-- Он тоже дает очень интересные показания не в вашу пользу, -сказал Кавун, занимая свое место за столом. - Гражданин Рокоссовский, я даю вам время, подумайте, где вы встречались в неслужебной обстановке с Грязновым, Чайковским и другими. Для следствия представляет особый интерес - о чем вы говорили, к чему готовились. В следующий раз у меня будет к Вам очень много вопросов. Я еду в командировку в Читу и буду очень занят. - Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету и, остановившись напротив Рокоссовского, произнес: - Видите, как я с вами откровенен. Хотелось бы, чтобы и вы платили мне той же монетой.
Кавун нажал на кнопку звонка, и на пороге появились конвоиры.
- Уведите!
Был яркид и солнечный день мая 1938 года. Пока открывали заднюю дверь «воронка», Рокоссовский окинул взглядом голубое поднебесье, откуда доносились трели какой-то птицы; легкий ветерок обдавал лицо приятной прохладой.
- В машину! - подал команду старший конвоир.
«Как же хочется на волю», - подумал Рокоссовский, с трудом отрывая глаза от розовых тюльпанов на газоне у дома НКВД.
До поздней ночи просидел Рокоссовский на кровати. Он подтянул коленки, обнял их руками, положил на руки подбородок и на несколько часов подряд превратился в живую скульптуру.
Дело принимало новый оборот - его собираются обвинять в шпионаже теперь уже в пользу японской разведки. Пока только прозрачно намекают. По всей вероятности, Кавун и собрался ехать в Забайкалье, чтобы собрать на него материал.
Рокоссовский перебрал в памяти всех своих бывших сослуживцев по Забайкалью, особенно тех, на кого намекал следователь, и ничего предосудительного в их поступках не нашел.
Комкор Грязнов - это талантливый и сильный военачальник. У Рокоссовского не вызывало сомнений, что он, обладая даром управлять войсками, в то же самое время был простым и скромным человеком. Он воевал в Первую мировую войну, а в Гражданскую уже в двадцать лет командовал дивизией. «Нет, нет, не может этого быть, чтобы Грязнов был японским шпионом, - подумал он. - Это очередной бред особистов».
Рокоссовский думал о том, что они были почти одногодками, их военные судьбы были очень похожи. Может быть, поэтому они жили в дружбе. А больше всего они узнавали друг друга па рыбалке и охоте.
Живо вспомнилась Рокоссовскому охота и рыбалка на таежной речке, название которой он уже забыл. Грязнов, он и Чайковский проехали километров пятьдесят на машине и через два часа дошли до заимки, расположенной у крутой каменистой горы, северный склон которой покрывали могучие лиственницы, сосны и кедры. В ущелье протекала горная речка, а из-под горы вырывался на волю говорливый родник.
Заимка была построена из бревен, земляной пол с двумя окошками, печь из дикого камня, обмазанного белой глиной,
стол, сколоченный из неотесанных досок, в углу нары, а вместо табуреток - чурбаки.
Поздно вечером у печки хлопотал Чайковский, готовил ужин, а Грязнов и он сидели на нарах, травили анекдоты и наблюдали - повар не разрешал никому прикасаться к продуктам, пока не будет готова царская еда. В полутьме светились огоньки папирос, дым от них уходил в приоткрытое окошко. В заимке пахло дымком и свежим сеном. Небрежно привалясь спиной к стене, Грязнов, взволнованный удачной охотой, попыхивал папиросой и говорил:
- Как только я забрался на скалу, вижу - внизу пасутся две козы. Винтовка у меня, как вы знаете, первый класс. Мне ее Уборевич подарил за одну очень удачную операцию. Прицеливаюсь под левую лопатку и - бах! - с первой же пули удача.
Он тоже тогда убил козла. Не повезло только Чайковскому -он два раза промахнулся. После ужина с двумя-тремя рюмками водки они спали как убитые.
Утром, на зорьке, они вышли на рыбалку. Ночью было холодновато, даже в затишке река подернулась ледком, но день обещал быть Теплым.
Рокоссовский как теперь видел тайгу. Она раскинулась без конца и края. После зимы, посеревшая, местами раскрашенная в зеленый цвет кедром и сосняком. Громадные отвесные утесы были густо йокрыты мхами и лишайниками.
