кругах НСДАП (Национал-социалистической рабочей партии Германии) потенциальным диссидентом.
В первой части воспоминаний Борн кратко описывает работу на ферме в военный период. (Если читатель ознакомится с детальным описанием аграрного устройства Германии, ему станет куда более понятным и положение Борна. См. Приложение А.) Он также дает описание отдельных событий, произошедших после того, как военные действия придвинулись к границам тогдашней Восточной Пруссии. Но в основном воспоминания Борна относятся к последнему году войны, когда его призвали и когда он принимал участие в боях, а также к послевоенному периоду, проведенному им в плену.
Призыв и боевые действия
Война продолжалась, и мужское население Германии постепенно и неуклонно сокращалось. На всех, еще остававшихся в тылу, налагались все новые и новые обязанности. К примеру, многие пожилые фермеры должны были нести караульную службу — Wachdienst или же участвовать в сельской охране, сформированной в помощь местным властям. Борн, как опытный фермер, должен был курировать большое число других ферм, что мешало работе на его собственной, ведь, как он пишет, «меня никогда не было на месте». Еще хуже дела пошли после того, как Борна призвали в трудовые и строительные войска, действующие при «Народном ополчении» (Volksauf-Qebot), военной структуре, созданной нацистским правительством для оказания помощи регулярным войскам при строительстве укреплений в Восточной Пруссии. Военнослужащие, как поясняет Борн, находили это разношерстное сборище гражданских более чем бесполезным, и нередко призванным новобранцам приходилось просто сидеть сложа руки.
Внутренний фронт постепенно распадался, как, впрочем, и вооруженные силы Германии в целом. Но Гитлер отказывался даже рассматривать вариант о капитуляции. 25 сентября 1944 года он издал указ о формировании фольксштурма, или «Народной Армии», это было нечто вроде внутренней милиции, призванной прикрывать вермахт (военные силы Германии) в бою. Фольксштурм начал действовать в октябре, и так же, как и «Народное ополчение» (Volksaufgebot), он подчинялся НСДАП, а не вермахту. И, как войска, организованные нацистской партией и управляемые ее окружными и районными представителями (гауляйтерами и крайслятерами соответственно), фольксштурм в организационном плане представлял собой ужасающую неразбериху. Все оставшиеся мужчины, годные к военной службе и еще не призванные — от подростков из гитлерюгенда до шестидесятилетних стариков (включая даже тех, кто ранее признавался незаменимым в тылу), — отныне подлежали призыву в фольксштурм. В начале января 1945 года, всего лишь через несколько месяцев после возвращения из неудавшейся кампании в составе «Народного ополчения» (и несмотря на ранее присвоенный статус незаменимого), Борн был призван в фольксштурм. Через несколько дней, 13 января, русские начали широкомасштабное наступление на Восточном фронте. Предполагалось, что фольксштурми-сты будут нести службу в своем округе, но многие из них (включая Борна) воевали и на Восточном фронте, пытаясь противостоять наступавшему врагу и помогая эвакуировать немецкое население, спасавшееся от надвигающейся Советской армии.
К концу войны, зимой и в начале весны 1945 года, общий настрой немецких войск был близок к отчаянию, боевой дух катастрофически падал. Состоявшая из плохо вооруженных и экипированных солдат вермахта и фольксштурмистов, представлявших собой разношерстное сборище кое-как обмундированных детей и стариков, немецкая армия не имела никаких шансов устоять против куда более сильного и лучше вооруженного врага. Ни о каких контрнаступлениях и речи идти не могло.
Как бы ни не желал Борн, не хотел защищать нацистский режим, он все же желал оборонять свой народ и свою землю от разорения. В условиях надвигавшегося краха выбор был невелик и непривлекателен. Царили хаос и анархия, многие солдаты совершали отчаянные попытки вернуться домой и ради этого решались даже на самострелы. Сам Борн не раз задумывался о дезертирстве, один раз он даже пишет о возможном самоубийстве в случае угрозы захвата в плен русскими.
