонялись Главным управлением цензуры.

² Биппен Николай Николаевич — тайный советник, в 1871 —1880 гг. — астраханский губернатор, председатель Управления рыбными промыслами в Астрахани, с 1880 г. — сенатор; Чичинадзе Давид Виссарионович — в 1879 г. — коллежский асессор, состоящий при Министерстве внутренних дел, управляющий канцелярией астраханского губернатора. В 1892—1906 гг. — один из редакторов «Юридической газеты» (СПб.).

³ Фосс Ксаверий Юлианович — генерал-майор, наказной атаман Астраханского казачьего войска.

⁴ См. док. № 19 и примеч. к нему.

⁵ Прокофьев Наум — дворник Артиллерийского училища в Петербурге, у которого в феврале 1879 г. профессор С.П. Боткин ошибочно обнаружил чуму, о чем появилось сообщение в «Правительственном вестнике». Врачебная комиссия признала у Прокофьева сифилис (См. подробнее: Дневник Д.А. Милютина. 1878—1880. Т. 2. М., 1950. С. 120).