Они тогда выбрали широкий тихий плес в излучине реки. Чайковакий сидел под кустом лозняка, недалеко от него внимательно следил за поплавком Грязнов, правее<вакинул две удочки он. На серебряной глади глубокого омута подрагивали от шаловливого ветра поплавки. И вдруг его поплавок резко нырнул под воду и пошел к середине реки. Сердце у него тогда зашлось от радости. Он вытянул из воды рыбину, которая шлепнулась о землю и затрепыхалась в траве.
- Косьян, смотри! - крикнул Грязнов.
- Не кричи своей луженой глоткой, рыбу распугаешь! - ответил тот с некоторой завистью. - Подумаешь, сазан, килограмма на полтора, не больше. Прошлый раз, помнишь, я поймал килограмма на четыре.
- Имей скромность, - улыбнулся Грязнов. - Не загибай.
На Рокоссовского нахлынула такая волна сладких воспоминаний, что она вытеснила из головы мысли о его безотрадном тюремном существовании, и он на время забыл о ноющей боли в спине после позавчерашних побоев. «Где вы теперь, друзья, вспоминаете ли когда-нибудь нашу рыбалку?»
Конечно, РокоссовскиЗ не мог знать, что Грязнова заста-вили подписать письмо Ворошилову, где он просил «серьезно проверить через органы НКВД» Рокоссовского по «подозрительным связям с контрреволюционными элементами». Он многое знал, о многом догадывался, но пока еще не в полном объеме представлял, до какого абсурда была доведена охота на «врагов народа», какие унизительные и жестокие экзекуции осуществлялись над людьми, свято верившими в социализм. '
Еще долго РокоссовскиЗ блуждал по лабиринту памяти, как заяц по снегу. Особенно они были безрадостными, когда он думал о семье. Он не имел понятия, где теперь живут жена и дочка, что с ними произошло после его ареста. Он делал несколько попыток написать письмо по старому, псковскому адресу, но ему ни разу не дали ни ручки, ни бумаги.
2
Летели дни, месяцы, и уже минуло более года, как РокоссовскиЗ без суда находился в тюрьме, в одиночной камере. Несколько месяцев его не вызывали на допрос. Видимо, нарочно тянули время, чтобы он окончательно убедился, что к расследованию его дела готовятся серьезно. Он изнемогал от одиночества. Ему хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, пусть даже с тем же следователем, все равно - был бы живоЗ человек. Правда, иногда во время прогулки удавалось переброситься с кем-нибудь одним-двумя предложениями, но это были ничего не значащие слова. Все эти месяцы Рокоссовский был предоставлен самому себе. Не сломили его допросами, неоднократными избиениями -может быть, теперь решили взять одиночеством? Он старался мобилизовать силу воли, чтобы хоть как-нибудь заполнить окружающую его пустоту.
Его мысли обращались в прошлое, к тому, как он делал выбор, переходя на сторону большевиков, как воевал, с кем дру-жил, как создавал семью. Он оглядывался назад, ворошил и ворошил отошедшее, много думал о том, что случилось со страной и к какому берегу теперь она причаливает.
Бывало, чтобы отогнать эти навязчивые мысли, заглушить помимо воли вкравшуюся в сердце тоску, он выпрашивал газету «Правда», которую узникам время от времени разрешали читать. Он и раньше выписывал эту газету и был хорошо знаком с ее идейным содержанием, но теперь он читал ее совершенно другими глазами.
• Тюремное начальство, видимо, рассчитывало положительно влиять на заключенных, знакомя с советской действительностью, а все получалось наоборот. Небольшие заметки о разоблачении шпионов, террористов, врагов народа давали повод Рокоссовскому сделать вывод, что уничтожение военных кадров, ученых, командиров производства поставлено на поток.
На фоне достижений советского народного хозяйства, энтузиазма людей поиск врагов, ему казалось, перечеркивает то положительное, что имелось в стране. Ведь то унижение, что выносят люди от своих же единомышленников, в несколько раз хуже самой смерти. А что товарищ Сталин? Куда он смотрит? Он ведь вездесущ, всемогущ. С большими колебаниями и сомнениями Рокоссовский приходил к неутешительному выводу: или он видит все это и не хочет замечать, или, что хуже всего, руководит сам беззаконием.
