Переживания Носсака и Борна проистекали из сознания, что их страна пошла по неверному пути. Оба изначально знали, что последствия нацизма обернутся трагедией. И еще их мучило понимание того, что принятое ими решение приравнивало их скорее к нацистам, чем к оппозиционерам. И, невзирая на проявленную ими активность, эти люди обрекли себя на двусмысленность положения, на жизнь в некоей серой, промежуточной зоне. С одной стороны, они были верноподданными нацистской Германии того времени — времени, внушавшего им стыд и даже презрение, однако вышеописанные чувства ни в коей мере не подвигли их на открытое сопротивление государству, чей закат и падение они предвидели, справедливо оценивая его как вполне заслуженный!
К 1943 году Носсак уже написал множество работ, включая пьесы и поэмы, хотя, если верить некоторым источникам, они были запрещены в рейхе. Это не так. Носсак, скорее, сам был самым строгим, куда более строгим, чем государство. Какой бы ни была его личная неприязнь к режиму, он не был открытым оппонентом ему, что не могло бы не вызвать опасения нацистов. Негативное отношение Носсака к нацизму стало общеизвестным лишь много позже, когда выражать его было не только вполне безопасно, но и даже политически корректно.
В случае с Борном можно провести параллели. «Не все подвывали этим волкам... — писал он. — Но все же открыто восстать было невозможно, обычно это означало потерю всего — и семьи, и жизни». Это не совсем так, находились те, кто вступал в единоборство с государственной системой, невзирая на все тяготы и опасности. При всем при том Борн принимал, во всяком случае, не противился аграрной политике нацистов, тем более что, будучи аграрием, был освобожден от воинской службы — фермерский труд был сочтен необходимым для успешного проведения военной кампании. Однако это не спасло его. В январе 1945 года Борна призвали в пресловутый фольксштурм: нелепую, состоявшую из всякого сброда «Народную Армию». Среди фольксштурмистов были старики и дети, плохо вооруженные и кое-как обученные. Гитлер призвал их в надежде спасти Рейх. Сознавая всю безнадежность этой затеи, как и того, что призыв в фольксштурм будет стоить ему дома и семейной жизни, Борн все равно храбро сражался на рассыпавшемся в прах Восточном фронте Германии. Он и его товарищи предпринимали все, что было в их силах, чтобы остановить грозно надвигавшуюся на Германию Красную Армию.
Читатель поймет, каким медленным и мучительным оказался для Борна конец. Взятый в плен русскими, он несколько лет пробыл в плену в послевоенной Польше, постоянно страдал от побоев и болезней, не раз находился на волосок от смерти, пока, в конце концов, все же не сумел бежать в американскую зону оккупированной союзниками Германии. Борн, «несмотря на свою силу», как лаконично упомянуто в эпилоге Ференбаха, «так и не оправился от физических и эмоциональных травм, нанесенных ему волками войны».
Мучительное смирение не стало для Борна достаточным основанием для окончательного отказа от участия в защите своей нации и даже родины, томившейся под гнетом нацистского режима, сутью которого являлись антисемитизм, расизм и расовая дискриминация. Следует подчеркнуть и то, что Борну пришлось подвергаться нападкам со стороны поляков, в плену у которых он находился. Их грубость и бесчеловечность объяснялись не стремлением наказать его за какие-то конкретные проступки, а лишь тем фактом, что он был немец. Спору нет, унижения, пережитые Борном и его товарищами, с точки зрения морали не могут быть равноценны зверствам нацистской Германии, совершенным ею в отношении евреев и поляков, но ведь ни один факт проявления жестокости не заслуживает права быть забытым и прощенным. Воспоминания Борна, в какой-то мере и Носсака тоже, свидетельствуют о том, что права человека, в частности немецкого населения, также серьезно нарушались и в ходе Второй мировой войны, и после ее окончания.
