Ситуация осложнялась и неопределенностью положения военного министра, права которого по принятию важных решений были ограничены, а попросту говоря, принадлежали монарху, приезда которого Барклай и ожидал теперь с нетерпением.
Тем временем жизнь в столичном Петербурге шла своим чередом. В газетах много писалось, а в народе – говорилось об открывшемся Казанском соборе. По освобождении храма от строительных лесов, а прилегающей территории – от строительного хлама взору петербуржцев предстал великолепной архитектуры ансамбль, созданный «из продуктов земли русской» руками православных людей по проекту русского зодчего Андрея Воронихина. Все, что было лучшим в ту пору на Руси, обращено было на строительство кафедрального храма православия. «И скупую суровую почву севера люди превратили в камень, то мягкий, как мел, то твердый, как скала, то красочный, как радуга… Добавив сюда железо, бронзу, серебро и золото, они превратили все это в русскую сказку».
Петербуржцы с восхищением взирали на колоннаду – полуобъятия, обращенные к Невскому проспекту, совершенно не подозревая, что вскоре храм сей превратится в пантеон русской военной славы и станет центром по мобилизации духовных сил нации для борьбы с наполеоновским нашествием.
Между тем война неумолимо приближалась к границам государства. Еще по вступлении в должность военного министра Барклай обеспокоенно читал донесения русского посла в Париже: «Теперь уже не может оставаться никакого сомнения, – писал он, – что в мыслях Наполеона эта война окончательно решена. Но он отсрочивает только ее начало, потому что не совсем еще к ней приуготовлен».
Форсируя подготовку к войне, Наполеон рассылает своим подопечным (союзникам по коалиции) «Перечень обид, нанесенных Россией Франции», проводит военную мобилизацию, требует от Австрии выставить сорок, а от Пруссии двадцать тысяч солдат.
Весной 1812 года через Пруссию и Польшу потянулись к границам России армады наполеоновских полчищ.
Мог ли всего этого не замечать военный министр? Ответ на этот вопрос дает одно из первых донесений его императору. «Россия, – говорилось в нем, – единственно на западной границе, где должна будет для существования своего вести кровопролитную войну, менее всего приуготовлена к надежной обороне».
Теперь, когда война застучала в ворота России, все, кто осознавал это, стали придирчиво оценивать деятельность Барклая на министерском посту. Разумеется, возлагать всю полноту ответственности на него было бы неправильно, тем более что ни достаточным временем, ни полномочиями для этого он не располагал. Однако и сбрасывать со счетов содеянное им было бы тоже нельзя.
Действительно, в короткие сроки была проведена реорганизация армии, введены новые уставы и наставления, принято «Учреждение для управления Большой действующей армией», Россия достойно вышла из войны со Швецией и Турцией (в результате Наполеон лишился двух важных для него союзников).
Однако произошло все это с явным опозданием, что особенно наглядным было для южного фланга, где Порта Оттоманская была уведена Кутузовым «из-под носа Наполеона», буквально перед самым началом войны. Наполеон, обескураженный таким пассажем, был вне себя от ярости. Истратив весь запас французских ругательств, он воскликнул: «Турки дорого заплатят за свою ошибку! Она так велика, что я и предвидеть ее не мог».
Вместе с тем надежды России на создание новой антифранцузской коалиции не оправдались. Разработанный план совместного ведения войны с участием Пруссии, Польши и Швеции оказался несостоятельным. Пруссия, изменив военной конвенции 1811 года, вслед за Австрией вступила в военный союз с Наполеоном. Сложной оказалась обстановка и в герцогстве Варшавском. Желая заполучить польское «пушечное мясо», Наполеон не скупился на обещания. Польская шляхта, завороженная посулами Бонапарта, склонилась на его сторону.
Правда, весной 1812 года удалось все же привлечь в военный союз Англию и Швецию, однако рассчитывать на скорую действенную помощь с их стороны не приходилось. Такой сложной оказалась для России международная обстановка.
Разумеется, военные круги беспокоило и многое другое, о чем простые смертные не подозревали.
Действительно, коль скоро предстоит вступление в войну, то необходима тщательная подготовка театра военных действий, то есть подготовка оборонительных сооружений, коммуникаций, определение группировок войск, создание запасов материальных средств, наконец, разработка плана войны.
Последнее было особенно важным. Несмотря на представление монарху нескольких вариантов ведения войны, самодержец не поставил ни на одном из них своей подписи. Казалось бы, с одним вариантом (разработанным Барклаем)[22] царь согласился. Но – увы! Будучи верным себе, Александр I не отказался при этом и от плана Фуля!
Сам иностранец по происхождению, Михаил Богданович к этому выскочке Фулю относился весьма неприязненно (если не сказать брезгливо).
Полковник прусской армии Карл Людвиг Август фон Фуль, отлично знавший теорию военного искусства «до первого выстрела», утверждавший, что «не бой – маневр решает исход сражения», после Иенской битвы (где в 1806 году прусская армия потерпела сокрушительное поражение от Наполеона) оказался на русской военной службе.
Снискавший доверенность, кою весьма легко достигали иноземцы, он вскоре стал генералом – наставником русского царя по вопросам военной стратегии. Этот чванливый догматик, прозванный русскими офицерами «помесью рака с зайцем», не знавший ни России, ни ее обычаев, ни русской армии, ни русского языка[23], брал на себя ответственность за разработку плана войны против самого Наполеона!
По плану Фуля предполагалось, что на первом этапе войны 1-я Западная армия отойдет под натиском врага в Дрисский укрепленный лагерь. Вторая же армия будет действовать во фланг и тыл противника, заставив, таким образом, вести борьбу в сложных условиях полуокружения его главных сил.
Недостаток плана Фуля был более чем очевиден. Он не предусматривал возможности рассечения русских армий и уничтожения каждой из них порознь. Впрочем, и этот далеко не идеальный план утвержден императором тоже не был.
Нерешительность царя, разнобой во мнениях серьезно затрудняли действия военного министра по созданию группировки войск. Вот почему сразу по прибытии в Вильно Барклай доносил самодержцу: «Необходимо начальникам армий и корпусов иметь начертанные планы их операций, которых они по сие время не имеют».
Ответ царя на это послание был похож на проповедь священнослужителя: «Прошу Вас, не робейте перед затруднениями. Полагаюсь на провидение божие и его правосудие».
Казалось бы, единственным утешением было состояние оборонительных сооружений.
Незадолго до своего отъезда в войска Барклай читал донесение генерала инженерных войск К. Оппермана. «Из сего генерального моего донесения, – писал тот, – следует, с каким большим успехом в нынешним году фортификационные работы произведены были, и летопись российской фортификации доказывает, что, окромя во время государя Петра Великого, никогда в одном году столь обширные инженерные работы предпринимаемы и произведены не были».
Однако восторженный тон немца-служаки мало отражал действительность. По следовании своем в армию Барклай увидел совсем иную картину. К марту 1812 года были возведены лишь предмостные укрепления у Динабурга и Бобруйска, начато строительство таковых у Борисова да совершенствовались укрепления Риги и Киева. Исключение составляло лишь детище царя – Дрисский лагерь, работы по сооружению которого велись вполне успешно. Словом, знакомство с оборонительными сооружениями оставило тягостное впечатление.
Наскоро созданные полевые укрепления и наспех отремонтированные крепости ни опорным пунктом для войск, ни сколь-нибудь серьезным препятствием на пути неприятеля не являлись. К тому же гарнизоны крепостей были малочисленны, а орудий и припасов недоставало. Неслучайно Наполеон, осведомленный о состоянии оборонных сооружений России, съязвил: «Хорошее сражение окажется лучше, чем благие намерения моего друга Александра и его укрепления, возведенные на песке».
