- Пора спать, - сказала она. - У меня кружится голова. Спасибо за угощение, - произнесла она выходя из-за стола.

- Я не привык так рано ложиться спать. Я еще покурю.

Круглова зашла к себе в комнату и через некоторое время

вышла и подошла к зеркалу. Она была одета в прозрачную ночную рубашку, через которую просвечивали тугие груди. Женщина, словно колдунья, распустила светлые волосы по округлым плечам и, взглянув на Рокоссовского, продолжала «чистить перышки». На загорелом ее лице горячо и влажно блестели глаза. Вспыхивающие искрами серьги придавали Валентине озорно-бесшабашное выражение. Казалось, весь вид ее говорил: ну чтр же ты медлишь, дурачок?

«Фигура, как гавайская гитара», - назойливо вертелись мысли у Рокоссовского.

Он молча потушил папиросу, встал из-за стола и подошел к зеркалу. Там стояла симпатичная добрая фея, рядом с ней -красавец мужчина с серебряными нитями на висках. У обоих в глазах играл бес-искуситель, а их лица таяли от нежности и счастья.

Он бережно, как драгоценную ношу, взял Валентину на руки, а она обвила его щею, поцеловала и обдала дурманящим* запахом духов. Всматриваясь широко раскрытыми глазами в его лицо, она, задыхаясь, сказала:

- Родной мой, я этого счастья ждала пять лет.

...Вместо медового месяца им было отпущено судьбой чуть больше недели.

Каждый день с Юго-Западного фронта приходили безрадостные известия. Преодолевая сопротивление наших частей и соединений, гитлеровские войска километр за километром врезались в нашу оборону и развивали успех, тараня наши отходящие войска.

Рокоссовскому пришлось помогать соседям. По приказу Верховного Главнокомандования он отправил на Юго-Западный фронт сначала один, потом второй, а потом третий танковые корпуса.

В начале сентября обстановка стала еще более тревожной. Противник форсировал Дон, добрался до матушки-Волги и завязал бой на окраинах Сталинграда.

На душе у Рокоссовского становилось все более тоскливо. Теперь он, вйервые за время войны, оказался на обочине борьбы -на его фронте тишь да благодать. «Сидишь себе в глухой обороне и наслаждаешься общением с любимой женщиной, - думал он. - А в это время люди, истекая кровью, дерутся за каждую пядь земли».

В воскресенье утром, дав соответствующие распоряжения своим заместителям и начальникам служб, Рокоссовский воз* вращался на квартиру пешком. Был прохладный осенний день. Легкий ветерок гонял по дороге желтые листья, катал по земле сухую солому. Небо, затянутое клочковатыми тучами, было спокойно-угрюмым. «Завтра же звоню в Генштаб, - размышлял он, подходя к дому, - и прошусь под Сталинград. Неважно, кем командовать, я готов принять корпус, лишь бы быть там, где я принесу больше пользы».

Валентина, словно предчувствуя расставание, нежно прижалась к нему и ласково заглянула в глаза:

- Костя, ты чем-то расстроен?

- Да, Валюта, я обязан уехать на Юго-Западный фронт во что бы то ни стало.

- Я понимаю, Костя, - упавшим голосом произнесла Круглова, на ее глазах заблестели слезы. Она взглянула на него, встала на цыпочки и поцеловала. - Костя, ты можешь меня взять с собой?

- Нет, Валюта, не могу. - Он взял ее руки и поцеловал.

- Чтобы не было раздора между вольными людьми? - она улыбнулась сквозь слезы.

- И это тоже. - Он посадил ее рядом, обнял за плечи. - Прости, Валюта, что так получилось.

- Что ты, Костя, я этим «прости* буду жить-до конца своих дней. - Она гладила его волосы и тихо продолжала: - У нас будет ребенок... Я перенесу свою любовь к тебе на нашего малыша и буду счастлива. Ты хочешь, чтобы у нас был ребенок?

- Да, хочу, - сказал он, прижимаясь к ее щеке. - Я буду вам помогать. А теперь я поступить по-другому не могу, не имею права. Я командующий фронтом, и все мои мысли и днем, и ночью должны работать на победу.

- Я тебя искала, когда ты воевал под Москвой. Уже нашла, но испугалась и не приехала. - Она повернула голову так, чтобы видеть его лицо, нежно погладила морщинки, идущие от крыльев носа к уголкам рта, и, всхлипывая, сказала:

- Милый ты мой человек. Ты моя первая и последняя любовь.

Рокоссовский уткнулся лицом в ее пушистые волосы. Она

прижалась к нему, словно маленький ребенок, и продолжала всхлипывать. Они сидели так около получаса, пока не подошла машина.

Вскоре они подъехали к опушке леса, и в двух километрах от деревни машина остановилась. По узкой тропке они прошли в лес. Рокоссовский положил руки на ее плечи, бережно притянул ее к себе и, увидев ее большие, испуганные, полные влажного блеска глаза, прильнул к ее дрожащим губам. Они обожгли друг друга горячим поцелуем, которой будут помнить всю свою жизнь,

Валентина отпрянула, поспешно подошла к машине, не оглядываясь, села в нее и захлопнула дверцу.

Рокоссовский стоял до тех пор, пока машина не скрылась из виду, потом пошел на КП фронта.

Навстречу ему двигались телеграфные столбы, облитые выглянувшим из-за тучи солнцем. С проводов и темных крестовин с фыркающим шорохом сыпались птицы и исчезали над почерневшим неубранным полем пшеницы. Пока месил сапогами высохшую грязь, он все время думал о Валентине Кругловой. Он вспомнил ее мягкую податливость, огонь ее губ, вырывающийся из груди радостный смех, хмельное от любви лицо.

Глава тринадцатая ,

1

Сентябрь 1942 года подходил к концу. Деревня, где располагался штаб фронта, давно погрузилась во тьму, а в рабочей комнате начальника штаба горел свет. Рокоссовский и Малинин играли в шахматы.

- Бели немцы на нашем участке будут спать и дальше, то мы с тобой, Миша, станем военными евнухами, - сказал Рокоссовский, делая ход конем. - Настоящие мужчины воюют, а мы с тобой работаем кое-как, через пень колоду валим.

- А мне наше положение по душе, - улыбнулся Малинин. - Я впервые за всю войну хоть отоспался. - Он двинул вперед офицера.-Шах!

- Ты думаешь, меня напугал? - Рокоссовский закрылся пешкой.

- Не думаю, но все-таки.

Вдруг зазвонил телефон. Из Москвы к аппарату ВЧ вызывали командующего фронтом.

- Снова будут клянчить войска для Сталинграда, - сказал Рокоссовский, вставая.

- Надо отбиваться, у нас самих ничего не осталось.

*- Как дела на вашем фронте? - поинтересовался Сталин.

- Без особых изменений, товарищ Главнокомандующий. Перемещения войск не замечено. Мы и противник сидим в обороне.

- А вам Не скучно на Брянском фронте?

- Да, скучно, товарищ Сталин.

- Собирайтесь и приезжайте в Москву. Нам понадобился командующий Донским фронтом под Сталинградом. Команду себе подбирайте сами. Брянский фронт примет Макс Андреевич Рейтер.

После разговора с Москвой Рокоссовский весело прошелся по комнате, подошел к Малинину и театрально произнес:

- Михаил Сергеевич, Бог услышал мою молитву. Я еду воевать в Сталинград!

-А мы?

- Всю нашу веселую команду забираю с собой.

Услышав разговор, из соседней комнаты вышел заместитель командующего Батов.

- Товарищ командующий, я готов ехать с вами хоть на дивизию.

- Оставайся пока здесь до прибытия нового командующего фронтом.

- А как моя просьба?

- Павел Иванович, твое желание я разделяю. Думаю, все решим положительно.

На следующий день Рокоссовский уже был в Москве. После разговора с Жуковым он еще больше проникся тревогой за ситуацию, сложившуюся на Юго-Востоке и на Юге. Новое наступление фашистов таило в себе угрозу для страны. Двумя мощными клиньями немцы врезались в нашу оборону, вышли к Сталинграду и продвигались через Ростов на Кавказ.

К вечеру этого же дня Рокоссовского принял Сталин. Кивком головы поздоровавшись, он ходил по кабинету неслышными шагами и, поглядывая на Рокоссовского, как бы оценивая его полководческие способности, молчал. Верховный был мрачен, на его серо-землистом лице застыла тревога.

Вдруг Сталин прибавил шагу, подошел к Рокоссовскому, посмотрел ему в глаза и сухо сказал: