Лейб-гвардии Кубанский казачий дивизион, составляя авангард, действовал следующим образом: 2-й эскадрон был направлен вправо к Софийскому шоссе, 1-й эскадрон — к деревне Горный Дубняк. Уже первые разъезды заметили неприятельскую кавалерию в лесу на возвышенностях к востоку от шоссе, вскоре выяснилось, что шоссе занято пехотой. Казаки атаковали неприятельские разъезды и отбросили их к Горному Дубняку. В это же время были срублены столбы, сняты телеграфные провода на расстоянии до двух верст. Конвойцы были» встречены из ложементов восточнее шоссе сильнейшим ружейным огнем пехоты. Прибывшая рота лейб-гвардии 2-го стрелкового батальона быстро вышибла турок из окопов, после чего конвой направился вправо от шоссе для прикрытия нашего правого фланга и вошел в связь с отрядом полковника Черевина.
К вечеру укрепленное селение Горный Дубняк было взято. Командующий рапортовал управляющему делами императорской главной квартиры 14 октября 1877 года и резюмировал свой рапорт следующими словами: «Считаю долгом донести Вашему Превосходительству, что все офицеры и нижние чины конвоя во время боя исполняли свои обязанности с бесстрашною смелостью; в особенности отличились своею отвагою и распорядительностью полковник Бабалыков, ротмистр Скакун...»
16 октября пало селение Телиш: кольцо вокруг Плев-ны окончательно и накрепко сомкнулось. На левом берегу реки Вид линия обложения, занимаемая гвардейцами п гренадерами, была длиною около восьми верст...
Командир 1-го эскадрона полковник Н. Э. Бабалыков в письме от 29 декабря 1878 года к наказному атаману Кубанского казачьего войска генерал-лейтенанту Н. Н. Кэрмалину писал о своих подчиненных: «В заключение считаю непременным своим долгом сказать несколько слов о нашем молодом казаке. Слава, составленная дедами, вполне была поддержана этой молодежью, которая, находясь в первый раз в бою, показала себя вполне достойной охранять столь блистательную историческую боевую репутацию Кубанского войска...»
Многие из казаков за мужество были награждены Георгиевскими крестами и медалями. Среди них Авдей Чер-нейкин, Афанасий Казбанов, Григорий Прилипко, Георгий Гогоберидзе и сотни других...
Жизнь Николая Эммануиловича Бабалыкова являлась типичной для большинства кубанских офицеров. Родившись 30 декабря 1836 года в казачьей семье в станице Казанской, после окончания Ставропольской гимназии он уже на военной службе во 2-м Кавказском казачьем полку; двадцати лет от роду получает чин хорунжего. В 1859 году был переведен корнетом в лейб-гвардии Кавказский казачий эскадрон. Когда началась война с Турцией, он, будучи в чине гвардии ротмистра, назначается командиром лейб-гвардии 1-го Кубанского казачьего эскадрона. Но уже через несколько месяцев боевой службы в Болгарии этот доблестный офицер стал полковником. За безупречную, отличную службу Н. Э. Бабалыков имел около двадцати русских и иностранных орденов и медалей; за русско-турецкую войну 1877—1878 годов именную золотую шашку с надписью «За храбрость» и бриллиантовый перстень.
Память о казаках — участниках освобождения Болгарии от турецкого господства — до наших дней жива в сердцах их внуков и правнуков. Там, где нужно было идти впереди, где приходилось встречать смерть, кубанец никогда не отступал, не изменял традициям и духу своих дедов. Совершенно справедливо писала местная газета тех давних дней: «Что может быть святее дела — защиты избиваемых беспомощных младенцев, дряхлых стариков, бессильных женщин — пусть решит история, пусть решат грядущие поколения, которые — мы верим в истинный прогресс человечества — сумеют отречься от своекорыстных расчетов и отдадут нам полную справедливость... За нас — честь и справедливость, за нас — будущее в истории...»
Геннадий Серебряков
КОМАНДИР НАРВСКИХ ГУСАР А. А. ПУШКИН
I
На перроне Виленского вокзала царило необычайное оживление.
