- Кому передаешь? - рявкнул из окошка толстомордый детина.
» - На посылке написано: Рокоссовскому Константину Кон
стантиновичу, - дрожащим голоском пояснила девочка.
Тот несколько минут водил прокуренным пальцем по списку, а затем поднял глаза и произнес:
- Беру! Подавай!
Трясущимися ручками она подала посылочку - за ее спиной, казалось, выросли крылья, и ей хотелось подняться в небо. Она стремглав выбежала из приемной НКВД, несколько раз, поскользнувшись на льду, падала, но тут же поднималась и бежала дальше.
В условленном месте в магазине «Детский мир» она нашла дядю Валерия и, прижавшись к нему, разрыдалась от радости.
- Ну что, взяли?
- Дяденька Валерочка!.. Мой папа жив!.. Мой папа жив!.. Мой папочка жив!..
Глава деятнадцатая 1
После очередного допроса, который ничего не дал ни той, ни другой стороне, Рокоссовский лежал на кровати и перечитывал «Войну и мир» Льва Толстого. -
Вдруг открылось в двери окошко и надзиратель сказал:
- Гражданин Рокоссовский, примите передачу!
- Спасибо! - Он вскочил с постели и с душевным трепетом снял крышку уже вскрытой посылки. Он взял записку и начал читать:
«Здравствуй, наш дорогой папочка! Мы живем в Армавире. У нас все хорошо, выращиваем твои любимые розы. Посылку тебе передала Ада. Целуем тебя крепко. Твой - жена и дочь».
Он прижал к губам записку и, радостно улыбнувшись, поцеловал ее.
- Спасибо, мои любимые! Как я рад, что вы есть на свете!
Рокоссовский присел на стул, закурил сигарету, и ему показалось, что в, этом горьком дыме есть что-то родное и сладкое, напоминающее о прошлой жизни. Вечером он пил чай с «подушечками» , а ночью почти до утра не спал. Он думал о жене и дочери. Он видел себя на свадьбе со своей Люлю, со всей семьей ехал по степям Монголии в Ургу, с дочкой ловил рыбу в Селенге, собирал грибы в лесах Белоруссии, с женой и дочкой ходил по пушкинским местам. ,
2
В конце апреля 1939 года Рокоссовского из внутренней тюрьмы на Лубянке перевели в Бутырку. К серым, окованным железом воротам его привезли на черном «вороне» ночью. Начальник конвоя, молодой энкавэдист, выскочил из кабины, ощупал кобуру на серой шинели и дал команду:
-Выходи!
Двое конвоиров, сидевших вместе с заключенным, отгороженные от него железной решеткой, выпрыгнули из машины, за ними в наручниках спустился Рокоссовский. Он был в солдатских брюках, в порванных кирзовых сапогах, в помятой шапке-ушанке нзамызганной телогрейке. От свежего воздуха у него кружилась голова.
- Заводи! - крикнул вновь появившийся начальник конвоя.
Рокоссовского завели в тамбур, и его встретил с делом в руках средних лет мужчина с повязкой дежурного. Он громко назвал фамилию, имя, отчество, год и место рождения и статью, по которой обвинялся заключенный. После этого его провели в бокс, раздели до трусов и осмотрели все его вещи, даже прощупали на трусах резинку. Затем его провели в тюремный двор, за забором которого яркой россыпью виднелись огни ночной Москвы. К нему подвели еще десятка два заключенных и повели их в Приземистый сарай, который именовали баней. Из тамбура одна дверь велю влево, а другая - вправо. Провожатый открыл правую дверь, и зэки гуськом, как утята за уткой, потянулись за ним. Когда все зашли в моечную, раздалась команда: «Всем раздеться! Вещи в прожарку!»
Заключенные складывали вещи на стол и заходили на стрижку волос. Только после этой процедуры можно было заходить в моечную.
Набрав в тазик воды, Рокоссовский с усердием тер себя мочалкой, похожей на заячий хвост, и крякал от удовольствия. Такой роскошной бани на Лубянке не было, и он старался отвести душу.
Пока мылись, получали вещи на складе, наступило утро. Его завели в камеру, где уже находились три человека.
- 0-о-оН Лещ!! В каком водоеме тебя такого сухого поймали? -прокричал черноглазый здоровяк, с любопытством оглядывая Рокоссовского. - Братцы! Скорее всего, его вытащили из сетей на Аральском море.
