– Три. Сейчас идет четвертый. А что? – Если это одна ис твоих… суток, то… – Да ты что, Гарри, какие шутки, мы Муру всю плешь проели, чтобы он узнал, в какую тюрьму тебя бросили, а ты говоришь – шутки! А, кстати, что это у тебя с лицом? Тебя пытали? Кошмар какой-то… – А мне нрависса! Это сейсяс самый писк. Для мусественных и благородных. – Хи-хи. Бесса ме мачо. – Гарри, я принес тебе пива! Как ты себя чувствуешь? – с небес первого этажа по скрипучей лестнице спустился его ангел-хранитель с большим глиняным кувшином. – Спасибо, Сансес, осень плохо. – Попей, тебе будет лучше! – Ты хосесь сказать, я наконес умру? – с трагическим видом певец припал к широкому горлышку посудины. – Может, ты кушать хочешь? – заботливо поинтересовался Санчес. Минисингер поперхнулся. – Нес! – Ну, смотри, – пожал плечами Волк, достал из кармана банан в шоколаде и смачно облизнул его. – Тогда допивай, и пойдем. Пиво полилось на грудь. – Кх-кх-кх-кхуда? – К мастеру Иоганну домой. – В первый же день они с дедом нашли тот пергамент с изображением медальона, и мы уже отдали его ювелиру – моему двоюродному дяде Гензелю – он совершенно точно сказал, что через три дня сможет изготовить такой же, и его останется только передать новому хозяину, – рассказывал Санчес, бережно лупя мини-сингера по широкой спине. – А у мастера Иоганна мы будем писать пьесу для театра “Молния”. Это же была твоя идея, помнишь, – продолжил Серый. – Про Шарлеманей, про принцев и про возмездие. В стихах и четырех актах с прологом и эпилогом. Мастер Варас уже послал поварят к нему, к папе Карло и к Муру. А заодно расскажешь, где ты пропадал все это время, и кто тебя так изукрасил. – И где его можно найти, – присоединился Санчес. – Кольцо я куплю по дороге. Творческий процесс продолжался третий час подряд. – ...Нет, она сама бы не потопрала бы сиросу на дороке. А если потопрала бы, то не усыновила! – убеждал всех протрезвевший в первом приближении мини-сингер. – А как тогда быть? – яростно вопрошал Волк. – На этом же строится вся наша пьеса! Надо убедить зрителей, что так оно действительно было, а не иначе! – Тут нужен какой-то знак, – решил Гугенберг. – Даже знамение. – В смысле? С кистями и золотыми единорогами на черном фоне? – В смысле, предзнаменование. Ну, удар грома там среди ясного неба, например, или вещий сон, или слепой старец, выходящий из темного леса – я читал, так всегда бывает, перед тем, как случиться чему-нибудь важному. – Какой вессий старес, Гуген, ты сево, это же средневековье, это уже лет двести, как не в моде! – замахал на него руками Гарри. – А что вы предлагаете в таком случае? – вопросил сеньор Гарджуло, перечеркивая и выбрасывая в корзину очередную страницу. – Сень сьево-нибудь отса – самый писк. Словессе, эффектно, и дохоссиво. Пьесы без сеней отсов, или, на хутой конес, дедусек, обресены ныне на провал. Я в эсом ассолютно уверен. – Ну, ладно, будет тень отца инфанта. Она явится к королеве за день до сражения и предречет… Что они там обычно предрекают, Юджин? – Голод, мор, язву желудка, повышение налогов, засуху, потоп… – начал перечислять офицер. – Хватит. Пишите, папа Карло. – Что писать? – Все. Ненужное потом вычеркнем. – Сергий, а как он к ней явится за день до сражения, если он тогда он был еще жив? – вдруг засомневался Санчес. – Давай, он на следующий день придет, а? – Не. На следующий день поздно будет. – Серес сяс – самое луссее. – Ладно, через час – так через час. – Пишите ремарку, сеньор Гарджуло – перед королевой появляется призрак отца инфанта. – О, горе мне, поверсен я коварссвом, пригрел я анаконту на грути… – продолжил диктовать Гарри, старательно оттопыривая при каждом слоге пронзенную золотым кольцом с серебряным сердечком нижнюю губу. Больше всего на свете ему хотелось забросить эту мерзкую побрякушку с проклятьями, призывающими голод, мор, язву желудка, повышение налогов, засуху, потоп и прочие вселенские катаклизмы на голову его самозваного земляка, но, как говаривал Шарлемань – слово – не воробей, не вырубишь топором, и перед горящими восхищенно-завистливыми глазами Санчеса назад ходу не было. И он стоически продолжал: – ...ево улыпка – слесы крокотильи, а поселуй – тарантула укус… – “Поселуй” пишется с одной “с”, или с двумя? – прервал полет вдохновения директор театра. – Сево? – не понял Гарри. – А это что такое? – вытаращил глаза Мур, заглянув в рукопись. – Тарабарщина, – с виноватой улыбкой пояснил старик. – Я по-вондерландски не очень хорошо умею писать, и поэтому пишу ваши слова, но на нашем языке. Чтоб и ребяткам моим было понятно сразу, когда читать будут. – Пишите тогда с тремя, – махнул рукой Гугенберг. День догорал. Кабинет первопечатника был завален грязными стаканами, недоеденными бутербродами с… впрочем, происхождением их верхних компонентов было лучше не интересоваться, и исписанными, местами мятыми, местами рваными, местами с отметинами от чая, бутербродов и бананов в шоколаде листами бумаги. Где-то там, в глубине, была погребена корзина для мусора, пара стульев и не выдержавший напряжения мини-сингер. Но отряд не заметил потери бойца, и к закату “правдивая драма в четырех частях с прологом, эпилогом и хэппи-эндом” была готова. В ней было все – коварство, любовь, сражения, предательство, неугомонный призрак и таинственный найденыш, кризис самоосознания и зов предков, и опять интриги, страдания и метания, но самое главное – там был рецепт к действию для тех, кто эту пьесу посмотрит – то есть, для горожан. Народа. Толпы. Город и так уже гудел, как улей. Агитация против существующей династии в продуктовых очередях, эффективность которой была прямо пропорциональна их длине, туманные песни Гарри, которые в его отсутствие подхватили его коллеги по цеху – уличные певцы и бродячие артисты, тонкие намеки управляющих “Бешеными вепрями” на возможные скорые интересные события – не пропустите, будет о чем внукам рассказать (если живы останетесь), которые расходились по столице как круги на воде – все это будоражило общественность, придавало форму новым легендам и извлекало из шкафов и подвалов старые, несколько подзабытые, но еще дышащие и кровоточащие. Парады, наряды, балы, маскарады ушли в прошлое. Людям доходчиво объяснили, как плохо им живется, и они в это поверили. Королевские гвардейцы, дворцовая стража, и даже солдаты регулярной армии рыскали по городу, хватая всех, кто, с их точки зрения, походил на заговорщиков (то есть, хорошо одет, с большим кошельком и не способный оказать сопротивление), что было подобно выступлению духового оркестра в горах в период обвалов. Из дворца доносились слухи о пытках и тайных казнях, со стен – о неудачных вылазках и потерях. Люди ждали спасителя и были готовы принять его, но пока внешне все было спокойно – так покрытой бездонными снегами горной вершине не хватает всего лишь одной снежинки, чтобы вниз сорвалась лавина, погребая под собой королевства и династии. Через два дня, после вечернего спектакля, в гримерку Мальвины-Серого вбежал запыхавшийся Мур. Волк уже хотел кокетливо поинтересоваться, а где же розы, но увидел выражение лица стражника, и сердце пропустило удар. – Назначена казнь? – На воскресенье. После дневной службы в храме. На Дворцовой площади. Король напуган слухами о восставшем из мертвых инфанте, и приказал казнить обоих принцев. На всякий случай. – А сегодня среда? – Пятница. – ..............!!!!! Мы ничего не успеваем!!! – Как идут репетиции? – Еще до середины даже не дошли! Ты хоть представляешь, Юджин, – что такое выучить пьесу наизусть? Вам, людям, далеким от искусства, этого не понять! – И что будем делать? – Медальон когда будет готов? – Завтра, как старик и обещал. – А пораньше попасть во дворец ты не сможешь? – Нет. Нам обычно туда вход закрыт, ты же знаешь. Я же рассчитывал, что во вторник состоится общее собрание, и будет возможность… – Мур прервался на полуслове. – Что, ты что-нибудь придумал? – встрепенулся Волк. – Придумал. Надо поговорить с Гарри. Пусть завтра вечером как-нибудь навестит своего… земляка. Они же вечерами как раз в том дворе костры жгут, куда окошко нашего Ивана выходит! Это же моментом – ему и сказать-то всего пару слов царевичу – чтобы тот всегда говорил, что этот медальон у него с детства на шее! И ты, помнится, говорил, что у тебя какой-то магический амулет есть, при помощи которого ты в любом месте можешь Ивана найти – так мы дадим его Гарри, чтобы уж все наверняка было. – А он справится? – усомнился Волк. Несмотря ни на что, а, может, именно как раз по этой причине, к заносчивому менестрелю у него было весьма специфическое отношение. – Сергий, ты не справедлив, – мягко упрекнул его стражник. – Гарри – замечательный человек. Он талантлив, а у всех талантливых творческих людей свои… странности. Серый поморщился, и после недолгой внутренней борьбы, в которой был самим собой повержен, вздохнул: – Ну, ладно. Если ты за него ручаешься… пусть это будет Гарри. Но если что – это будет последняя странность в его недолгой жизни. – Не надо угроз, – укоризненно покачал головой Мур. – Это не угроза. Это констатация факта. Иоганн Гугенберг с большим рулоном в одной руке и ведерком клея – в другой, выбрал подходящую поверхность и приступил к работе. Взмах кистью, ловкое движение руки – и очередная афиша заняла свое место в интерьере города и его истории.