Стремясь подавить революцию, царское правительство усиливает террор и, чтобы развязать себе руки в борьбе с нею. решает спешно заключить мирный договор с Японией.

23 августа 1905 года в Портсмуте (США) состоялось заключение этого унизительного для России мира. Вслед за этим царское правительство сосредоточивает внимание на подавлении революции, особенно выступлений в армии и флоте.

Солдаты и матросы, начавшие понимать истинные причины народных бедствии и своего бесправного положения. в ряде гарнизонов становились на сторону революции, отказывались выступать против рабочих и крестьян. Во многих армейских и флотских частях были созданы солдатские и матросские комитеты, проводившие разъяснительную работу по указаниям большевиков. Несмотря на свирепые меры охранки и командования, революционное влияние петербургское пролетариата распространялось и на части столичного-гарнизона.

В ноябре 1905 года в 14-м флотском экипаже были обнаружены номера большевистской газеты «Новая жизнь» и прокламация под названием «Требования матросов» о предоставлении общегражданских прав, о человеческом обращении, сокращении срока службы и т. д.

В экипаже шли совещания и митинги. Матросы только и ждали выступления рабочих, чтобы примкнуть к ним для совместной борьбы с самодержавием.

Руднев никаких мер к «успокоению» матросов, как это делали командиры других экипажей, не принимал. Напротив, он запретил офицерам вмешиваться в дела матросов.

В морское министерство не замедлили донести на крамольного командира. Оттуда поступило строжайшее предписание восстановить в экипаже спокойствие* вплоть до применения оружия. Но Руднев остался верен своим принципам и твердо решил приказания не выполнять. После этого правительство окончательнопришло к убеждению, что политические убеждения-Руднева несовместимы с его службой. Ведь речь шла о-вооруженном восстании матросов экипажа, которому он--не только не препятствовал, но своим отношением к

этому событию парализовал действия реакционной части офицерства.

24 ноября наступила развязка: Руднев получил

приказ немедленно отбыть с экипажем в Кронштадт. Правительство опасалось, что в случае революционного выступления рабочих матросы примкнут к ним. Решено было освободить петербургский гарнизон от ненадежных частей. При этом Кронштадт объявлялся на осадном положении, что давало командованию крепости право принимать самые крайние меры.

Руднев не захотел выступить с этим приказом перед матросами, и его довели до сведения экипажа посредством объявления, но не перед строем. Матросы категорически отказались покинуть Крюковские казармы.. Когда обо всем этом узнали в министерстве, оттуда срочно прибыл контр-адмирал Барташевич с полномочием отправить экипаж в Кронштадт любыми мерами.

Перед тем, как идти в казармы, Барташевич заявил Рудневу:

— Морской министр вами недоволен. Вы бездействуете! Вы даже командирам рот запретили призвать бунтовщиков к порядку! Вы потворствуете этой сволочи!

Ироническая усмешка слетела с лица Руднева.

— Прошу вас не оскорблять моих матросов!—оборвал он Барташевича.

— А, тогда все ясно! — бледный от злобы, прошипел контр-адмирал. Он встал, сделал шаг назад н повелительно произнес:

— Господин флигель-адъютант! Предлагаю немедленно следовать за мной в казармы!

Но Руднев отказался, прикрывшись формальным поводом: Барташевич обратился к нему как к флигель-адъютанту, прямых приказаний которому он давать не имел права.

Барташевич в сопровождении своих офицеров пошел в помещения экипажа. Его уговоры ни к чему не привели, матросы, не дрогнув перед высшим начальством, отказались отправиться в Кронштадт. Контр-адмиралу оставалось только уехать.

Экипаж в этот день напоминал встревоженный му-20 1

равен ник: матросы собирались группами, обсуждали, как держаться дальше. Командиры рот. укрывшись в штабе, с тревогой и злобой следили за Рудневым, который оставался в служебном кабинете и домой на обед не пошел, предупредив об этом жену. Не стоило бы труда открыть дверь, соединяющую кабинет с коридором квартиры, но ему в эти часы было не до себя. По заведенному издавна порядку Мария Николаевна никогда не заходила к мужу на службу. Так было и на этот раз.