Однако этот человек не мог, как он пишет со свойственным ему сарказмом, позволить русским «вальсировать» по его восточнопрусской провинции, «знакомясь с нашими женами». Как не мог позволить врагам насиловать и убивать женщин, а потом испепелять целые города для прикрытия творимых бесчинств. За время пребывания на фронте Борн не раз
JL
ПГ
оказывался в подобном аду, и он отреагировал как любой порядочный человек. В конце концов, Борн считал себя патриотом и верил, что обязан защитить свою нацию. Германию, но не Гитлера, якобы олицетворявшего всю Германию, как это утверждалось нацистской пропагандой.
В конце войны Борн был рад приходу союзных войск. Он надеялся, что оккупация поможет Германии вернуть поруганную честь. Его радость, однако, не распространялась на войска Советской Армии, с которыми ему пришлось столкнуться на Восточном фронте. Русские были и оставались презренными большевиками, жаждавшими отомстить за своих пострадавших от немцев соотечественников.
Плен
Борн особо отмечает в своих воспоминаниях, что страшно боялся оказаться в плену у русских. И его страхи были вполне объяснимы — он успел наслушаться массу историй о зверствах русских. И все же «ненавистный и страшный плен» стал реальностью 28 марта 1945 года, когда советские танки сокрушили его часть. Он был захвачен в плен под Данцигом (ныне Гданьск) за два дня до падения города. После совершенно бессмысленного перехода вместе с русскими через Померанию Борн подлежал освобождению после завершения военных действий в мае 1945-го. Но подлежал еще не означало, что он был освобожден. Как вспоминает Борн, русские прикрепили к нему группу людей и велели ему явиться с ними в местный штаб. Мол, потом его и остальных во-
еннопленных отправят домой. Однако на железнодорожной станции в Бромберге (ныне Быдгощ) русские таинственным образом исчезли, а пленные, истощенные и больные, перешли под контроль поляков.
Поляки распределили пленных по нескольким ближайшим подконтрольным им лагерям, в которых находились польские и даже еврейские заключенные, захваченные нацистами всего за несколько дней до появления советских войск у их ворот. Основной лагерь, Потулиц (ныне Потулис), где Борн провел большую часть своего заключения, был построен в 1941-м и предназначался для сборов и боевой подготовки частей СС, элитной военной организации нацистской партии, возглавляемой Генрихом Гиммлером. Затем, летом 1942 года, Потулиц стал трудовым лагерем, также он служил подразделением печально известного концентрационного лагеря Штутхоф, располагавшегося восточнее Данцига. С наступлением советских войск 20 января 1945 года СС распустило лагерь. Через несколько месяцев его захватили русские, а в июне передали в ведение польской секретной полиции.
Поляки обращались с пленными очень жестоко, даже по сравнению с русскими. Для Борна его статус пленного стал причиной всех злоключений с самого момента его захвата. После того как воевавшие в фольксштурме перестали быть частью регулярной армии и некоторые противники решили отнести их к гражданскому населению (военная форма им не полагалась, разве что нарукавная повязка, указывающая на их военный статус, — ее носили поверх любой собственной одежды), они вышли из-под защиты Женевской конвенции. Впоследствии, когда Советская армия прорвала немецкую оборону на Восточном фронте, немецкие части распались, и Борн в числе многих фольксштурмистов оказался введен в состав регулярных частей вермахта. Неопределенный статус стал причиной серьезных проблем Борна и в русском и в польском плену, но больше всего страданий выпало на долю Борна за три года пребывания под властью поляков.
В течение этого времени Борна унижали морально и физически, его переводили из одной тюрьмы в другую, постоянно обманывали, обещая отправить домой, он был лишен всего необходимого, элементарных удобств. Когда польские власти наконец начали судебное разбирательство, Борн уже провел полтора года в плену, на протяжении всего этого времени он ничего не знал ни о своем будущем, ни о намерениях его тюремщиков. Он представления не имел, сколько еще ему оставаться в этом аду, сражаясь с голодом, перенося постоянные пытки, и мог лишь надеяться на чудо — что когда-нибудь он все же увидит своих родных и близких.
