1-е декабря 1941.
С 9-ти час. возд[ушная] тревога. К 10 ч. 30 м. приехал в театр. Ерманок и Шифман были там. Ерманок злорадно заявил мне, что он был прав. Что ТЮЗ улетает, а нас не берут. Я и Шифман не верили Ерманку, хотя по атмосфере и отдельным разговорам видно было, что он прав и знает все. На собрании труппы мы это услышали от самого Брянцева. Я был убит. Шифман тоже. После собрания мы совещались квартетом, и Ерманок возложил большие надежды на Рубинштейна. Я же тому не верил. Т. к. помочь нам мог только Б[рянцев], а он, очевидно, не смог этого сделать. Тем более не мог сделать этого Рубинштейн. Итак, ТЮЗ кончился для меня. Ужасный день! Я чувствую, как злой рок преследует меня. Странно, что эти 5 с лишним месяцев я удержался, а дальше становится все труднее. Одно чудо, когда Б[рянцев] вытащил меня из огня, свершилось. Что будет дальше? Ждать новых чудес? Я сегодня домой не поехал, остался в Александринке в подвале. Днем пошел в Союз композиторов за деньгами. Кассир ушел. Звонил Потаповой{208}, чтоб узнать о Клаве, но ничего не добился. Обстрел района. На крыше здания, где я находился, разорвался снаряд. Я перебежками добрался до театра. Начались тревоги. Около 5-ти часов упала бомба совсем рядом с театром на площади. Тряхнуло изрядно. Не спится. 3 часа ночи. Дежурная дала мне почитать книги. Читал «Праздник в Коквилле» Золя и «Барыню» Чехова. Днем в ДКА получил обеденную карточку и отпросил свои 50 руб. у Черкасовой. Итак, я сегодня ушел благополучно и от снарядов, и от бомбы.
2-е декабря.
Всю ночь не спал. Ходил наверх курить. Страшно холодно. Наверху сидели актеры (Стрешнева{209} и др.) и разговаривали. Попытался и я вступить в разговор, чтоб рассеяться, но меня быстро отправили обратно вниз. До 6 ч. 30 сидел в подвале, откуда в это время выгоняют. До 7 ч. 45 сидел в коридоре, у проходной, потом у самой выходной двери и, наконец, в 8 ч. 15 пошел в Союз композиторов. Мне там вчера сказала женщина, что кассир приходит к 8 ч. 30 м. Был бухгалтер, который сказал, что мой ордер у кассира, и ушел. Когда пришел кассир, то оказалось, что ордера у ушедшего бухгалтера. Проклятье! Я нарочно пришел пораньше, чтоб уйти отсюда до обстрелов и тревог, и вдруг нате! Ждал до 10-ти час. Приходил также Ананян{210} за деньгами. Наконец, получив деньги, ушли. Ананян слишком медленно, а я убежал. По дороге встретил Лыжина{211}. Оперный театр дал 3 спектакля и затих{212}{213}. В театре Ерманок. Шифмана нет. Ерманок расстроен после посещения ими (он, Рубинштейн] и Лазарь) Ямщикова{214}. Дела наши неважны. Неужели мы отсюда не вырвемся, а похоже на то. Да и вырваться нужно только к Брянцеву, и с его ходатайством, иначе это бессмысленно. Нехорошо, что я сказал Ананяну об отъезде театра и что я свободен. Не дождавшись Лазаря в ТЮЗе, в 12.30 ушел в Дом Красной армии. Перед этим говорил с Брянцев[ым], который обещал все-таки сделать 2-ю очередь отъезда. В ДКА встретил Шифмана. У него заболела жена. Он не верит, что Б[рянцев] что-нибудь нам сделает. Очевидно, он не может. Рубинштейн — сплошной блеф, и нужно поскорее устраиваться. Пошел на Радио. Но надо было ждать Прессера{215}, и я ушел домой. Потом звонил туда, но тоже ничего не добился. В начале 3-его был дома. Скоро началась тревога, длившаяся до 6-ти часов. Пришла Нюра, расстроенная, а я рассказал ей еще о себе. Пока, несмотря на окружающий нас голод, я сыт. Спать лег рано. Дома все-таки успокаиваешься.
3-е декабря.
Встал рано в 6 час. К 9-ти часам был на Радио. Долго не мог дозвониться Прессеру. У них была репетиция для детской передачи с 8-ми час.{216} К 10.30 начали собираться оркестранты. Пришел Кончус{217} — трубач в 10 час. Я попросил его вызвать Прессера и Лейбенкрафта. Вышел Лейбенкрафт. Мы с ним поговорили. Пришел и Павлуша Орехов. Я очень ему обрадовался. Наконец вышел и Прессер. Я его не узнал сразу. Он мне предложил хоть сейчас пойти репетировать{218}. Я побежал в ТЮЗ, взял казенную скрипку и пришел благополучно обратно на Радио в 10 ч. 40 мин. Репетирую заместителем на 3-ем пульте Чайковского увертюру «1812 год» и 5-ю Бетховена. В 12 час. тревога до 1 ч. 15. После тревоги предложили всем идти обедать. Я тоже сунулся в столовую, но зря я старался, у меня ведь нет прикрепительной карточки{219}. И я ушел несолоно хлебавши. Очень хотелось отпроситься обедать в ДКА. Но нельзя разговаривать в первый же раз. В начале третьего репетиция продолжалась и кончилась около четырех. Я побежал в ТЮЗ и отнес скрипку. Видел мельком А. А., но не хотел с ним встречаться. Из ТЮЗа побежал в ДКА, по дороге встретил Шифмана. Он шел в ТЮЗ говорить с Брянцевым. У самого ДКА встретил Дусю с дочерью. Говорить было не о чем. Хорошо я сделал, что пообедал в ДКА, т. к. Нюра ничего не сварила, но по дороге домой чуть не попал под бомбы. Подъехав на 5-ке через мост, объявлена была тревога, но пассажиры кричали, что ничего подобного. Мы спорили с вожатым, но все-таки, т. к. трамвай дальше не пошел, я вылез и пошел{220}. Была луна. Вдруг услышал знакомый неприятный шум немецкого бомбардировщика. Вдруг он стал снижаться. Я скорей побежал под первый попавшийся портик и, услышав, как падают бомбы, лег за колонны. Одна, другая все ближе, 3-я. Я уже хотел встать, как ахнула 4-я и уже совсем близко 5-я. Это для меня новость: обычно они сбрасывали по 3 штуки. Очухавшись, я встал и подождал немного. Я бросился дальше, когда убедился, что птица удалилась. Домой я прибежал мокрый{221}. Здесь все были в коридоре. Очевидно, бомбы падали в воду и дом сильно качнуло. Нюры не было, и шторы были опущены на окнах. Я забеспокоился. Неужели с ней что-нибудь случилось? Зашел к Купцовым, экономя свечку. Света не было. И все прислушивался, не придет ли Нюра. У меня было приличное настроение и состояние, несмотря на неприятный случай. Очевидно, мне суждено остаться здесь и разделить судьбу города, но все же я пока не безработный, и это уже ничего, но Нюра мне необходима. Наконец она пришла. Я ушел проверить дверь от ругавшегося на наши злополучные «победы» Купцова и обрадовался, увидя ее. Сейчас же сообщил ей приятную весть о работе. Лазарь тоже обрадовался, когда я ему сказал, что я устроился на Радио. Теперь он волнуется и хочет уехать. Что ж, пусть хлопочет. Я с ним не буду терять связи. Нюрка затопила печку. Согрела кофе и сварила суп. А вообще… неважно. Пока мне везло. Сегодня на Радио пришел Кац из ансамбля Краснознаменного] Б [алтайского] Флота. Их расформировывают и переводят в части. Как хорошо, что я тогда туда не поступил. А ведь если б не благодарное отношение к Брянцеву, я бы это сделал.
4-е декабря.
Дозвонился к Потаповой и узнал, что Клава проехала благополучно. Хотел выпить чай в столовой, но нужно иметь свой стакан. Сахар я ношу с собой. Утром репетиция на Радио. Прессер выдал мне прикрепительную карточку к столовой. Около 2-х часов обедал здесь. Тесно и грязно. В столовой нет стаканов, не хватает ложек, нет соли на столах{222}. Из Дома радио пошел к Шифману. Его не было дома. Жена его очень беспокоилась оттого, что он ушел давно и до сих пор не приходил. Уже 3 часа дня. Через некоторое время пришел Лазарь. Он был в Комитете{223}. Рачинский ему ответил, что Комитет не занимается эвакуацией. В то, что Брянцев поможет, он теперь не верит. Они меня угостили киселем и чаем. Очень кстати. Приятно и вкусно. Это его жена использовала всякие сиропы и лекарства, взятые в аптеке, где она работает. Я торопился домой. Сегодня с утра стреляли по городу. Я, выйдя в девятом часу утра из дома, выжидал, когда утихнет немного. Проехал благополучно, но, когда зашел на Радио, где-то недалеко ударил снаряд. Наши теперь не стреляют из города, очевидно, нет снарядов. Шифманы меня удерживали, чтоб я посидел у них немного, но я уже уходил, когда завыли тревогу. Тут уж я сел пить чай. Потом, несмотря на сильное желание зайти к Любе, поехал все-таки домой. До Шифмана был в ТЮЗе. Зарплату не давали, и уезжают они как будто не завтра. Там все взвешивают вещи на весах, готовясь к отъезду. Сегодня день прожил, но боюсь почему-то 5-го числа. В 5.30 тревога, в 9 ч. вечера еще и, наконец, ночью с ½ 1-го до 2-х.
