— Штык подними, прими! Смотри, сейчас глаз вон верховому выколешь!

Художник догнал генерала у «Марковых столбов», где для Скобелева и Куропаткина разбили палатки. Верещагин согрелся чаем и тотчас сел писать этюд.

Наутро стали видны турецкие и русские позиции у Шипки. Глядя с вершины, Верещагин узнавал гору Святого Николая и Лысую гору, вспоминал мучительное сидение на перевале.

Вниз было страшно смотреть — спуск оказался невероятно крутым.

Верещагин сказал Куропаткину, что неплохо было бы занять два пика по обеим сторонам спуска.

— Что, что вы говорите, Василий Васильевич? — спросил ехавший впереди Скобелев. Он всегда чутко прислушивался к тому, что говорили вокруг него, и не брезговал дельными советами.

Верещагин сказал насчет высот.

— Да, Алексей Николаевич, это совершенно верно. Прикажите сейчас же занять их и окопаться.

— Слушаюсь, — недовольно откликнулся Куропат-кин, косясь на штатского, рискующего подавать советы. Прекрасный исполнитель и храбрый человек, он оказался негодным главнокомандующим впоследствии, в 1904 году, во время русско-японской войны. Впрочем, и на днях он проявил недальновидность — высказался против

перехода через Балканы, как и Радецкий. Но Скобелев повторял:

— Перейдем! А не перейдем, так умрем со славою!

— Он только и знает, что умрем да умрем, — ворчал Куропаткин. — Умереть-то куда как нетрудно, надобно знать, стоит ли умирать...

Скобелев дал команду спускаться. Солдаты скатывались вниз, иные со смехом и шутками. Однако многие тяжело ушиблись. На лошади было спускаться еще труднее. Художник и не помнил, как он скатился вместе с лошадью с кручи. Поднявшись на ноги, он увидел вдали хижину, из окна которой когда-то пытался написать Долину Роз... Внизу, между деревнями Шипка и Шейново, виднелись укрепленные курганы, центр турецкой позиции.

Теперь уже турки были близко. Они осыпали русских пулями из своих дальнобойных ружей Пибоди, оставаясь в пределах недосягаемости. Художник сел писать, а генерал собрался на рекогносцировку. Стоявший рядом с Верещагиным Куропаткин вскрикнул и упал. Его тяжело ранило навылет. Он все просил сказать, не смертельна ли рана.

Скобелев велел унести Куропаткина и отер слезы. На рекогносцировку он поехал вместе с Верещагиным.

Вскоре им пришлось спешиться. Художник шел слева от генерала и с тревогой прислушивался к назойливому свисту пуль.

«Вот сейчас тебя, брат, прихлопнет, откроют тебе секрет того, что ты хотел знать, — что такое война!» — думал художник.

Он наблюдал за Скобелевым, за лицом генерала, за руками. Боится ли тот хоть немного? Нет, лицо спокойно, руки в карманах. Походка с развальцой. Кажется даже, что он замедляет шаг.

Лишь оказавшись в безопасном месте, Скобелев сказал:

— Ну, Василий Васильевич, мы сегодня прошли сквозь строй!..

Это художник знал и сам, его интересовало, что испытывал Скобелев.

— Скажите мне откровенно, — сказал Верещагин, — неужели это правда, что вы приучили себя к опасности и уже не боитесь ничего?

— Вздор! — ответил генерал. — Меня считают храбрецом и думают, что я ничего не боюсь, но я признаюсь, что я трус. Каждый раз, когда начинается перестрелка и я иду в огонь, я говорю себе, что в этот раз, верно, худо кончится.,. Когда под Плевной меня задела пуля и я упал, мой первая мысль была: «Ну, брат, твоя песенка спета!»

Художник был доволен. Уж больно терзала мысль, не трус ли он сам.

— Я взял себе за правило, — добавил генерал, — никогда не кланяться под огнем. Раз позволишь себе сделать это — зайдешь дальше, чем следует... Кстати, Василий Васильевич, как вы думаете, ладно у меня идет? Нет ли беспорядка? Вы были у Гурко, скажите по правде, больше у него порядка, чем у меня?

— Порядка не больше, но он меньше вашего горячится.

— Да разве я горячусь?

— Есть немножко...

Верещагин подумал о том, как еще вчера недовольный генерал раздавал оплеухи, а потом пытался шутками задобрить пострадавших.

