Раз в две недели — обязательно погребение. Ну, все, естественно, понимают, что к чему…

— А сын? — спохватилась я. — Он говорил, что у него сын восемнадцатилетний.

— Да нет никакого сына! Врет он все. Легенда такая же, как про похороны.

Он у нас дяденька умный и совершенно правильно считает, что разведенный это несколько романтичнее, чем старый драный кобель. Вот и придумал себе несчастный брак и орла-сына. Он тебе, кстати, не рассказывал еще, как его бывшая жена под балконом ночью стояла и на весь Двор орала: «Вадик, вернись, я тебя люблю!»?

— Нет, не рассказывал.

— И не расскажет, — глубокомысленно подвела итог Наталья, покосившись на бутафорскую стену, загородившую от нас Бирюкова.

— Так, может, его тогда насовсем спрятать? В смысле… чтобы не нашли.

Похоронить там, закопать?

— Видали мы таких копальщиков! — Она хмыкнула. — Легко сказать «чтобы не нашли», ты попробуй так сделать!.. Да и потом, охота тебе до самой смерти с таким камнем на шее жить? Ладно бы еще за собой следы заметала, а то за чужим дядей! Выследи ты эту бабу и сдай ее в ментовку. Ну что, будем грузиться?

От слова «грузиться» меня передернуло, как от звука, издаваемого пенопластом, ерзающим по стеклу. Каюмова же достаточно спокойно встала, минут на десять исчезла в лабиринте гримерок и вернулась с каким-то лысым, побитым жизнью и молью пледом. Брезгливо стряхнула с него крошки, расправила жалкое подобие бахромы.

— Я его трогать не буду! — сдавленно проверещала я, указывая дрожащей рукой в сторону, где лежал покойник, и испытывая неодолимое желание рухнуть в обморок. — Ни за что не буду! Пусть лучше меня милиция поймает.

— Ну, значит, пусть поймает! — Наталья досадливо хлопнула себя ладонями по бедрам. — Мне это надо, ты скажи? Мне?! Я вот нанялась тут чужие трупы выносить! Да я могу сейчас хлопнуть дверью и уйти. И оставайся тут со своим любимым Вадим Петровичем!

— Он мне не любимый!

— А мне плевать!.. Нашли тоже труповозку!

Я хотела храбро ответить, что и без нее прекрасно обойдусь, но, вместо, этого, постыдно захлюпала носом и, решив рыдать с удобствами, уселась прямо на пыльный дощатый пол в своей розовой том-клаймовской юбке. Такого варварского отношения к хорошей одежде чувствительное сердце Каюмовой перенести не могло.

Со словами «Господи, сейчас вся задница в грязи будет. И в затяжках!» она досадливо махнула рукой и деловито направилась на ту сторону круга. Минут через десять Вадим Петрович был аккуратно упакован, обвязан каким-то бумажным шпагатом и даже выкачен к рампе. В качестве тюка он выглядел куда как менее жутко. Кроме того, я почувствовала угрызения совести. Поэтому, размазав слезы по щекам, встала, подошла к краю сцены и пристыженно спросила, за какую сторону браться.

Мне достались ноги с прекрасно прощупывающимися через плед рельефными подошвами ботинок, несчастной Наталье — голова.

— Зачем же при жизни ты так много жрал-то, Господи? — горько поинтересовалась она, с кряхтением поднимая свой край. Вопрос, адресованный Бирюкову, прозвучал, конечно, несколько богохульственно. Но с Небес, как, впрочем, и из тюка, ответа почему-то не последовало.

На то, чтобы вытащить Вадима Петровича из здания театра, ушло не меньше пятнадцати минут. Еще столько же времени мы заталкивали его на заднее сиденье каюмовского красного «Москвича», стоящего у парадного подъезда. Зато когда тюк наконец занял желаемое положение, Наталья вздохнула почти умильно:

— Боже ты мой! Как будто всю жизнь тут и лежал!

Мы сели и поехали. По полутемным дворам с ямами в асфальте и торчащими там и сям «ракушками», по переулкам, коварно заканчивающимся помойными баками, по газонам, хлюпающим осенней грязью. Когда впереди засиял желтоватым светом фонарей и неоновыми отблесками рекламы широкий проспект, я задала наконец мучающий меня вопрос:

— А куда мы, собственно, едем?

— За Кольцевую, естественно! — изумилась Каюмова. — Куда еще?

