В состав экипажа, кроме «Андрея Первозванного», входили крейсер второго ранга «Изумруд», мореходная канонерская лодка «Грозящий», две канонерки, транспорт «Волга» и канонерка береговой обороны «Бурун». Экипаж размещался в огромном здании, занимавшем целый квартал,— Крюковских казармах. Фасадом здание выходило на Мойку около Поцелуева моста. Своим названием мост был обязан с давних пор тому, что здесь прощались матросы-новобранцы с родными, так как дальше к экипажу провожающих не допускали.

Руднев поселился в казенной квартире при экипаже. Здоровье его продолжало ухудшаться. Врачи предписали специальное лечение, возможное в те времена только за границей.

Получив двухмесячный отпуск, Руднев отправился с семьей на швейцарский курорт Бэ (Вех-1е$-Ват$).

Как только норд-экспресс Петербург—Париж пере-егк немецкую границу, в киосках н у газетчиков замелькали газеты, журналы, открытки с портретами командира «Варяга» *и снимками героического корабля. К счастью Руднева, в поезде его не узнали, поэтому ему удалось избежать роли «русской диковины». Зато в

Берлине, где Рудневы предполагали задержаться дня на три для осмотра города, в отеле его распознали быстро. При регистрации паспортов в бюро гостиницы Руднева любезно спросили, не он ли тот самый командир русского героического корабля, но он выдал себя за однофамильца. Однако не тут-то было! Нашелся не в меру любопытный, который отправился в русское посольство. где и установил, что этот Руднев «тот самый». В гостиницу нагрянула ватага репортеров. Руднев, что называется, принял их в штыки и энергично потребовал. чтобы администрация отеля обеспечила ему спокойный отдых. Это ему обещали, но попросили все же уделить полчаса на интервью. Пришлось согласиться.

Однако и на другой день посещения репортеров и просто любопытных продолжались. Пришлось покинуть Берлин, вернее, бежать из него.

На курорте 8 Швейцарии Руднев уже не пытался скрыть свою личность. В первый же вечер, когда ничего не подозревавшие Рудневы вошли в столовую отеля, все находившиеся здесь встали, оркестр исполнил русский марш, один из обедавших немцев произнес приветственную речь, а французская девочка поднесла Р“удневу огромный букет роз, перевязанный георгиевской лентой. Все это произошло столь неожиданно, что Руднев растерялся и с трудом нашел слова для ответной речи.

Пребывание на курорте в Бэ принесло Рудневу пользу. Главное было не в ране, уже почти зажившей, а в контузии головы, причинявшей жестокие страдания. Он аккуратно соблюдал предписанный врачами режим и оказался очень послушным пациентом, стремясь как можно быстрее восстановить здоровье для продолжения морской службы.

Привыкший с детства к нетронутой деревенской природе, Руднев всю жизнь горячо любил экскурсии, прогулки. Он повторял:

— Здоровье нужно черпать из природы, а не из аптеки!

На курорте ему показалось тягостным предписание полного покоя и даже частично постельного режима. Но врачи после двухнедельного лечения, видя заметное

улучшение, разрешили ему совершать прогулки, а затем и более продолжительные экскурсии. Руднев с женой и старшим сыном поднимался в горы и обошел все окрестности Бэ в долине Роны.

Здесь у Руднева произошло знакомство, оказавшее заметное влияние на его политические взгляды. В отель прибыл с взрослой дочерью Г. В. Плеханов. Руднев неоднократно слышал об этом выдающемся пропагандисте марксизма в России, и взгляды н убеждения таких люден вызывали у него интерес и уважение. Поэтому Руднев поспешил сам завязать знакомство с Плехановым, и вскоре между ними установились дружеские отношения.

Хотя жена Руднева Мария Николаевна, опасаясь доноса, не одобряла это знакомство, муж не изменил отношения к Плеханову. Они часто совершали совместные прогулки по окрестностям и вели беседы. Дочь Плеханова, отличавшаяся веселым характером, острила по поводу необычного знакомства: политический эмигрант н царский флигель-адъютант!

Руднева поражали глубокие, всесторонние знания собеседника. Впервые он познакомился с основами марксизма. Руднев приобрел звукозаписывающий аппарат — фонограф (диктофон), только что появившийся в продаже, и записал несколько высказываний Плеханова.

Перед отъездом Руднев шутил, что таможенные чиновники и жандармы дорого дали бы за восковые валики с записями. К счастью, по своему званию Руднев мог не предъявлять багаж для проверки на границе.

Всю свою последующую жизнь Руднев с особым уважением вспоминал о Плеханове, о беседах с ним. Резко критическое отношение его к самодержавному строю еще более укрепилось.

Здесь же, на курорте, у Руднева состоялось несколь. ко бесед с женой, положивших начало первым за всю их совместную жизнь разногласиям. Однажды, сидя с нею на скамье в парке, он пожалел, что подобные курорты совершенно недоступны для народа.

— А разве нельзя у нас, на Кавказе, да и в других местах, создать курорты, доступные простым людям, тем более для человека физического труда?—говорил Руднев.— Разве нельзя было бы отправить раненых ва-ряжцев. скажем, на Кавказ? Сколько пользы принесло бы им курортное лечение!

Он продолжал:

— Эти расходы не нанесли бы ущерба казне. Осталось бы на пьяный разгул, который идет во дворце. Кстати сказать, я страшусь возвращения в Петербург, где стану причастен ко всему этому по должности флигель-адъютанта его императорского величества! Не знаю, смогу ли это вынести...

Встретив недружелюбный взгляд Марии Николаевны, Руднев умолк. Он не сразу понял, чем вызвано ее недовольство. После паузы жена сказала:

— Всеволод, ты и себя сгноишь в Петропавловке, и детей погубишь, если не изменишь отношения к начальству, не перестанешь меньше говорить о матросах.

Заметив, что муж хочет возражать, Мария Николаевна энергично продолжала:

— Подожди, выслушай меня. Тебе не известно, что говорили в морских кругах после возвращения Бэра из Порт-Артура! А мне все передали, когда я вернулась в Петербург. Тебе про это я не писала, не желая расстраивать. Тебя называли покровителем бунтовщиков. И из порта тебя убрали за неуживчивый характер, непочтительность к наместнику Алексееву. Оставайся таким как есть, но измени отношение к высшему начальству. Я не ропщу, что моя жизнь уходит...— Губы ее задрожали и сквозь слезы она закончила:—Только и делаю, что встречаю да провожаю тебя. Во многом согласна с тобой, но не хочу жить под постоянной угрозой. Пожалей, если не себя и меня, то хотя бы детей!..

Заметнв приближение посторонних, они поднялись и направились в безлюдную сторону парка. Пройдя немного. Мария Николаевна обратилась к мужу:

— Почему ты молчишь?

Тогда он заговорил:

— Давай разберемся по порядку. Первое: ты против моего отношения к людям, прежде всего к матросам? Да или нет?

' — Нет, нет,— заспешила она,— нисколько. Я даже не против того, что они часто ходят к тебе, хотя мне приходится слышать колкости от знакомых по этому поводу.

— Хорошо, это главное, а мнение знакомых — че

пуха. Кроме того, изменить нашу жизнь, наши привычки уже не в силах ни ты, ни я. Поздно. Второе: ты

против моего отношения к начальству?

— Да, да, это главное.— торопливо сказала Мария Николаевна.

— Разберемся в этом. Ведь ты никогда не была против моего нетерпимого отношения ко всякой несправедливости, ко всякому хамству по отношению к людям, не так ли? Ты же знаешь, не могу я с моим характером подлаживаться к какому-нибудь самодуру-сат-рапу, унижаться перед ним, терпеть его высокомерие!

— Ты ужасен, Всеволод! — воскликнула Мария Николаевна.— А флаг для тебя уже не святыня?

— Подожди, я понял твои сомнения,— возразил Руднев.— Родной стране, флагу я служу честно. Здесь меня никто упрекнуть не посмеет!

Медленно двигаясь по аллее, они долго молчали. Затем снова заговорил Руднев:

— Ну, хорошо, успокойся, постараюсь несколько изменить отношение к начальству, но предупреждаю: подлаживаться не буду, это не в моем характере. Значит, условились?

И он ласково взглянул на жену, которая вытерла слезы и ответила: