орбиту, — кончались после одного-двух семестров пшиком. Смирившись, по крайней мере, на сексуальном фронте, с этим состоянием активной стерильности или стерильной активности, Дж. более или менее сжился и с мыслью о холостячестве, сколь ни скучал он по тому любовному товариществу, коим наслаждался, пока не скис его брак.
Затем наступил — нет, еще не 1968-й, — наступило лето 1966-го, когда Английское отделение СтратКолла, которому потребовался новый преподаватель Писательского Мастерства, взял на место доцента двадцатичетырехлетнюю Аманду Тодд: степень магистра искусств на писательских семинарах университета Джонса Хопкинса, в котором она и сама вела семинары для аспирантов — и настолько успешно, что, остепенившись, проработала там ассистентом еще год, напечатав с полдюжины стихотворений в солидных ежеквартальных изданиях, — начитанная, сметливая и красивая, она почти мгновенно полюбилась и студентам, и коллегам. Затем, в 1967-м, в конце октября этого года, двое — и только двое — стратфордских преподавателей, Джордж Ньюитт и Аманда Тодд, присоединились к пятидесяти тысячам других участников той направлявшейся от Чесапика к Вашингтону массовой демонстрации протеста против Войны во Вьетнаме, что вдохновила Нормана Мейлера на создание «Армии ночи». Они уже были к тому времени и близкими друзьями, и восхищавшимися друг дружкой коллегами, с уважением относившимися и к их разнородным музам, и к общим для них
университетским обязанностям; двенадцать лет разницы и двухступенчатое различие в ученых званиях представлялись им, по мере того как они, семестр за семестром, узнавали друг дружку поближе, все менее важными. До осени 1967-го ничего по-настоящему «романтического» между ними не происходило: ленчи a deux, время от времени — поход в кино, на концерт или в студенческий театр; совместные разминки в университетском спортзале; игра в теннис — друг против дружки или в составе смешанных пар, преподавательских либо студенческих; байдарочные прогулки по Матаханноку, начинавшиеся от университетского лодочного причала, — во всем этом присутствовал, разумеется, несмотря на их взаимную сдержанность, и оттенок флирта: он как бы не видел упомянутых различий, она как бы не понимала, что за ней ухаживают. Однако прилив адреналина, испытанный обоими во время того октябрьского марша к Капитолию и Пентагону, — кружки семафорных «пацификов», скандирование многотысячной толпы («Эй, эй, Эл-Би-Джей, убей сегодня побольше детей!») и плакаты хиппи, призывавшие Америку «ЛЮБИТЬСЯ, А НЕ ВОЕВАТЬ!» — все это протолкнуло их за
определенный порог, которого оба, впрочем, и не заметили. Уже на возвратном пути, добравшись в «фольксвагене»-«жуке» Дж. — вместе с караваном принадлежавших студентам Стратфорда машин — до границы округа Колумбия, где к ним присоединилась усталая компания менее организованны демонстрантов, профессор Ньюитт неожиданно для себя объявил всем им, что по дороге он и профессор Тодд, возможно, отстанут от них, чтобы поужинать.
— Правильно, ребята! — поддержал их один из студентов — и, понимающе подмигнув, добавил популярную мантру Тимоти Лири: — «Врубись, настройся, отпади!»
Час спустя, когда они угощались крабовыми котлетами и шардоне в ресторане, стоявшем на мэрилендском Восточном берегу рядышком с Мостом Через Залив, молодая Манди с притворным недоумением спросила:
— О чем он, собственно, говорил? Чем мы, по их мнению, собирались заняться?
— Любиться, а не воевать? — не то предположил, не то предложил Дж. и поднял бокал.
Дзынь.
— Я готова, — призналась М. — Была готова весь последний семестр и только гадала, когда ты наконец сам предложишь. У тебя или у меня, босс?
На что Джордж Ирвинг Ньюитт ответил:
— Зачем же так долго ждать? Вон, за дорогой, стоит мотель: как закончим здесь, давай пойдем туда.
