Таким образом, позиция “пятницы” – позиция людей, заранее обрекающих себя на цивилизационное, геополитическое и духовное уничтожение, уже фактически объявленное наиболее радикальными кругами Запада, выделившими ислам в качестве основного врага.

Сегодня мусульманин обязан осознавать себя политиком, для которого небезразлична судьба его страны в мировом масштабе. И реальный путь исламского политического движения сегодня – это оппозиция. Оппозиция той ангажированности России в мировом сообществе, превращающей ее всего-навсего в часть безбожного Запада.

И, само собой, эта оппозиция никак не должна быть связана с коммунистами, которых нельзя считать оппозицией и частью легального истеблишмента. Исламская оппозиция должна реально напомнить о подлинной “третьей силе”, в том подлинном смысле этого определения, в каком оно впервые прозвучало из уст имама Хомейни, заявившего после исламской революции в Иране: “Мы ни Восток, ни Запад”.

При формировании же должных исламских политических структур надо иметь в виду, что ныне существующие исламские организации могут и должны быть как бы сырьевой базой реальных организаций будущего – при условии их полного очищения от тех проходимцев и провокаторов под крышей спецслужб, сотрудничающих с властями в организации самых худших военных преступлений.

Впрочем, эти зловещие субъекты находятся вне сюжета несчастного Пятницы, так гордящегося службой у белого господина.

1998 г.

Западный мир своими духовными корнями связан с почвой римских государственных и правовых традиций, в которых метафизическая подоплека власти тщательно скрыта от обыденного сознания. Эти традиции в какой-то мере прерывались в средние века, и, вероятно, поэтому западные историки называют то время “темной эпохой”. Россия также пока укоренена в римской идее и тем самым, независимо от нынешних склонностей и предпочтений, фактически составляет часть геополитического Запада. Метафизика власти в России еще более сокрыта от публики, возможно потому, что вместо нее широко распространена псевдометафизика, или, точнее, романтика абсолютно конкретного посюстороненнего аспекта власти, некий культ “Левиафана”. Столкновение с другой психологией власти, иным образом легитимности должно было оказаться для неискушенного советского общественного сознания шоком. Это произошло во время войны в Афганистане. “Им, афганцам, говоришь о правительстве в Кабуле, а они отвечают: “Наш президент – Аллах”, – примерно так выглядел моментальный политический снимок “напуганного мусульманина”, размноженный советскими масс- медиа.

Российское сознание оказалось уже более подготовленным. Во всяком случае, когда чеченцы заявляли, что их республика – не субъект РФ, а “субъект Аллаха”, это воспринималось хотя и крайне отрицательно, но без особого недоумения. Более того, рискнем сказать, что более глубокое соприкосновение с исламским миром в ходе вооруженной конфронтации с афганцами, таджиками, чеченцами привело к подспудным переменам в основах российского самосознания, к своего рода тектоническим подвижкам целых пластов “коллективной души”, подобно тому как это случилось в Европе в результате арабского завоевания Испании и Южной Франции и крестовых походов против халифата.

Истоки таких глубинных сдвигов нельзя объяснить лишь “культурным шоком”, столь популярным у современных этнопсихологов. Речь идет о гораздо более серьезных и болезненных вещах. Сегодня, как и в давно минувшие времена, встает вопрос жизни и смерти народов, цивилизаций, государств: кто является субъектом истории, а кто – ее объектом, кто – материал, а кто – мастер? Именно это, а не дележ нефти и алмазов составляет предмет всемирно-исторической драмы. Это вынесенный Россией из нынешних катаклизмов урок, который многим не по душе.

До последнего времени термин “субъект” в российской политической культуре имел правовой привкус и в основе своей являлся иноязычным синонимом несколько устаревшего слова “подданный”. (Гордо звучащее “субъект международного права” означает, по сути, подчиненность этому самому праву.)