В этот день атака не состоялась. Не подоспели пушки и кавалерия. Начальник бригады болгарского ополчения князь Вяземский доложил, что доставить орудия к вечеру невозможно. Скобелев и не настаивал. Верещагин сравнил про себя — Гурко приказал бы: «Втащить зубами!» Со стороны колонн Святополк-Мирского доносился шум боя.

Скобелев метался.

— Василий Васильевич, хорошо ли я сделал, что не штурмовал сегодня? Я знаю, скажут, что это я нарочно, будут упрекать... Я подам в отставку!

— О какой отставке вы говорите! Вы сделали все, что могли. Отвлекли часть турецких сил... Штурмовать с одним полком было немыслимо.

14. Шипка — Шейново

С утра густой туман скрыл от турок подходившие русские колонны. Верещагин выполнял обязанности ординарца, передавал приказы выступать. Заговорила и артиллерия.

Турки защищались отчаянно и отбили первую атаку.

— Музыку сюда! — приказал Скобелев.

Теперь Долина Роз напоминала Верещагину парадный Царицын луг. Полки шли под звуки маршей. Заметив, что одно из знамен в чехле, Верещагин подскакал к командиру и приказал развернуть знамя.

— По чьему приказанию? — спросил командир.

— Генерала Скобелева.

Турки осыпали снарядами Скобелева и его штаб.

— Да разойдитесь вы! — кричал генерал. — Черт бы вас побрал! Перебьют вас всех, дураков!

Когда новый начальник штаба отъехал куда-то по делам, оформлять письменно приказы Скобелева пришлось художнику. Это оказалось чистым наказанием. Скобелев в энергичных выражениях приказывает начальнику кавалерии генералу Дохтурову действовать решительнее.

А записку не подписывает.

— Это старый генерал, я не могу так писать ему.

Верещагин был рад, что подоспел начальник штаба.

Впереди длинной полосой вырисовывалась дубовая .

роща, в которой была расположена деревня Шейново. Художник сделал набросок поля битвы...

Скобелев двинул на турок Казанский полк. В два часа противник выкинул на кургане белый флаг.

Верещагин поскакал вслед за Скобелевым. Всюду попадались толпы пленных, масса трупов, брошенное оружие. Под курганом у деревянного барака стоял хмурый седой турецкий генерал. Это был командующий шип-кинской армией Вессель-паша, за ним толпилось до полусотни турецких генералов и офицеров.

Скобелев пытался позолотить пилюлю и заговорил о храбрости войск Вессель-паши. Но тот молчал и злобно смотрел на русского генерала, который наклонился к Верещагину и тихо сказал:

— Поезжайте скорей к генералу Тимоловскому и скажите, чтоб он, нимало не медля, отвел пленных от оружия. Я имею сведение, что Сулейман-паша идет сюда из Филипполя. При первом известии об этом турки схватятся за оружие.

Художник поскакал, передал приказ и вернулся.

Пригрозив не оставить камня на камне в Шипке, Скобелев вынудил Вессель-пашу послать туда своего начальника штаба с приказом сдаваться.

И вот уже за дубовой рощей фронтом к Шейнову, а левым флангом к горе Святого Николая стоят в строю русские войска. Скобелев дал шпоры коню и понесся так,

что Верещагин и остальные едва поспевали за ним. Генерал, высоко подняв над головой фуражку, звонко крикнул:

— Именем отечества, спасибо, братцы!

Шапки полетели вверх. «Ура!» — перекатывалось но строю.

Впоследствии Верещагин написал картину «Шипка— Шейново» — Скобелева, скачущего вдоль строя, и себя, едва поспевающего за генералом. Это единственный автопортрет художника.

Потом начались неприятности. Скобелеву завидовали. Молодого генерала обвинили в том, что он не поддержал атаки накануне. Уже было доложено по инстанции, что Скобелев, поздравляя солдат, нарушил формулу — сперва надо было поблагодарить их от имени государя и потом отечества.

Скобелев попросил Верещагина съездить в Главную квартиру и рассказать главнокомандующему, почему он не мог атаковать днем раньше.

— Вам поверят более чем кому-либо другому, — добавил генерал.

— Признаюсь, Михаил Дмитриевич, — сказал Верещагин, — такое поручение крайне мне неприятно. Великий князь может просто сказать мне, что это не мое дело...