Когда он заснул, Лида тихонько вышла. Но сделала она это только для того, чтобы дойти до директора и получить разрешение не отходить от Миши на время кризиса.

Незаметно промелькнул месяц, и наступил конец четверти. Миша все еще был в изоляторе, но уже поправлялся. Лида печатала на машинке письмо от его отца, ставила на почте штамп и относила Мише. Он писал домой каждый день. С каждой минутой приближался час разоблачения Лидиного обмана, но она не боялась: если отец ответит на горячие советы, которые давал ему сын, будет очень хорошо.

Конец четверти предъявлял к учителям особые требования. В эти дни Лида часто засыпала над тетрадями. А проснется — они пухлой стопкой лежат перед ней.

Наконец удалось, как показалось ей, выставить объективные оценки, и она, торжествуя, что смогла преодолеть и жалость и сомнения, понесла ведомость к завучу.

В кабинете его не оказалось.

— Где Богдан Максимович? — спросила Лида у секретарши.

Та, не отрываясь от перепечатки меню, буркнула:

— Не докладывал!

Лида не обиделась: оно и понятно, конец четверти, много забот, все нервничают, и секретарше работы прибавилось.

— Хотите, помогу? Я умею печатать на машинке, — предложила Лида.

Девушка смутилась и совсем другим голосом сказала:

— Ничего... Посижу лишний часик... А Богдан Максимович, должно быть, заперся где-то... Отчет пишет.

— Спасибо, извини, что помешала.

Лида знала примерно, где искать завуча. Поднялась на второй этаж. Постучала в дверь физического кабинета.

Интуиция ее не подвела — после некоторого колебания завуч открыл.

— А, Лидия Аф-финогеновна, что-нибудь срочное? Да вы входите, не стесняйтесь.

Как и в первые дни знакомства, на лице завуча было написано дружелюбие и внимательность. Лида вошла.

— Я на минуточку... ведомость принесла, — поторопилась заявить Лида.

Завуч улыбнулся.

— Хорошо. Знаете, совсем замотался, — вдруг пожаловался он. — А как хочется неделовых, приятных разговоров...

Они сели за стол. Краска смущения долго не сходила с Лидиного лица; ей казалось, что завуч не так понял причину ее прихода.

Завуч, словно почувствовав ее смятение, снял очки и, протирая их, вдруг ни с того ни с сего доверительно сказал:

— Я ведь, знаете, Лида, без очков даже трактора не увижу... — и он обезоруживающе улыбнулся.

«Преувеличивает», — подумала Лида, но от этого неожиданного признания ей действительно стало легче и свободнее.

— Столько бывало курьезов из-за очков в студенчестве... Раз как-то перепутал аудиторию, попал к биологам. Два часа кишечнополостных изучал!.. Червяков, значит.

Лида представила себе сутуловатого, рассеянного студента-физика, виновато разглядывающего червяков, и улыбнулась.

— А со мной анекдот был, — смущенно сообщила Лида с некоторым, однако, умыслом. — Ну, хулиганы толкнули, сломала ногу... В операционной мне невмоготу стало, шепчу: «Сестричка, намочи полотенце, душно!» И вправду, такая духота, помню, вокруг стояла. А какой-то парень, практикант, подскочил: «Лежи! Тебе-то что? Вот врачам каково...»

Посмеялись.

— А как сейчас? — заботливо спросил завуч.

— Нормально. Ребята не замечают, а мне больше ничего и не нужно! — беспечно ответила Лида.

— Так-таки и не нужно? Ничего? Завуч испытующе посмотрел на нее. Лида отвела взгляд.

— Ничего...

Наступила тягостная тишина. Лида с испугом подумала, что опять произошла неловкость, и забормотала:

— Вот... Богдан Максимович, ведомость принесла... Посмотрите.

Завуч усмехнулся:

— Ну, давайте ваших отличников!

— Какие отличники! — горестно вздохнула Лида. — Такая неграмотность... Понимаете, эти северные диалекты так мешают... Если ребенок в устной речи «окает», то при письме начинает без разбору «акать», чтобы угодить учителю. Вот и получается, что-то вроде «малака».

