Таким образом, медики до сих пор не пришли к единому мнению, хотя большинство в последние полвека склоняется к теории естественной кончины, считая дискуссию исчерпанной, а ее возобновление нецелесообразным, пока не будет обнаружено каких-либо новых существенных данных3. Любые же попытки вновь поставить вопрос об отравлении рассматриваются лишь как стремление к дешевым сенсациямг.
История моцартовской смерти имеет столь большую притягательность (и неизбежно будет пользоваться массовым «спросом») в первую очередь потому, что она отвечает глубинным потребностям мифологии, архетипу Адониса, о котором уже шла речь выше. В соответствии с логикой этого архетипа «юный бог» неизбежно должен стать жертвой: он должен погибнуть, чтобы возродиться, зерно должно быть брошено в землю, чтобы прорасти заново. Поэтому даже если и можно было бы твердо установить, что какой-либо состав преступления абсолютно отсутствует, все равно столь внезапно наступивший исход моцартовской жизни всегда будет требовать объяснения и всегда будет порождать легенды.
В том же 1991 году (200-летия со дня кончины Моцарта), когда у нас в России была издана известная «книга трех врачей», в Стэнфорде (Калифорния) и Лондоне вышла в свет книга Уильяма Стэффорда «Моцартов-
а ВапШ Н. Ор. сН. 8. 540.
Ь Риттер В. Указ. соч. С. 215.
с По мнению Г. Банкля, «последние записи Моцарта не показывают ни малейшего изменения в почерке». См.: ВапШ Н. Ор. ей. 5. 540.
<1 Клоссет еще в 1783 г. опубликовал специальную статью о симптомах передозировки
ртутных препаратов (они применялись тогда для лечения сифилиса) и весьма детально представлял себе признаки подобного отравления. Саллаба был автором официальной петиции и выступил с предложением (именно в 1791 г.) организовать кафедру судебной медицины при венской Всеобщей больнице. См: 1ЬШ. 8. 538.
е Ц^етегЛ. 5. ТНе Эеа(Ь апб Шпе$8е$ оГ \У. А. МогаП — Ап 1_1р<1а1е ((Не БйегаШге у/пПеп Сот (Не
200'ь Апшуегеагу оГЫв БеаШ апб Зтсе) // М1ПеИип§еп бег 1тота1юпа1еп $ийип§ Могаг-(еит. 44 )%. Н. 3-4. 5. 58.
Г ВапШ Н. Ор. ей. 8. 541.
чо
сч
Ь
ские мифы: критический пересмотр»3. В этой книге собраны, обстоятельно рассмотрены и сопоставлены все — и криминальные, и некриминальные — свидетельства и легенды, связанные с моцартовской биографией. Особенно пристальное внимание Стэффорд уделил тем из них, в которых смерть Моцарта предстает закономерным итогом и следствием его жизни. Иными словами, тем, которые препарируют и перелицовывают его жизнь так, чтобы обстоятельства смерти получили ясное и логичное обоснование. Направление, заданное Стэффордом — критическое осмысление мифов о Моцарте, — кажется сегодня чрезвычайно плодотворным, и нам хотелось бы в первой части нашей книги изложить свой взгляд на ряд поставленных им проблем. Впрочем, мы все же склонны несколько смягчить критический пафос и не стремиться во что бы то ни стало развенчивать все мифы о Моцарте. И вправду, что плохого в том, чтобы считать его «богом музыки»? Или в том, чтобы видеть в нем одно из самых ярких проявлений продуцирующей силы природы, ее «творческого духа»? Ведь до известной степени это правда. До той степени, при которой эти представления перестают углублять моцартовский образ и начинают «уплощать» его, искажать реальное богатство и сложность проблем, сплетенных в его жизненной и творческой биографии.
«Гуляка праздный». рОВОрЯ 0 «телесном» у Моцарта, Стэффорд вспоминает о Калибане из шекспировской «Бури». Нам ближе реплика из пушкинского «Моцарта и Сальери», вынесенная в название главы. И вправду, может быть, несмотря на ангельскую способность к «райским песням», в нем неискоренимо жил «праздный гуляка», следствием чего и стал печальный финал его жизни? Вопрос этот был поставлен задолго до нашего времени.