- Еще одно такое слово вякнешь и недосчитаешься зубов! -взял за шиворот черноглазого Рокоссовский так, что у того сразу же пропала спесь. - Впредь называть меня Константином Константиновичем и никак по-другому!
- Х-хорошо! Буду только так!.. Буду!.. Буду!..
Почти полгода просидел Рокоссовский в этой тюрьме. Вместе со всеми его водили на работу, как будто он уже давно получил свой срок. Он собирал ящики, научился работать на строгальном станке, овладел профессией мебельщика - делал шкафы, табуретки, столы.
Но в сентябре 1939 года его вновь посадили в одиночную камеру, а неделю спустя состоялось новое засед ание Верховного суда СССР. Заседатели были те же, что и на первом рассмотрении дела, - М.Н. Деренчук, Ф.А. Климин. Председательствующим вместо Багринцева был назначен П.С. Гиль.
Накануне нового судебного заседания он не сомкнул глаз. Вся ночь прошла в мучительно-тяжелых раздумьях. Какой приговор его завтра ожидает? Похоже, решили с ним больше не канителиться, раз организуют судебное разбирательство без его личного признания. Иначе какой смысл в повторений того, что было на первом судебном заседании? Неужели так бесславно оборвется его жизнь?
А теперь я предоставляю слово человеку, перенесшему 4eTbiJ ре инфаркта, дожившему до преклонных лет, полковнику юстиции в отставке, члену КПСС с декабря 1918 года, бывшему члену Верховного суда Союза ССР Ф.А. Климину. Он оставил завещание: после его смерти вскрыть пакет, который он с педантичной аккуратностью опечатал сургучной печатью и хранил в своем рабочем столе на квартире. Привожу дословно.
«В марте 1939 года я был членом военной коллегии Верховного суда Союза ССР, когда судили комбрига Константина Константиновича Рокоссовского. Сидел я по правую руку от председательствующего, ближе к барьеру, за которым находился подсудимый. У комбрига было измученное лицо, под «нулевку* подстрижен. Был одет, как все заключенные военные высокого ранга - в потрепанное солдатское обмундирование. Его охранял рослый, с глазами навыкате часовой.
Я взглянул в лицо подсудимого и как-то растерялся: какие же я увидел глаза? Открытые, честные, они как бы свидетельствовали: этот человек не способен говорить ложь, ему можно, должно верить. Мне даже почудилось, что я в чем-то виноват перед Рокоссовским. Но нужно было подавить это чувство: какое может быть стеснение? Перед кем? Комбриг предан суду как участник антисоветского заговора в армии. Мне ли, члену суда, впадать в сентиментальность? На предварительном следствии Рокоссовский отверг все обвинения и отказался подписать протоколы допроса. А на столе лежали сорок объемистых папок свидётельских показаний. Все свидетели категорически утверждали: Рокоссовский - враг Родины, он подло изменил ей. Протоколы подписаны'свйдетелями, и только один остался в живых, и тот отказался от показаний.
Что делать, думал я? Довериться глазам, честным и открытым? Это не доказательство для суда. Согласиться с показаниями мертвых свидетелей? Тогда надо немедленно осудить Рокоссовского по самой страшной статье. А она повелевала определить "Только высшую меру без права обжалования. Днем приговорили к расстрелу, а уже ночью приговор будет приведен в исполнение. Но в виновности К- Рокоссовского у меня возникли серьезные сомнения.
Глаза Константина Константиновича, мягкие и доброжелательные, с нежным голубоватым отливом, продолжали оставаться спокойными. Ответы на вопросы- тоже ровные, спокойные, гордые, полные достоинства. И опять меня терзают навязчивые сомнения: может ли быть такой человек врагом Родины? Вопрос сложный, психологически трудный, хочется разобраться во всем объективно и справедливо. Я стал придираться к явным нарушениям в ходе следствия. Даже зло упрекать в полном невежестве следователей: мол, неужели не понятно, как вести допрос? К счастью для Рокоссовского, такую же позицию занял и второй член суда.
Дело отложено...
Через полгода, осенью 1939 года - следующее заседание. Рокоссовский еще больше похудел, был бледен, щйси его запали. Но глаза, глаза! Я теперь окончательно был уверен, что передо мной оклеветанный человек. Председательствовал другой ди-вюрист, но второй заседатель был тот же. Не сговариваясь, члены суда оказались единомышленниками. Снова придирки к следователям. И во второй раз дело отложено... Третье заседание не состоялось: Константина Константиновича освободили и он вернулся в строй.
