Еще раз взглянула на них женщина: «В ту избу заходите, баньки-то не будет — нет ее у меня, а печку истоплю, согреетесь...» — и указала на скособоченную избу с одним окошком, крытую старой, почерневшей уже соломой.

Договорились, что пока топит их новая знакомая печь — а назвалась она Настей, — пройдут солдаты окраину до конца, глянут на окрестные места, а после и вернутся.

Прошлись, поглядели вокруг... Места глухие, да за плечами как-никак оружие и сами люди тертые.

Дом, что указала Настя, сначала обошли кругом: несколько жердей — другой ограды не заметили, из трубы дым идет, крыльца нет — только две ступени, рубленые в толстом бревне, за домом то ли огород, то ли сорная трава сама по себе растет — не видать...

Решились зайти в избу. «С фронта да с тыла нету неприятеля», — пошутил Иван. «Тогда зайдем к обывателю», — подхватил его напарник.

Ступили они в темные сени, тут же отворилась дверь в небольшую комнату: свет лучины падал на короткую лавку, на которой стояло ведро с водой; уцепившись ручкой за край, плавал в нем деревянный ковшик.

«Проходите», — позвала гостей Настя. Была она одета в кофту и все в ту же, что и на улице, юбку, платка совсем не сняла, а опустила его на плечи. Теперь видно стало, что лет ей двадцать с небольшим.

Половину комнаты занимала печь, из всей мебели только стол, два табурета да лавка; в углу лежанка, поверх лоскутного одеяла покрытая то ли тулупом, то ли салопом.

Прошли солдаты, разделись, шинели бросили на лежанку, ружья поставили в угол, ремни с ножами перестегнули на кафтаны.

Хозяйка при этом говорила: «Сначала подумала я, что наших принесло, местных, а потом вижу: знаки на шапках другие, да и шинели вроде не похожи на наших-то, потому сама и позвала; много тут по избам, особливо по нашему краю, без спроса шастают».

Достала Настя печеной картошки и квашеной капусты, Иван с Тихоном сыпанули на стол солдатские припасы: сала шмат и хлеба буханку да водки полбутылки поставили.

Неожиданно открылась дверь, и из сеней в комнату вошли один за другим — легки на помине! — пятеро стражников. Ростом особо выделялся второй из вошедших. «Точно Гусь», — подумал Иван.

«Погрелись, солдатики, теперь наш черед», — оглядев избу, сказал первый вошедший и подмигнул хозяйке.

Иван остался сидеть как сидел, а Тимофей поднялся, шагнул гостю навстречу: «Вишь, мы здесь уже к столу позваны, другую избу ищите...»

В ответ махнул стражник, что был в плечах не плоше Тимофея, кулаком. Увернулся Тимофей, и сам достал нападавшего под коленку сапогом. Охнул тот и опустился на пол.

Иван, сидевший боком к двери, поднялся, но тут же обхватил его сзади длинный, прижал руки; другой стражник ударил Арефьева в ухо. Звон в голове солдат перетерпел, откинул голову резко назад, но даже до подбородка длинному не достал. Тогда обвис он на руках и обеими ногами в тяжелых сапогах двинул второму обидчику в брюхо. Тот только икнул тяжело и повалился на пол.

Изловчившись, схватил мой прадед тяжелый табурет, на котором сидел до того, и над плечом послал его назад. Обрез верхней доски как раз попал длинному в лоб.

Тимофей в то время отправил за печку одного из нападавших, еще одного мордой приложил к раскаленной заслонке печи. На том и кончилась свара: стражники остыли и без задержки отправились за дверь, видать, к другому огоньку...

Отряхнувшись и отдышавшись, подсел Иван к столу, аккуратно настругал сало, хлеб порезал на гладком обрезке чисто струганной доски, что лежала на столе. Хозяйке понравился, видно, острый солдатский нож — взяла она его поглядеть поближе.

Посидели, выпили водки. Настюха не отказывалась, пила вровень с гостями, после третьей чарки раскраснелась, скинула платок, но на разговор: из каких мест сюда попала да чем занимается — не отозвалась, молчала все больше.

А затем, то ли в ответ, то ли просто к месту, потихоньку стала выводить слова песни:

В шахте батюшку убило,

Друга порох разорвал.

И осталась я без мила,

Как былинка без воды.

Штегер три рубля дарил мне,

Я с презреньем не взяла.

Мово Ванечку я помню,

Осталась ему верна...

Тут поглядела она на Ивана и пропела:

Как я долго ни грустила,

Все же Ваню позабыла.

Пришел Гриша молодой,

Полюбился мне другой...

...Утром зашел Иван Арефьев в тюремный лазарет, куда раньше удалось пристроить двоих солдат из команды; выяснил, что придется их здесь пока оставить.

Неподалеку собирали в дорогу каторжный этап, и среди стражников увидел Иван вчерашних знакомых. У одного из них из-под края шапки виднелась белая тряпица.

Длинный — а это был он — тоже узнал вчерашнего своего супротивника. Подошел к Арефьеву, протянул неожиданно руку: «Ты на меня обиды не таи, а я на тебя зла не держу... На службу эту собачью тоже не вдруг попал, до того в Брянском полку служил, может слыхал...» «Приходилось», — отвечал Иван. «А с каторжными, — продолжал стражник, — что мужики, что бабы — не вяжись. Этим здесь дом родной, чуть что — на нож или кистень нарвешься. Ну, бывай...» — и пошел к своим.

В первую неделю октября двинулись команды обычным походным порядком в сторону Ачинска. Болотистая местность, труднопроходимые дороги сильно осложняли путь, особенно сейчас, холодной осенью.

Здесь услышали солдаты слово «тайга», воочию увидели непроходимые леса, что стеной тянулись вдоль Сибирского тракта. На сотни, сотни верст вокруг только тайга...

Дней через десять преодолели реку Кия и остановились, вконец измотанные, в двух деревнях, что одна от другой в верстах пяти.

После первой же ночевки не досчитались Антипова и жены солдата Мельникова. Видно, давно уж сговорились они, лишь случай выбирали. Искать беглецов даже и не пытались: кругом тайга, шагнул с дороги — и нет тебя. Только говорили между собой солдаты, что не лето сейчас — пропасть недолго.

Деревенские же, наоборот, когда об этом узнали, удивления не выказали: угадывали, что те либо к бродягам прибьются, либо скит какой найдут, начнут промышлять охотой, а то, глядишь, и купцов на дорогах трясти — такое в этих местах не в диковинку.

Ушел Антипов с ружьем и боевым припасом в тридцать унитарных патронов. Из дома, где ночевал, с собой, кроме вещевого мешка, прихватил хозяйский топор, женщина своего тоже не забыла — словом, изготовились они вполне основательно.

Сам Мельников теперь особо не переживал — или виду не показывал, — сказал что-то вроде того: мол, баба с возу — кобыле легче.

Записали в журнал случай побега, указали при этом, в скольких верстах от Томска это случилось и на какой день пути.

По дороге в Ачинск тайга иногда как бы отступала от тракта, ближе к Чулыму чаще стали открываться степные пространства, здесь холодные осенние ветры задували еще сильнее.

В Ачинск пришли в конце октября. Давно уже дожди, а иногда и мокрый снег провожали команды, не просыхали дорога и солдатские шинели, вязли в грязи сапоги и колеса телег.

Ачинск был тогда уездным городом Енисейской губернии, а жителей имел всего тысяч пять. Здесь оставили до выздоровления еще нескольких заболевших, сдать их пришлось в больницу для переселенцев. Заменить выбывших солдат другим кадром, как предписывалось, в этих краях не представлялось возможным.

В Ачинске команды предстояло подготовить к дальнейшему пути в два эшелона: один из них направлялся в Енисейскую и Иркутскую губернии, а другой — в Якутск. Причем часть первого эшелона для образования новой команды должна остаться в Братске, а другая после Братского острога, до которого еще нужно было пройти более пятисот верст, направится к югу и потом также разделится: три этапа уйдут в Александровск, Балаганск, Верхо-ленск, четвертый же проследует от Александровского завода несколько сот верст к юго-востоку, в Иркутск.

Второй эшелон, числом в двести восемьдесят человек, должен дойти до Усть-Кута для образования двух команд: усть-кутской и якутской.

Расчеты показывали (исходя из новых штатов), что, например, организация команды в Якутске требовала направить в город: сто двадцать строевых нижних чинов, одного фельдфебеля, одного фельдшера, одного цирюльника, одного горниста, одного барабанщика, одиннадцать унтер-офицеров. Их ждал путь протяженностью без малого две тысячи верст. В Якутск же должны были прибыть для прохождения службы и два обер-офицера.