Весть о том, что сегодня провожают добровольцев в Боснию и Герцеговину, каким-то образом моментально облетела город. Задолго до прихода варшавского поезда здесь начал собираться народ. Почтенные юспода в белых твидовых костюмах и соломенных шляпах, нарядные дамы с кружевными зонтиками, отставные офицеры, надевшие по этому случаю боевые награды, румяные гимназисты, благовоспитанные слушательницы Мариинской женской высшей школы в кокетливых пелеринках, вездесущие еврейские торговцы с печальными лицами и даже особы духовного звания. Был и народ попроще: мелькали смазные сапоги и чистые ситцевые рубахи.
Тут же шла бойкая торговля сельтерской водой и сновали поджарые репортеры «Виленского вестника» и «Северо-Западного Слова». Жарко пахло духами, яблоками и пылью.
За несколько минут до прихода варшавского поезда раздались крики: «Едут! Едут!..»
Толпа качнулась и расступилась надвое. На перрон группами, печатая шаг, входили военные. Строгие, подтянутые, в парадных мундирах. В их окружении шли несколько человек в штатском платье. Почти все они были одеты в охотничьи костюмы: серые куртки с зелеными
каймами.
— Добровольцы! Волонтеры! — послышались голоса.
На каменные плиты перрона полетели цветы и шелковые ленты.
— Слава русскому оружию! Урр-ра!..
Офицеры 13-го Нарвского гусарского полка во главе со своим командиром полковником Александром Александровичем Пушкиным провожали штаб-ротмистра Максимова, плечистого крепыша с мягкими пшеничными усами. Несмотря на свою молодость, он пользовался всеобщим уважением, был известен в полку твердой волей и инициативностью.
Александр Александрович вопреки глубокому и мучительному своему горю — недавней смерти любимой жены Софьеньки — нашел в себе силы, чтобы приехать на вокзал и благословить в дальний и опасный путь одного из лучших своих офицеров. Все, кто знал полковника, поражались разительным переменам, которые произошли в его облике за последнее время. Голубые, по-пушкински ясные глаза поблекли и глубоко запали. Резко обозначились скулы. Да и все лицо его как бы вытянулось и заострилось. Рыжеватая курчавая борода, всегда казавшаяся чуточку озорной, неестественно обвисла. Да и во всей его сухощавой, подтянутой фигуре как будто что-то надломилось...
Шумно отфыркиваясь и пронзительно свистя, подошел варшавский. Наступала минута прощания. Сзади напирала восторженная толпа.
Двое дюжих распаренных вестовых втаскивали в вагон багаж ротмистра — окованный тусклой медью внушительных размеров чемодан, доверху набитый оружием.
— Как будете провозить через румынскую таможню? — спросил полковник.
— Через румынскую и слона провезти можно, — хитровато прищурился Максимов, — были бы деньги...
Офицеры, подходя по очереди, салютовали штаб-ротмистру и дружески обнимали его. Последним был полковник.
— Ну-с, голубчик Евгений Яковлевич, прощайте. Удачи вам. И непременно жду известий, как мы и условились. Себя берегите. С богом!..
Максимов и другие волонтеры махали из окон белыми фуражками с большими квадратными козырьками.
Под крики «ура!» поезд отошел от перрона...
Накануне были полковые проводы. Они проходили скромно. Без шампанского и шумного застолья. Как и водится в таких случаях, отслужили молебен. Полковой священник отец Анфимий благословил штаб-ротмистра
образом.
Потом командир полка пригласил господ офицеров пожаловать к себе. Пушкин для своей многочисленной семьи снимал просторный особняк с яблоневым садом и английским газоном в глубине Дворцовой улицы, неподалеку от здания бывшего университета, закрытого в 1831 году после польских волнений.
Смерть Софьи Александровны переменила все в шумном и веселом пушкинском доме. Всех девятерых детей (старшей Наталье едва исполнилось 16, а младшему Сережке не было и года) сестра Маша в сопровождении нянек, горничной и двух гувернанток увезла на лето в Ло-пасню к двоюродной сестре покойной жены Александра Александровича, доброй и покладистой Анне Николаевне Васильчиковой. Да и сам хозяин, видимо, доживал в этом доме последние дни: уже было предписание командующего округом о скором переводе 13-го Нарвского полка в город Янов Люблинской губернии.
