— Женя, а вот можете вы прямо сейчас спеть? Только что-нибудь очень-очень печальное, Я немедленно поднялась и дурнинушкой завыла «Зачем вы, девушки, красивых любите?». При этом, выразительно косясь на Вадима Петровича, я вкладывала в песню философский подтекст: «И в самом деле, зачем красивых? С такими-то вот страхолюдинами, наверное, проблем поменьше». Бирюков, однако, приятно краснел, и во взгляде его постепенно проявлялся интерес коллекционера, обнаружившего прелюбопытный экземпляр.

Не давая ему остыть, я оборвала куплет на самом жалостном месте и радостно сообщила:

— А я еще и почитать могу!

Расшвыряла ногами соседние стулья и принялась с громкими завываниями исполнять хрестоматийный монолог истерзанной Лауренсии из «Овечьего источника».

На сакраментальных строчках «каких злодей ни измышлял угроз, насилий, слов жестоких, пытаясь чистотой моей насытить низменную похоть!» лицо мое приняло несколько мечтательное выражение. А в кульминационном моменте, где наш старенький главреж обычно предлагал немного приподнять подол, я и вовсе проявила такое рвение, что Вадим Петрович, потрясенно выдохнув: «Какой интересный образ! С вами обязательно надо поработать!» — подхватил меня под руку и вытащил из «банкетного зала». Кто-то из женщин выразительно хохотнул.

Без особой, впрочем, радости. Мы же удалились в соседний кабинет, где стоял телевизор, видюшник и электрический чайник.

— Ну, так что же, Женечка, — значительно потеплевшим голосом пропел Бирюков, усаживаясь рядом со мной на диван, — действительно хочешь работать со мной?

— Очень, — не моргнув глазом соврала я.

— Что ж, мне нужна экстрапластичная суперактриса, которая не ставит себе сверхзадач, когда режиссер просто-напросто требует раздеться на сцене.

«Чего-чего?» — захотелось переспросить мне. Однако Вадим Петрович, не делая пауз, продолжал:

— Мне кажется, мы с тобой подружимся. И знаешь, у меня к тебе просьба: называй меня просто Вадик!

Мумия Тутанхамона вызывала примерно столь же горячее желание называть ее просто Тутиком, но я собралась с силами и выдавила:

— Хорошо… Вадик.

— Вот и отлично! — Он окончательно повеселел. — А ты знаешь, у меня ведь есть сын восемнадцати лет, и, когда мы с ним идем по улице, нас все принимают за ровесников. Так что возраст — понятие относительное,. — Немного помолчал и тревожно поинтересовался:

— А почему ты не спрашиваешь, женат ли я? Впрочем, я и так скажу, что разведен!

На самом деле больше всего мне хотелось выяснить, чем таким ужасным болел его сын, если к восемнадцати годам стал выглядеть на все пятьдесят, но, вместо этого, пришлось срочно обрадоваться тому, что Вадик не состоит в законном браке.

Далее Бирюков привычным жестом потянулся к видеомагнитофону и поставил кассету с древним советским фильмом. Фильм назывался «Эхо пожара». Ольга предупреждала, что, не изменяя традиционному ритуалу соблазнения, Вадим Петрович демонстрирует его абсолютно всем «жертвам». В картине он снимался вместе с одной театрально-киношной знаменитостью. Правда, знаменитость исполняла главную роль, а В. Бирюков подразумевался в титрах «и другие», но, по его мнению, это все равно должно было произвести сильное впечатление.

За «избранными кадрами», которые он сам просмотрел с плохо скрываемым восхищением, по словам Ольги, обычно следовал многозначительный поцелуй руки. И я уже морально приготовилась. Но тут в дверь постучали.

— Вадим Петрович! — прокричала одна из артисток, по-моему, та, которая иронизировала над моим желанием побеседовать. — За именинницу пить будете? А то поздно уже, скоро расходиться пора. Да и водки на один, от силы на два тоста осталось.

Последняя фраза возымела просто-таки волшебное действие. Бирюков живенько вскочил и бросился к двери с тревожным воплем: «Конечно буду! За именинницу выпить — святое дело!» Я уже было собралась впасть в глухое отчаяние от того, что мои чары свела на нет какая-то банальная «Гжелка», но Вадик на пороге взмолился:

— Женечка, ты ведь не уйдешь? Подожди совсем немного, я всю эту компанию по домам отправлю, и мы с тобой сможем спокойно поговорить! Договорились?