Руднев с волнением следил за событиями в городе через адъютанта, непрерывно звонившего по телефону и собиравшего новости. Ни один экипаж, ни одна армейская часть и даже рабочие не выступали. А, казалось, подай только сигнал—и вся трехсотлетняя монархия рухнет в один миг.

Темнело. На улице стояла предгрозовая тишина. Доносилось цоканье лошадиных копыт о гранит мостовой да слышалось громыханье перевозимых металлических тяжестей. Большие башенные часы мерно отбивали такт.

Адъютант доложил, что казарму окружают армейские части. Руднев прошелся по кабинету и подумал: «Теперь все ясно. Они будут стрелять в матросов при малейшем неповиновении. Выходит, царь еще силен».

И он снова погрузился в тяжелое раздумье.

За окном слышались слова команды, бряцание оружия, конское ржанье. В темноте едва различалась колыхавшаяся масса на набережной канала.

После доклада Барташевича морской министр, убедившись в своем бессилии воздействовать на Руднева, доложил о положении великому князю Николаю Николаевичу— командующему военным округом.

В полночь в кабинет Руднева вбежал адъютант и протянул ему телефонограмму из штаба командующего. Рудневу предлагалось немедленно арестовать и выдать зачинщиков-матросов к 6 часам утра 25 ноября. Далее он прочел, что всякие попытки матросов к враждебным действиям будут пресечены войсками, а остальных отправят на баржах в Кронштадт.

У Руднева дрогнула рука. Казалось, он держит в ней змею, готовую ужалить, а не простой листок бумаги!

Для Руднева наступили последние, самые мучительные испытания за все годы службы. Он знал в экипаже многих пожилых и совсем молодых матросов, любивших читать, потолковать на серьезные темы. Арестовать их ничего не стоило, достаточно приказать адъютанту ввести на плац казармы две—три роты солдат — •и хватай обреченных, а остальных выводи под конвоем на улицу, заполненную войсками, а затем толкай в обжигающие железом трюмы обледенелых барж! Так, по крайней мере, поступили бы командиры других экипажей, за что их ожидало царское благоволение, ордена, чины... Руднев думал об ином: о том, как защитить матросов от свирепой расправы, ожидавшей их в Кронштадте. О себе он не заботился, хотя отлично сознавал, что его ожидает.

Как поступить? И вот он принял решение идти утром к великому князю Николаю Николаевичу, но не просить (это бесполезно!), а попытаться доказать, что в экипаже ничего серьезного не произошло и не происходит. Руднев надеялся на свои авторитет.

Часы показывали пять утра. Руднев приказал дежурному вызвать адъютанта и передал ему приказ командующего.

— Какие будут распоряжения об аресте зачинщиков?— спросил адъютант. Руднев резко ответил:

— Никаких!

Он направился в штаб командующего.

Будь Руднев просто капитаном 1-го ранга, он не имел бы права непосредственно обращаться к главнокомандующему, но звание флигель-адъютанта открывало эти малодоступные двери.

Чем ближе он подходил к главному штабу, тем теснее стояли войсковые части. «Совсем как на войне»,— подумал Руднев.

Великий князь тоже не спал в эту ночь и вскоре принял Руднева. Встретил он его вопросом:

— Ну как, отправлены бунтовщики в Кронштадт?

— Пока нет, ваше императорское высочество,— ответил Руднев.

— Как нет?—взревел Николаи Николаевич, уставившись в собеседника маленькими бесцветными глаза-мн.— Немедленно давайте списки зачинщиков!

— Ваше высочество, у меня таких списков нет. Дело в том. что во вверенном мне экипаже ничего особенного не случилось...— начал было Руднев, но Николай Николаевич перебил:

— По-вашему ничего особенного не случилось, господин флигель-адъютант? А прокламации? А газеты? А митинги? А отказ отправляться в Кронштадт? Это же бунт, настоящий бунт! Разве вам не известно, как они встретили контр-адмирала Барташевнча?