Ученый нахмурился:

– Зачем?

– С докладом в главк*.

– Вот новость! – удивился Завьялов. – Как же это так… вдруг?

– Ошибаетесь, Сергей Дмитриевич, совсем не вдруг, а дней через пять – семь.

– А как же мой взрыватель?

– Вот главным образом из-за него и поедете. Там узнаете последние новости в области нашей техники и выясните все возможности. На складе у нас все равно мало сырья.

– Это другой вопрос. Для этого мое присутствие в Москве необязательно. Существует отдел снабжения.

– Сергей Дмитриевич, ваш авторитет имеет большое значение. Если вы лично поговорите с начальником…

– Понятно… Да-а! Не ждал, не ждал.

– Вы же собирались летом в академию.

– Это все не то. Меня смущает доклад. Значит, надо готовиться.

– Что ж, время есть. Машинистку я вам дам.

Ученый погладил бородку и сделал последнюю попытку отказаться:

– Неужели без меня нельзя обойтись?

– Никак. Мы долго ломали голову, кого послать. Не хотелось вас отрывать от дела, но сами понимаете, как это сейчас важно.

– Вообще-то говоря, если прикинуть, это и неплохо, совсем неплохо, – сказал задумчиво химик. – Это верно: нельзя вариться в собственном соку столько времени. Я уже три года никуда не выезжал. Да, три года без месяца. В химии много нового – это естественно. Научная мысль работает сейчас напряженно, а печатают мало. Ну что ж, если надо, значит, надо. Придется ехать. Пишите командировку, Валерий Кузьмич. А на чем я поеду?

– На самолете.

– На самолете? Да что вы! – удивился ученый и неожиданно заключил: – Я не умею прыгать на парашюте. Ни разу не прыгал.

Директор усмехнулся.

– В сорок первом году, – сказал он, – жена мне рассказывала, как в очереди одна гражданка утверждала, что фашист на парашюте к ним на крышу спустился, посмотрел, что ему нужно было, и опять улетел. Своими глазами, говорит, видела.

Завьялов расхохотался.

– На парашюте улетел? Чудесно! Это надо ребятам рассказать.

Наметив в общих чертах план доклада и записав ряд вопросов, которые следовало «подработать» до отъезда, а потом выяснить в Москве, они расстались, довольные друг другом.

Вернувшись с задания, Трифонов поднялся к себе и позвонил начальнику.

– Товарищ подполковник, докладывает Трифонов, – сказал он, услышав знакомый голос. – Только что прибыл.

– Благополучно? – спросил Иван Васильевич.

– Как будто бы да.

– А что значит «как будто»?

– Есть тут одна непредвиденность…

– Зайдите.

На Иване Васильевиче был штатский костюм, местами перемазанный мелом. Он только что побывал на квартире Завьялова, где производился ремонт, и не успел привести себя в порядок. Звонок помощника сильно его встревожил.

Когда Трифонов вошел в кабинет и положил на стол порошки, полученные от аптекаря, Иван Васильевич отодвинул пакет в сторону.

– Ну, что у вас такое? – спросил он.

– Разрешите по порядку?

– Нет. Сначала скажите, что за «непредвиденность», как вы выразились.

– Шарковский меня спросил, не привез ли я патефонных пластинок. Я ответил, что нет. Сказал, что, кроме письма, ничего не привез.

– Ну и дальше?

– А больше ничего. Приглашал заходить вечерком.

– Та-ак! – протянул Иван Васильевич. – Пластинки? Отлично помню, что о пластинках Казанков ничего не говорил. Я просматривал весь протокол. Это что-то новое. Ну а теперь садитесь и рассказывайте все по порядку.

Выслушав подробный отчет о посещении аптекаря, Иван Васильевич сверил адрес, написанный на пакете, с имеющимся у него.

– А ведь Шарковского-то мы прохлопали, товарищ Трифонов. Это матерый шпион. Я получил очень любопытные материалы…

– Да, старичок, по видимости, опытный, – согласился Трифонов.

Иван Васильевич вынул из пакета порошки, развернул один из них и понюхал.

– Аспирин, – медленно произнес он, думая о чем-то другом. – О пластинках я сам выясню. Сейчас вам нужно будет подумать о сигнализации в квартире Завьялова. Звонок не годится. Какой-нибудь спокойный гудочек… Через площадку лестницы проводить его нельзя: Мальцев может заметить.

– Разрешите предложить?

– Ну?

– Под видом старой антенны! Выведем через окно наружу, соединим на крыше, а другой конец – к Буракову.

– Н-не знаю… Посмотрите на месте. Над вторым этажом там протянуты электрические провода. Может быть, замаскировать в них? Но лучше сами посмотрите.

Трифонов внимательно слушал и наблюдал за каждым движением начальника. Он чувствовал, что все это подполковник говорит и делает механически, а голова его занята какой-то другой мыслью.

И он не ошибался. Иван Васильевич думал о самом главном, отчего зависел весь его план.

– Послушайте, товарищ Трифонов, – дружески обратился он к помощнику. – У вас нет знакомой девочки лет пятнадцати? Умной, смелой, находчивой, и хорошо бы с музыкальными способностями?

Все помощники Ивана Васильевича знали о плане своего начальника, думали о нем, обсуждали, критиковали его неоднократно, и поэтому Трифонов сразу понял вопрос.

– На место Али? – спросил он.

– Да.

– Есть одна… племянница, но она не годится, товарищ подполковник, – подумав, ответил он и сразу пояснил: – Паникерша. Чуть что – сейчас визг поднимает. Аля, как вы говорили, профессорская дочка, читала много, и все такое. А эта – нет, не подойдет! У соседки есть дочь, но чересчур болтливая. Такая тараторка! Всех заговорит.

– Н-да… такие не годятся, – согласился Иван Васильевич. – Можно, конечно, сказать, что девочка эвакуирована к тетке в деревню, но это не то. Лишний человек в квартире нам очень нужен. Алексеев по вечерам будет учиться.

– А что, если сама Аля согласится?

– Нет. Я уже думал об этом. Слишком большой риск. Отношения между ними должны быть родственные. Брат и сестра. Она будет стесняться Алексеева, и вообще они очень разные…

– Так, может быть, у него самого есть знакомая? – спросил Трифонов.

Иван Васильевич поднял голову, пристально взглянул на помощника и улыбнулся.

– Вот об этом я не подумал… Это действительно хорошая мысль. Надо узнать… До приезда Мальцева времени у нас еще много.

В это время за окном раздался вой сирены. Иван Васильевич включил репродуктор*, несколько секунд слушал этот волнующий звук, затем выдернул вилку.

– Погода прояснилась. Летят, – сказал он.

– Это какой-нибудь корректировщик*. Бомбардировщиков на нашем фронте нет, – заметил Трифонов.

– А кто их знает. Сегодня нет, а завтра могут быть…

Воздушные тревоги в сорок третьем году в Ленинграде объявлялись редко. Превосходство в воздухе полностью перешло к Советской Армии, и гитлеровцы направляли свои самолеты только в самые ответственные места фронта.

«Ленинградскую правду» получали ежедневно, вывешивали на большом щите в раздевалке, и в свободное время возле нее всегда собирался народ.

– Приказ! Какой город, девочки? – нетерпеливо спрашивали входящие мастерицы.

– Фастов.

– А где это?

– На Украине, за Киевом.

– А большой это город? Кто знает?

– Наверно, большой. Недаром же приказ…

Лена Гаврилова стояла среди работниц и со счастливой улыбкой слушала эти разговоры. Седьмого ноября Красная Армия разгромила гитлеровские войска под Киевом и освободила столицу Украины. Сегодня Фастов… А где-то впереди – день, когда прогонят фашистов из-под Ленинграда. Каждую победу Красной Армии Лена воспринимала так, словно лично участвовала в боях за освобождение Киева, Фастова и других городов. Но разве это не так? Разве она не отдает все силы для победы? Разве она не работает наравне со взрослыми и ни в чем не уступает опытным мастерицам? За последний год она получила три благодарности, две премии…

– Гаврилова тут? – услышала она голос табельщицы* и оглянулась. – Лена, иди скорей к заведующей! Срочно вызывают.

Анна Захаровна руководила мастерской давно и отлично знала всех работниц. Знала их характеры, способности, бытовые условия, семейное положение и, прежде чем вызвать Лену Гаврилову, дала подполковнику государственной безопасности подробную характеристику девочки.