Отечественная война 1812 года явилась величайшим событием мировой истории и в то же время огромной трагедией для русского народа. Как и во времена Чингисхана, вновь встал вопрос: быть ли русскому народу свободной, независимой, самодостаточной нацией или оказаться под ярмом врага? И народ крепостной России, забыв о пугачевской вольнице, грудью встал на защиту своей отчизны. Как и в 1941 году, воевать России пришлось не только с агрессором, но и со всей покоренной им Европой. Как и в годы Великой Отечественной войны, потребовалось неимоверное напряжение духовных и физических сил народа, чтобы разгромить врага и освободить страну и Европу от оккупации.

Ныне, отмечая 200-летний юбилей войны 1812 года, мы отдаем дань уважения не только стойкости и мужеству прошлых поколений, но и тем, кто в архитрудную пору, проявив величайшую самоотверженность, возглавил борьбу русского народа с наполеоновской Францией. На скрижалях отечественной истории вполне правомерно запечатлены имена выдающихся полководцев XIX века, фельдмаршалов Российской империи Михаила Илларионовича Кутузова и Михаила Богдановича Барклая де Толли, жизни и боевой деятельности которых и посвящена наша книга.

Автор знакомит читателя с бурными событиями российской истории на рубеже XVIII–XIX веков. Первая часть книги повествует о Барклае де Толли. Название ее «Бросался ты в огонь» заимствовано из стихотворения Александра Сергеевича Пушкина «Полководец».

Вторая часть посвящена Кутузову. Название ее «Ты встал – и спас»[1] также заимствовано из пушкинского стихотворения «Перед гробницею святой». Общими связующими звеньями повествования являются Отечественная война 1812 года (в ходе которой Кутузов и Барклай де Толли возглавляли русскую Большую действующую армию) и столица государства российского город Санкт-Петербург, в коем решались все политические и военные дела; здесь же провели свое детство и юность эти два выдающихся полководца и военачальника.

Зима 1808–1809 года выдалась в Петербурге студеной. Довольные ядреным морозцем, скованной льдом Невой и затишьем в войне со Швецией, жители Северной Пальмиры предавались отдыху. Знать разъезжала на рысаках, запряженных в санки, по ледяному покрову Невы, простой же люд довольствовался катаньем с ледяной горки огромной высоты, сооруженной здесь же.

На фоне Ростральных колонн, внушительных Адмиралтейства, Петропавловки и великолепия Зимнего идиллия была несомненной. Омрачалась она лишь унылым видом постовых, что стояли на Исаакиевском мосту, соединявшем Невскую перспективу с Васильевским островом. Дело в том, что пользовались оным сооружением зимой весьма неохотно, предпочитая плате за проход многочисленные тропы, проложенные через Неву.

И все же многие в граде столичном пребывали в тревожном ожидании. Ведь Петербург находился на положении прифронтового города. Ну а пока зима и баталии вряд ли в такую стужу возможны, не грех отдохнуть и расслабиться.

Спокойная жизнь петербуржцев, однако, длилась не так уж долго. Вскоре город облетела тревожная весть. Россия возобновила военные действия против Швеции. Надо сказать, что война сия, начатая еще в 1808 году, особых восторгов у россиян не вызывала, слишком уж много войн пришлось вести матушке-Руси в начале наступившего века. Впрочем, были у некоторых на сей счет и свои соображения. Ну что ж, говорили они, одержав очередную победу в войне со Швецией, Россия еще более упрочит свое положение в Балтии.

И все же сообщение о начале военных действий вызвало изрядные пересуды.

Разве можно воевать при таких холодах и снегах, в отсутствие у солдат зимнего обмундирования – возмущались многие. Более того, оказалось, что русские войска форсируют по льду Ботнический залив и пролив Кваркен!

Те, кто бывал в этих местах (а таких в Петербурге было немало), хорошо представляли опасность предприятия. Особо же беспокоил пролив Кваркен. Авантюризм, да и только – было их мнение. Разве можно рисковать жизнью солдат, коль известно, что лед здесь весьма непрочен, с постоянными подвижками, полыньями и расселинами, запорошенными снегом. А стоит сильному ветру подняться или, не дай бог, шторму налететь, как вся эта громада превращается в ледяную кашу!

Удивляло и то, что предводительствует русскими войсками на опаснейшем из направлений неизвестный доселе генерал с нерусской, диковинной фамилией – Барклай де Толли.

Вскоре мало-помалу стали известны и детали операции. Выходило, что один из корпусов под руководством генерала Шувалова совершал поход вокруг Ботнического залива с выходом на шведский берег. Другой, руководимый генералом Багратионом, шел по льду через Аландские острова на Стокгольм. Корпусу же Барклая предстояло пройти через пролив Кваркен с выходом на берег в районе от Вазы до Умео, дабы пресечь ретираду неприятеля.

Расчет был на внезапность, с твердой уверенностью в том, что затею сию шведские генералы сочтут за нелепость.

Впрочем, и многие из русских военачальников были солидарны с недругом. Так, двое из троих командующих группировками (Барклай де Толли и Шувалов) критиковали операцию при ее обсуждении. Сам главнокомандующий русскими войсками в Финляндии генерал Кнорринг был против такой авантюры. Лишь Петр Иванович Багратион коротко, по-солдатски отрапортовал: «Прикажете идти – пойду».

Но прибытие на театр войны военного министра генерала от артиллерии Аракчеева с наистрожайшим повелением монарха «к незамедлительным действиям» сняло на сей счет все сомнения.

Думается, однако, что и сам военный министр был не в полной уверенности, удастся ли рискованное дело. Поэтому, напутствуя Барклая перед началом похода, он говорил, бравируя: «Желал бы я быть не министром, а на вашем месте, ибо министров много, а переход через Кваркен Провидение предоставляет только вам одному». (Вещая так, Аракчеев, сам того не подозревая, оказался «ясновидящим». Пожелание его не быть военным министром вскоре сбылось. Должность эта была занята Барклаем де Толли.)

Как бы там ни было, а 16 марта[2], тайно собрав на безлюдных островах Вольтрунте и Биерке отряд численностью в пять тысяч человек (при восьми орудиях), Барклай повел вверенное ему войско «в открытое море».

Вот как описано это событие одним из очевидцев: «Свирепствующая в эту зиму жестокая буря, сокрушив толстый лед на Кваркене, разметала его на всем пространстве огромными обломками, которые подобно диким утесам возвышались в разных направлениях, то пересекая путь, то простирались вдоль оного.

Вдали гряды льдин представляли необыкновенное зрелище. Казалось, будто волны морские замерзли мгновенно, в минуту сильной зыби. Трудности похода увеличивались на каждом шагу. Надлежало то карабкаться по льдинам, то сворачивать на сторону, то выбираться из глубокого снега, покрытого облоем. Пот лился с чела воинов от излишнего напряжения сил, и в то же время пронзительный и жгучий северный ветер стеснял дыхание, мертвил тело и душу, возбуждал опасение, чтобы, превратившись в ураган, не взорвал ледяные твердыни… Кругом представлялись ужасные следы разрушения, и, сии, так сказать, „развалины моря“ напоминали о возможностях нового переворота».

Действительно, трудности были неимоверные. Трое суток шел отряд, выбиваясь из сил. Лошади скользили и падали. Короткие привалы проводили на бивуаках без огня и костров. Шли без проводников днем и ночью, ориентируясь лишь на компас. «Понесенные в сем походе трудности, – доносил Барклай, – единственно русскому преодолеть можно».