Навивая и очесывая воз, Зорька отплевывал труху и бормотал себе под нос:

Воз Зорька вывел большой, заправский. Уж потом пожалел, что пожадничал: покос был низкий, и снегу сюда надуло по пояс. Буланый через каждые двадцать метров останавливался, тяжело поводя брюхом.

И Зорька тогда шел передом, топтал и проминал дорогу.

Когда вышел с возом на большак, день посерел. Зорька, пока навивал воз и воевал со снегом, распарился, а теперь озяб и, чтобы схорониться от ветра и белой пороши, шел позади воза, нахохлившись и сдвинув шапку на лоб.

Но и в спину дуло. Ваты в Зорькиной телогрейке после четырехлетней носки вроде бы и совсем не осталось. А новый пиджак надеть было жалко: в чем бы он тогда пофорсил перед Марианной? Он подумал о том, что уж сегодня вряд ли увидит ее, и ему стало очень досадно.

— Иди, черт!.. — прикрикнул он на Буланого, но только махнул кнутом, а ударить не ударил.

В окнах уже горели огни, когда Зорька вошел в свою избу. А тут было темно. Загородив ладонью, Зорька зажег лампочку: решил, что мать спит. И увидел Марианну. Она тоже спала, расстелив на лавке свой черный бушлатик.

Марианна пришла сюда еще за полдень. Она тихонько открыла дверь в знакомую уже избу и задержалась на пороге, не без опаски глядя на Зорькину мать. Та сидела на постели. По нижней рубашке змейками сползали две узкие черные косицы, и сквозь каждую, как прорость в дереве, проблескивала седая серебряная жилка.

— Это ты? — ласково удивилась Зорькина мать. — Ну, иди, иди!

Когда Марианна прошла вперед и села, она опять спросила с живым интересом:

— Имечко-то твое как? — И, узнав, вздохнула: — А я вот все хвораю, Марьяна. Как есть насквозь я вся больная. Каждый мой нервок токает.

— А где же ваш мальчик? — осведомилась Марианна.

— Мальчик-то? На работе, должно… В колхозе.

Марианна с сочувствующим любопытством смотрела на эту женщину. Беловолосый и широколицый Зорька был не больше похож на мать, чем голубь на ворону. Он был здоровый, веселый и живой, а мать походила на догорающую черную головню, которая вот-вот обуглится и загаснет.

— А у меня, Марьяна, парень-от князь, — сказала вдруг Зорькина мать, будто угадав Марианнины мысли. — Красотой в отца пошел. А меня-то ведь тоже по-уличному княгиней зовут.

И она с ничем не объяснимой откровенностью рассказала Марианне, что в двадцать девятом году, когда и колхозов здесь не было, жили по всему уезду выселенцы. Один такой пришел к ней, спросил, нет ли табаку. Она ему сорвала прямо на огороде три густых столба, научила, как подсушить. И насыпала ему зеленых бобов, дала редьки. Картошки еще не было, только зацветала.

— До чего же красивый мужик был, Марьяна! Сразу я в его влюбилась по самое сердце. Подождала-подождала, не придет ли вдругорядь, да и пошла сама его искать. Они, поселенцы-то, возле Мурояна уголь выжигали.

— И он был настоящий князь? — живо спросила Марианна.

— Самый настоящий! В Ленинграде раньше жил. Дом держали на восьнадцать комнат. — И она глубоко вздохнула. — Уж какой мужик был, Марьяна, в гробу буду лежать, дрогну! Я простая баба, а он со мной, как с ровней. Ты вот наших-то мужиков, хамла, не знаешь…

— Я ничего этого еще не знаю, — потупившись, сказала Марианна.

— И не дай Бог знать. Мой-то законный муж тогда на вербовке был. Он бы Зорьку придушил, да я, как ему приехать, парня-то схоронила у одной баушки. А потом мужик мой от воспаленья головы помер. Всего было мне двадцать пять годов… С тех пор одна сижу, а после Валерьяна моего Евгеньича другого мне не надо.

Зорькина мать улыбалась черным, диковатым лицом. Света в избе было мало, и Марианне сделалось жутковато.

— А как вас зовут? — спросила она, стараясь не смотреть в черные, немного раскосые глаза Зорькиной матери.

— Меня звать Зоя. А князь-то мой еще и Заенькой звал!..

Она засмеялась и, словно боясь, что Марианна уйдет и не дослушает, спешила досказать:

— Последний раз ночует он у меня, и вдруг посредь ночи бегёт ихний один: «Собирайся, Валерьян, поверка всем!» В эту же ночь их с Мурояна прямехонько на Чардынь, а оттудова неизвестно куда. Уж как я кричала, Марьяна! Веришь, волком выла!.. По снегу за ими ползком ползла. Вот с тех пор я свой главный нерв и попортила.

— А он?.. — вновь захваченная рассказом, спросила Марианна.

— У его кольцо схоронено было. От прежней, от законной жены. Он мне это колечко оставил. Больше не было у него ничего. Потом письмо прислал. Вот экими большими буквами! Знал, что малограмотная я. Пишет: «Назови ты моего сына Светозаром…»

Зорькина мать вздохнула и заключила:

— Потоль, Марьяна, я милого мово друга и видела! У Марианны сердце стучало неположенно часто: то, что она сейчас услышала, удивило, напугало ее. Ей показалось, что она не сможет теперь от всего этого отделаться.

А на улице уже смеркалось. Серпок молодого месяца блеснул через примороженное окошко. В избе держалось тепло, но оно уже тянулось кверху, а по полу расходился сыроватый, пахнущий подпольем холодок.

— Ты малому-то моему смотри не говори, чего я тебе рассказывала, — попросила хозяйка. — Это между нами, между женщинами.

«Женщина» ничего не ответила. Зоя легла и потянула на себя одеяло.

— Добыла бы ты мне, Марьяна, вина… Хоть с четверочку. А то маюсь я… Уж так-то позабыться охота!

И она закрыла глаза. Марианна посидела несколько минут молча. Потом, оглянувшись на задремавшую хозяйку, взяла с шестка пустые ведра и, стараясь не загреметь, вышла в холодные сени.

Мороз с речки дохнул Марианне в лицо. Она остановилась и огляделась. На высоком белом берегу стоял дом с заколоченными окнами и высокой глухой калиткой. В доме никто не жил, ничей след не вел к этой калитке, и весь дом до окошек был погружен в снег.

Не без тайной боязни Марианна нагнулась к голубой проруби. Ей даже показалось, что из этого холодного глубокого окна кто-то поглядел на нее. И она на секунду зажмурилась.

— Это ты? — шепотом спросил Зорька. — Спишь? Марианна сразу открыла глаза и села.

— Я нечаянно уснула… А где ты был так долго?

— В лесу. — От Зорьки пахло снегом и сеном.

А мать не просыпалась и не слышала, о чем они говорили. Во сне она то охала, то причитала, но понять нельзя было ни слова. Зорька и Марианна сидели друг возле друга уже в полных сумерках.

— Ты небось есть хочешь?

— Не очень…

— Тут у меня гостинцы тебе есть.

Зорька пошарил на полке и достал какой-то сверточек.

— Я на выборах старух развозил, так выделили мне шоколаду.

Мать опять горько охнула, будто кто-то пнул ее в больное место. Не просыпаясь, она села на постели и тут же опять повалилась, как куль.

— Не бойся, — тихо сказал Зорька, — это видится ей.

— Я не боюсь, — тоже шепотом отозвалась Марианна. И осторожно, как мышка, хрупнула твердой, сладкой конфетой. — Почему ты сам не кушаешь?

— На што они мне, — со спокойным равнодушием отозвался Зорька. — Я не маленький.

Он взял в свой горячий кулак Марианнины пальцы и ласково мял их, щупал.

— Что у тебя, костяшки побиты? — Он поднес ее пальцы к своему лицу, чтобы лучше рассмотреть. — Вот и ноготок черный.

— Это молотком. Я проволоку прямила. Зорька заглядывал ей в лицо.

— Эх, красивая ты! Тебе бы не по железкам стукать, а где-нибудь в театре выступать!

Марианна подумала и сказала:

— Совсем я не такая красивая. Это ты красивый. У тебя глаза карие, а волосы светлые. Это ведь редко встречается.

Зорька был польщен. Но его удивил слишком пристальный взгляд Марианны.

— Ты чего так глядишь?

— Ничего, — смутившись, ответила она.

«Ведь он князь…» — думала она, невольно вспомнив слова Зорькиной матери: «До чего же красивый мужик был, Марьяна! Сразу я в его влюбилась по самое сердце…» И вопрошающе посмотрела на Зорьку: неужели он ничего не знает?..