Остановимся, где побезлюднее, и скинем Вадим Петровича в овраг или в речку. С речкой вариант попроще, конечно. Но и овраг тоже неплохо. А еще лучше — какая-нибудь нора! Медвежья там или барсучья…

В глазах Натальи горел такой азарт, словно она всю жизнь занималась ликвидацией режиссерских трупов и испытывала при этом несказанное удовольствие.

Я же по-прежнему ощущала только противную беготню мурашек по всей поверхности моего несчастного тела. Кстати, на последней каюмовской реплике мурашки резко ускорили темп и перешли с трусцы на лихую рысь.

— Ты что?! — Мои глаза округлились и расширились до ненормальных размеров. — Какая нора?! Какой овраг?! Он ведь живой человек… То есть был живым человеком! Как же можно с ним так не по-людски? Неужели бросить, как собаку, в какую-то вонючую речку, и все?!

— А ты предлагаешь еще похоронный оркестр заказать?

— Вот только утрировать не надо!

— Ну слава Богу! Значит, обойдемся одними венками и траурными букетами.

Натальины легкомыслие и жестокосердие просто шокировали. Конечно, вполне возможно, что Бирюков был не самым лучшим из людей, однако участи быть погребенным в мерзкой барсучьей норе явно не заслуживал. Предположив вслух, что гуманистические идеалы человечества и основные понятия морали гражданке Каюмовой Наталье, видимо, неведомы, я угрюмо насупилась и отвернулась к окну.

До Кольцевой оставалось совсем немного, темные силуэты многоэтажек с черными, спящими окнами сливались впереди с лесополосой.

— Подъезжаем, — предупредила моя соучастница, резко забирая вправо. И тут прямо перед нами, как из-под земли, возник милицейский «уазик» с беззвучно и страшно крутящейся синей мигалкой. Возле машины стояли двое крепких парней в серой форме. Заметив нас, один из них повелительно взмахнул полосатым жезлом.

Более ужасно при торможении чувствовал себя, вероятно, только тот котенок из анекдота, едущий попой по наждачной бумаге. От страха я мгновенно вспотела и начала тихо икать. Каюмова сделалась похожей на лабораторную мышь, приготовленную к усыплению и знающую об этом. И только Вадим Петрович в своем тюке остался недвижим и величаво спокоен.

— Добрый вечер, девушки! Точнее, ночь. — Сержант с жезлом неспешно подошел к нашему «москвичонку» и склонился к окну. — Куда это мы едем в такую пору?

Я икнула с неизбывной печалью и, преданно глядя в его светлые глаза, начала лихорадочно прокручивать в мозгу возможные варианты ответа. Вероятно, тем же занялась и Наталья, только она при этом еще и по-рыбьи разевала рот.

Парочкой, что и говорить, мы были весьма колоритной. Милиционер же терпеливо ждал.

Мысленно отринув варианты «за грибами», «на дачу» и «к бабушке», я уже готовилась сказать что-нибудь умное про «бизнес-вояж», когда, к моему ужасу, из горла Каюмовой вырвалось сначала тихое сипение, а потом бесподобное в своей оригинальности «На свиноферму!».

— Куда? — не понял страж закона.

— На свиноферму! — заторопилась Наталья. — Тут же свиноферма совсем рядом, в Колядкино. А смена там очень рано начинается, в пять утра. Свинок надо кормить, поросяток всяких, чушек, хрюшек…

К концу фразы вместе с синонимами иссяк и энтузиазм в ее голосе. Я же, наоборот, попыталась вспомнить какие-нибудь яркие моменты из моего общения с хрюшкой Дашей и придать лицу заправско свинарское выражение.

— Да, кормить, знаете ли, надо, — небрежно улыбаясь, я продолжила тихо икать и параллельно подстукивать зубами, — а еще поддоны мыть и щетину вычесывать.

— Нужное дело, — согласился сержант, с некоторым недоумением разглядывая мой вызывающе розовый декольтированный костюм и остатки вечернего макияжа. — Значит, в Колядкино, говорите?

Мы радостно кивнули.

— Ну что ж, — он поправил фуражку, — сейчас машину осмотрим, и езжайте…

— То есть как? Как — машину? В связи с чем осмотрим? — одновременно взвились наши истеричные голоса.

— В связи с чрезвычайными обстоятельствами. Да что вы волнуетесь-то так?

Всех досматривают — не только вас. Выезды из города кругом перекрыты.