— Посмотрим, посмотрим, — деловито приговаривал завуч, проглядывая ведомость. — Постойте-ка, Лида! У вас целых пять двоек?!

— Пять, — невесело подтвердила Лида. — Меньше не выходит.

— Не годится! Я вас умоляю, Ирфану бы надо троечку, ведь такой замечательный у него привес...

— Привес?! — поразилась Лида. — При чем тут привес? Ирфан лентяй...

— Ну, поправка, — снисходительно уточнил завуч. — Согласитесь, что это наш главный показатель.

Лида недоумевающе посмотрела на завуча: она из кожи лезла, сделала все возможное, а он еще недоволен...

Между тем Богдан Максимович перевернул ведомость и стал вчитываться в цифры на обороте — граммы и килограммы весовых поправок ребят.

Постепенно его лицо становилось все более хмурым.

— Не годится, — заявил он наконец. — Косовский на целых триста граммов похудел!

— Бегает. Зато в легких у него полный порядок.

— Это другая статья! — прервал ее завуч жестко. — Мы отчитываемся по весовой поправке. Эта ведомость, которую вы мне нынче показали, не та... Составьте и принесите другую.

И он протянул испещренный цифрами развернутый лист.

— То есть... как другую? — искренне удивилась Лида.

Завуч вздохнул и терпеливо, как ребенку, начал втолковывать:

— М-м-м... Думаете, за что нас держат здесь, на курорте, и платят большие деньги? А?.. Вот именно, чтоб дети вернулись домой здоровыми. Толстыми! Хоть через «не хочу», но толстыми! Так я понимаю задачу, стоящую перед нами. Это наш главный показатель, Лидочка, я вас умоляю. Поймите, вы не в обычной школе! Можете, если уж вам так хочется, оставить двойки, но вес?!.

И он выразительно погрозил пальцем.

— Это нечестно! — вскипела Лида. — А как же грамотность? Воспитание?

— Этим займутся другие школы. Впрочем, если хотите, воспитывайте! Но вес мне дайте, я вас умоляю! — рассерженно отрезал завуч. — Иначе не спрашивайте в конце года о премии! Все! Я тоже устал!

— Я-то не спрошу! А вот вы, оказывается, хотите любыми путями ее заполучить! Пустите, я пойду к директору! — выпалила Лида.

Богдан Максимович подскочил к двери, распахнул и сказал с издевкой:

— Я и не держу вас, Лидия Аф-финогеновна...

И усмехнулся какой-то особой, обидной усмешкой, которую Лида никогда не замечала у него раньше.

Лида хлопнула дверью и, размахивая злополучной ведомостью, помчалась к директору. Он читал «Учительскую газету».

«Ну, если и этот сухарь то же самое скажет — уйду!» — сгоряча решила Лида.

— Садитесь, перестаньте плакать и докладывайте!

Глотая слезы, Лида сбивчиво рассказала, что завуч заставляет переделать ведомость и приписать граммы.

— Так... — задумчиво проговорил директор. — Все повторяется... Оставьте ведомость, я разберусь.

Отзвуки длительной борьбы, которая, видимо, велась уже давно, почудились Лиде, и ей стало легче.

Она положила на стол свой отчет. И — все? Так просто? Она нерешительно поднялась.

Директор, поймав ее откровенно-недоумевающий взгляд, вдруг попросил:

— Не надо больше плакать... Прошу вас... Мне бы хотелось иметь в школе радостных учителей... Берите пример с тети Зины, вы ведь у нее живете?

— У нее... — в замешательстве ответила Лида.

Она не верила своим глазам: сухое жесткое лицо директора светилось уважением и нежностью.

— Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Однако скорых оргвыводов не обещаю. К сожалению, у Богдана Максимовича были, есть и будут единомышленники. Более того, уверен, что он, если не откажется от своих слов, сказанных вам, видимо, в запале, то уж непременно разбавит длинными рассуждениями о добре и зле.

Директор помолчал и добавил:

Идите. Хочу верить, что вы станете хорошим воспитателем. И чаще улыбайтесь, это вам к лицу.

Лида попятилась и тихонько притворила дверь. У нее было такое чувство, будто она неожиданно нашла выход, хотя до этого натыкалась на стены.