Именно в таком значении мусульмане говорят о своей общине, что она – “субъект Аллаха”. Неожиданным здесь оказывается лишь переводное русское звучание, ибо в исламе это самое фундаментальное понятие – “абд Аллах”, то есть “раб Божий”, или, более узко, “муслим” – “предавшийся (Богу)”. Просто мусульмане произносят в буквальном политическом смысле то, что на Западе воспринимают как аморфно- религиозную формулу. И вот парадокс на неисламский взгляд: “субъект Бога” перестает быть “объектом”, вырывается из рабства времени и истории и (что больше всего раздражает исламофобскую часть “общественности”) из рабства “мирового порядка”, учрежденного мировой идолократией.

Кстати, раз уж произнесено это слово – “идолократия”, уместно спросить, “субъектами” кого или чего являются те, кто не признает себя “субъектами Аллаха”, то есть “рабами Божьими”? Ведь человек не только объективно зависим от того, что определяет “юдоль земную”, он еще, безусловно, зависим и внутренне; и если он не “предается” Аллаху, не становится “мусульманином”, то тогда он предается тагуту, то есть “тому, что не Аллах”. Религиозная сущность мирового порядка состоит именно в его связи с тагутом, тем, кто стоит за личиной любого идола, даже не особенно скрываясь. Главный интерес, с точки зрения мусульманской историософии, представляет связь между религиозной сущностью идолократии и светским гуманизмом, ибо последний является живым и конкретным проявлением культа тагута.

Здесь самое время вернуться к другой стороне понятия “субъекта”, согласно которой “быть субъектом” означает стоять в центре вещей и обладать свободной волей. Уже само это определение указывает на связь с авраамической традицией. Активный познающий субъект, которому, в свою очередь, поклоняются ангелы, – это тот, кто в святом Коране и называется Халифа – наместник, или, точнее, преемник. Именно отсюда выходят все разночтения, ведущие к жестокому духовному противостоянию. Для некоторых в этих аятах второй суры (29 – 34) содержится оправдание тому, что они называют “религиозным гуманизмом” или “религиозной антропологией”. Разумеется, это метафизическая иллюзия: Адам является субъектом лишь постольку, поскольку Аллах “научил его всем именам”, и, самое главное, он создан ради осуществления провиденциальной мысли Бога, ведомой лишь Ему Самому: “Поистине, Я знаю то, чего вы не знаете”.

Однако в контексте исламской историософии принципиально то, что фактически существующее человечество не является и таким “субъектом”, каким был Адам в раю, не является более “наместником”. Подлинный статус человечества определяется повелением Бога: “Изыдите из рая все”. Очевидно, что исход из рая определяет утрату наместничества, к которому остаются причастны лишь посланники Бога. Изменяется и сам характер наместнической миссии: если в раю Адам знает “все имена”, которым научил его Бог, то в послерайском историческом времени наместник проявляется как “проводник” (на прямой путь), который, соответственно, сам является “ведомым Богом”. В конечном счете эсхатологический “ведомый” – это последний лик, последнее проявление реального адамического субъекта, где высшая покорность, следование, рабство Богу становится единым с высшей волевой активностью – движением по прямому (а не циклическому) пути.

Мусульманская община – умма – это “те, кто последовал за посланником”, стали данниками (субъектами) Бога (что, кстати, совершенно конкретно выражается в четвертом столпе веры – закяте, то есть милостыне). Однако это пока лишь причастность к пассивному субстанциональному полюсу истинной субъективности. В плане “наместничества” умма является виртуальным субъектом, носительницей метафизической перспективы, которой пока только предстоит реализоваться. От реализации активной субъективности умму сегодня отделяют по крайней мере три важнейших момента: отсутствие легитимной власти, отсутствие единого авторитета и как следствие – отсутствие исторического, политического и социального единства. В самой общей форме можно сказать, что реализация этих императивов и восстановление метафизической субъективности на физическом плане – это и есть “исламский проект”.