— По мне, так можно и раньше, — ответила Аманда Тодд и подняла было руку, чтобы подозвать официанта и попросить счет, однако по настоянию Дж. согласилась доесть оставшееся и выпить по праздничному бокалу шампанского, дабы отметить оным Следующую Стадию их отношений; более того, настояла на том, что они поровну оплатят и обед, и мотель — или один из них первое, а другой второе — и в дальнейшем будут поступать так со всеми их общими тратами. — Согласен?
Согласен. И когда было допито вино, они, ощущая некоторую неловкость оттого, что вселяются в мотель, не имея никакого, если не считать сумочки Манди и кейса Джорджа, багажа — ни пижам, ни туалетных принадлежностей, ни даже смены нижнего белья, которая весьма пригодилась бы им после утомительного дневного перехода, — торопливо разоблачились (помогая друг дружке), отвернули верхний край постельного покрывала и повалились на кровать, даже не помывшись; а приняв вместе посткоитальный душ, повалились снова; и проделали это в ту ночь трижды, лишь немного помедлив перед первым пенильным проникновением, дабы обсудить то несчастливое обстоятельство, что ни мужского, ни женского контрацептива у них с собой не случилось.
— Коитус интерруптус?[Coitus interruptus (лат.) — прерванный половой акт.] — предложила освещаемая ночной лампой доцент Аманда Тодд, раздвигая перед ним в Миссионерской Позиции прелестные ноги. — Сойдет?
— Сойдет, — согласился Полный Профессор Ньюитт — и спустя недолгое время предложение это выполнил. Впрочем, когда они вернулись после душа в постель, и обнялись, и снова ощутили прилив возбуждения:
— Тебе следует знать, — уведомил он ее, — что с твоим новым товарищем по играм ни в прерывании, ни в презервативах никакой нужды нет.
— Потому что тебе хочется поскорее обрюхатить меня? — поинтересовалась его партнерша. — Этот карьерный ход заслуживает предварительного обсуждения, ты не находишь?
— Хотеть-то я хочу… Но дело в том…
— Позволь, я сама догадаюсь. Дело в том, что ты и твой покойный дружок Нед, — о котором он уже рассказывал ей, и не раз, — еще в Стратфордской средней школе добровольно подверглись билатеральной вазэктомии, поскольку опасались заделать по ребеночку каждой из ваших одноклассниц, правильно? Или, может быть, это ты подвергся ей, и всего лишь на прошлой неделе, дабы обезопасить наше с тобой будущее от брака поневоле? Какая предусмотрительность!
И к немалому удивлению ее нового любовника, его новая любовница склонилась над ним, сжала ладонями его мошонку, и поцеловала снова уже набухавший эякулятор (оба названных органа скрыла завеса ее каштановых волос, которые она отпускала тогда до большей, чем в последовавшие годы, длины), и проворковала:
— Бедненькие, срезанные нерасцветшими сперматозайчики… — И, подняв к нему лицо: — Вот так мы на этот раз и поступим, хорошо? Наполним ее до краев.
— Манди… — Он сжал ладонями щеки уже оседлавшей его любовницы. — Не было никакой вазэктомии. Да она мне, похоже, и не нужна. Прости.
И, приподняв за подбородок лицо Аманды, увидел ее повлажневшие глаза и подумал: во что я, если можно так выразиться, вкапался?
— Моя писанина — единственное, что я способен произвести на свет. Если ты хочешь детей, тебе придется подыскать другого самца.
Она отбросила волосы назад. Посмотрела ему в глаза. Сжала губы. Потом кивнула, вытерла краешком простыни слезы и улыбнулась — все это при свете вышеупомянутого ночника, и все под аккомпанемент ласк и новых объятий.
— Совет принят и обдуман, Джи, — тихо сказала она. — Пока же, если твое перо — это второй твой пенис[Дж. уже успел показать ей высока им ценимый черный с золотом
«монблан», которым он годы и годы писал черновые варианты всех своих сочинений] , оба они, по крайней мере, Meisterstucken[Исполнены мастерски (нем,).] . И потому окуни свое перо в мой колодезь, а что у нас из этого выйдет — дело наших раздельных муз. Наполни ее до краев, хорошо?