В ответ он получил утвердительный кивок и блаженно-идиотскую улыбку.

Минут через пятнадцать с водкой, видимо, было покончено. Народ зашевелился, зашуршал и затопал. На прощанье пьяно и весело запели ностальгические куплеты про несчастную гимназистку, которая «шила гладью», а потом «пошла в артистки и стала…» в общем, без отрыва от производства, приобрела еще одну, новую профессию.

— Идите, идите, сам все закрою! — торопливо убеждал кого-то Бирюков. — Да, конечно. Завтра сбор, как всегда, в десять. Все занятые в спектакле. И еще Трошин с Каюмовой.

Пока все шло по плану. Что будет дальше, я знала опять же от Ольги.

Вадик запрет на ключ все гримерки и оба выхода на сцену, предложит мне спуститься в зал, может быть, нальет коньяку. Для остроты восприятия. Сам нажмет на кнопку, часть сцены станет медленно вращаться. И вот тогда начнется…

Уже спускаясь в партер, я лениво удивлялась тому, насколько неоригинальны и неизобретательны мужики. Взять того же Бирюкова! Идея, может, и сомнительная, но по крайней мере интересная. Так нет же — надо все испортить, повторяя один и тот же номер бесконечное число раз! Вот сейчас он, пыхтя и нервно закидывая конец синего шарфа на плечо, выволочет из-за кулис стену из бутафорских булыжников, по диаметру перегородит вращающийся круг, водрузит рядом искусственное деревце — уродливый гибрид березки и пальмы…

— Потом, — говорила Ольга, — потребуется только ваша хорошая реакция. Он взгромоздится на круг, спрячется за стеной, выедет к зрительному залу и пламенно прочтет монолог Гамлета. Скинет в зал шарф и вместе со сценой поедет дальше. Потом Ромео. На Ромео он обычно снимает куртку. А дальше такая, порнушка — даже не знаю, где он ее вычитал! В конце концов мой драгоценный Бирюков предстанет перед вами в первозданном виде и страстно призовет взойти к нему. Вот такой стриптиз… Кстати, как ни странно, впечатляет… В общем, вы дожидаетесь, пока он останется в чем мама родила, хватаете его вещи (они все будут в зале валяться) и бежите. к выходу. Ключи в кармане куртки, дверь снаружи закрывается легко… Ну а я уж утром вместе со всеми подойду к залу, полюбуюсь, так сказать… Оставшиеся деньги передам вам здесь же, в кафе…

Деньги, кстати, она должна была мне немалые и аванс заплатила хороший.

Меня несказанно радовало, что пока все идет так, как надо. Я уселась в первый ряд. Вадик закончил возиться со своей стеной, снова убежал за кулисы, погасил софиты.

— Женя, — проговорил он проникновенно и страстно, возвращаясь к своей бутафорской березке, — Женя, я верю, что мы с тобой ощутим друг друга. Мужчина и женщина — они ведь Богом созданы для того, чтобы ощущать. Ты согласна?

Пришлось снова кивнуть. Из головы моей не шла мысль о том, как он будет себя чувствовать, бедненький, когда останется в пустом запертом зале. Разве что в занавес замотается, когда вахтерша откроет дверь запасным ключом и добрая половина труппы ввалится на утреннюю репетицию?

Бирюков тем временем начал входить в творческий транс: прикрыл глаза, смахнул челку со лба, потеребил шарф и… уехал от меня вместе со сценой. Я даже вздрогнула, когда он вдруг снова явился пред моими очами и грозно поинтересовался:

— Быть или не быть?

К сожалению, мне нечего было ему подсказать, но он тут же печально констатировал:

— Вот в чем вопрос.

Далее по тексту Уильяма Шекспира. Правда, монолог Гамлета был изрядно подсокращен, поэтому помянуть его в своих молитвах гражданин Бирюков попросил, как раз перед тем, как начать второй круг. И прощально швырнул в зал синий шарф.

На втором заходе он потребовал, чтобы я стала у окна и убила луну соседством. При этом Вадик был на редкость агрессивен, и я не сразу догадалась, что это — монолог Ромео.

— Плат девственницы жалок и невзрачен! — убеждал меня Бирюков. — Он не к лицу тебе. Сними его!