> Приходится согласиться с мнением, что если бы Моцарт вместо того, чтобы расточать деньги, имел копилочку, куда бы откладывал свои экономии, если бы отвечал всем всегда почтительно и с приятною улыбкой на делаемые ему замечания, — если бы в кругу приятелей проповедовал добродетель, пил бы одну воду и ухаживал только за своею женою, — то тогда он был бы счастливее, его семья обеспеченнее, жизнь продолжительнее... Кто в этом сомневается?.. Но тогда, я надеюсь, вы уже не имели бы права требовать Дон Жуана от этого безупречного буржуа и отца семействаь.
Так писал в 1840-е годы А. Д. Улыбышев. Еще раньше в вышедшем в Эрфурте в 1803 году биографическом эссе Игнаца Арнольда «Дух Моцарта» читаем:
> Как только попадал к нему круглый луидор — картина менялась. Теперь появлялись друзья. Моцарт напивался шампанского и токайского, жил беспутно и в считанные дни снова оказывался без денег в том же состоянии, что и раньше. Можно только гадать, как часто пренебрегал он своим здоровьем, сколь много утренних часов провел он с Шиканеде-
$1а$огй. Ор. си.
Улыбышев А. Д. Указ. соч. С. 2—3.
Г-»
сч
жизнь и смерть / «Гуляка праздный» ?
ром за шампанским, сколько ночей за пуншем, а за полночь возвращался к своей работе, не давая ни малейшего отдыха своему телу.
Спросите у любого врача: каковы могут быть последствия такого образа жизни ? Тут не нужно никакого яду, никакого таинственного посланца, никакого письма с отравленной пылью, никакого реквиема. Его организм был разрушен духовным напряжением, все силы вымотаныа.
Свидетельств о стойком пристрастии Моцарта к выпивке немного, но им придается обычно большое значение. Особенно симптоматично, что разговоры об этой склонности начали циркулировать не при жизни композитора, а после его смерти и подчас дополняли (или искажали?) первоначальные сведения. Наглядный пример — широко известная история с увертюрой к «Дон Жуану». Впервые она изложена у Нимечека, который как свидетель заслуживает самого большого доверия. Он жил тогда в Праге и, хотя и познакомился с Моцартом лично несколько позднее, уже в 1791 году, мог встречаться с очевидцами и имел все сведения, что называется, из первых рук.
> Моцарт написал эту оперу [Дон Жуана] в октябре 1787 г. в Праге; она была закончена, разучена и должна была исполняться через день, отсутствовала лишь увертюра.
Казалось, Моцарта забавляла боязливая озабоченность друзей, возраставшая час от часу. Чем больше их охватывало смятение, тем легкомысленней вел себя Моцарт. Наконец вечером, накануне премьеры, нашутившись досыта, он около полуночи ушел в свою комнату, начал писать и за несколько часов закончил удивительный шедевр — знатоки ставят его даже выше, чем увертюру к «Волшебной флейте». Копиисты лишь с трудом успели переписать партии к представлению, и оперный оркестр, искусность которого была уже известна Моцарту, великолепно исполнил увертюру с листа6;
История была по-своему рассказана Констанцей (1800) в третьем из ее десяти анекдотов, написанных для лейпцигской АИуетете тихИсаНзсИе 2еИипу (сокр. АМ2 — «Всеобщая музыкальная газета»). Потом именно ее версия перекочевала в книгу Стендаля, биографию Г. Н. фон Ниссена, второго мужа Констанцы, и вообще стала широко известной:
> Вечером предпоследнего дня перед премьерой «Дон Жуана» в Праге, когда уже состоялась генеральная репетиция, Моцарт сказал жене, что ночью собирается писать увертюру. Он просил приготовить ему пунш и оставаться с ним, чтобы отгонять сон. Она так и сделала и рассказывала ему подряд разные сказки о волшебной лампе Аладдина, о Золушке и другие так, что Моцарт смеялся до слез. Все же от пунша он захмелел настолько, что не мог удержаться от сна и клевал носом, стоило ей замолчать, и работал только под ее голос. Напряжение, отсутствие сна, частые провалы в дремоту и спешные просыпания — все это слишком