Расцвет и падение Третьего рейха обошлись Борну дороже, чем Носсаку. Тогда, в конце войны, лучшие дни Носсака, его общественное признание как писа-
JL
ПГ
теля, были еще впереди. Этого никак не скажешь о Борне. Вероятно, самые счастливые его дни прошли на ферме в Восточной Пруссии до прихода туда русских и плена на Восточном фронте. Его воспоминания, написанные в конце 40-х годов, но так и не обработанные, в сущности, канули в забвение, пока, спустя уже целых три десятилетия после его смерти, Ференбах не наделил их новой жизнью.
Носсак и Борн — эти два столь разных, но связанных мучительным смирением немца — оставили после себя читателям по крайней мере четыре каверзных вопроса. Во-первых, почему и Носсак, и Борн так мало внимания уделяют тому, что нацистская Германия, по словам Себальда, «погубила и замучила до смерти миллионы людей в трудовых лагерях»6, и почему больше всего катастрофа коснулась евреев? Ведь осознание столь жестокой реальности не могло не повлиять на их мучительное смирение.
Во-вторых, можно ли Носсака, Борна и других немецких граждан сходной с ними судьбы отнести к жертвам Гитлера и национализма? Допустим, возможный ответ — даже верный ответ — да. С другой стороны, этот ответ должен быть тщательно обдуман, ведь ни Носсак, ни Борн не пострадали от третьего Рейха в той же степени, как, например, евреи и иные люди, так называемые «недочеловеки» (Untermen-schen), в отношении которых в нацистской Германии применялась политика геноцида и расизма. Нацизм и пресловутое мучительное смирение немцев причинили громадный вред таким людям, как Носсак и Борн, которые не хотели быть частью Третьего рейха, но
JL
~1Г
все же, своими действиями или же бездействием, не относили себя ни к чему и ни к кому вообще, оставаясь как бы за рамками статуса, до сих пор не выясненного.
В-третьих, пока их статус не установлен, до какой степени можно считать таких, как Носсак и Борн, теми, чьи права оказались нарушенными не только в результате проводимой нацистской Германией политики, но и в том числе представителями союзных войск, в частности в польском плену, где они оказались объектом преследований по расовым мотивам? На эту тему издана масса произведений о войне, правосудии, наказании, возмещении и возмездии, в которых затрагиваются вопросы как политики, так и этики. И до сих пор, после десятилетий, прошедших после Второй мировой войны, продолжают существовать различные толкования.
Если следовать вступительным рассуждениям, то воспоминания Носсака и Борна поднимают и еще один важный вопрос, обращенный скорее к читателям, чем к самим авторам. К счастью, Третий рейх канул в Лету, но граждане многих стран, включая ведущие державы XXI века, сталкиваются с обстоятельствами, в которых Носсак и Борн сделали свой выбор: как любому из нас реагировать и как поступать, если становится ясно, что путь, выбранный страной, в корне неверен? Носсак и Борн выбрали мучительное смирение. Несомненно, читатели дадут оценку их поступкам. Но, вслушавшись в повествование Носсака и Борна, мы не можем не услышать их контрвопроса: а как бы ты поступил на моем месте? Что бы сумел ты улучшить тогда и потом?
JL
~1Г
ВВЕДЕНИЕ
Пауль Борн родился в 1902 году на ферме близ Пассенхайма, в Восточной Пруссии, ныне Пасим, Польша. Семья Борнов была одной из самых зажиточных в регионе, они даже владели домиком в расположенном неподалеку Алленштайне, теперь известном как Ольштын. Пауль был самым младшим из семерых детей, впоследствии их профессии варьировались от фермера до адвоката и инженера, а политические взгляды — от приверженности нацизму старшего брата до мучительного смирения Пауля. Со временем Ганс женился и взял на себя управление семейной фермой, состоявшей из мукомольни, лесопилки и полей пшеницы. Находившееся рядом озеро зимой служило для катания на коньках, а летом Борну для купания и прогулок на лодках.
В целом, жизнь была неплохой. Свободное от работы на ферме время Борн проводил на природе с семьей или охотился в соседнем лесу. Это был трудолюбивый и знающий работник, и к моменту вступления Германии во вторую войну XX века успел завоевать уважение односельчан, безоговорочно считавших его человеком незаменимым. Поэтому Борн остался работать на ферме, однако все же считался в
