В Европе, переживавшей в начале 60-х годов новый демократический подъем, Сераковский.с наслаждением окунулся в революционную стихию. Всюду он знакомился с виднейшими представителями демократии и везде находил понимание и поддержку освободительных усилий польского народа. Он познакомился со многими членами парламентских оппозиций крупнейших государств, стал другом Герцена и Гарибальди. К освободителю Италии он специально ездил на остров Капрера. Великий революционер, с именем которого связано освобождение Италии от иноземных поработителей и образование независимого объединенного государства, произвел огромное впечатление на Сераковского и сам полюбил эту пылкую восторженную душу. По словам друзей, Сераковский покинул родину Данте, преисполненный верой в скорое освобождение Польши
За границей Сераковский познакомился с руководителями различных фракций польской эмиграции. Но ни одна из них не имела программы, которую он мог бы назвать своей Наиболее отвечала его взглядам фракция Мерославского, ибо она не признавала иных путей освобождения отчизны, кроме вооруженного восстания. Но и Мерославский, по словам Станевича, не удовлетворил Сераковского. Он не имел надежных связей с Польшей, не располагал точной информацией, неверно оценивал настроения нации и средства, которыми может располагать восстание. Известно, что с именем Мерославского, одного из руководителей повстанческих попыток в Познани в 1846—1848 годах, многие польские революционеры связывали программу национального возрождения и социального обновления своей страны. Эти надежды были развеяны поведением Мерославского в восстании 1863 года. Однако критическое отношение к нему и до этого было свойственно наиболее радикальной части польского революционного лагеря и прежде всего членам организации, созданной Сераковским. О борьбе с Мерославским лучшей части эмиграции во главе с Зыгмунтом Падлевским речь впереди. Но нельзя не оценить, что Сераковский одним из первых подверг сомнению программу и действия Мерославского. Последний проповедовал необходимость примирения крестьян с помещиками, отрицал возможность русско-польского революционного союза. Обе эти ошибки были, естественно, взаимосвязаны. Кто не разделяет программу крестьянской революции у себя на родине, тот косо смотрит и на ее приверженцев у соседей. Сераковский же союз с русскими революционерами рассматривал как основу грядущего.восстания, мысля его не иначе, как революцию, осуществляемую совместными силами всех народов царской России.
В 1859—1862 годах Сераковский несколько раз посетил Вильно и возобновил старые дружеские связи с передовой интеллигенцией края. В Вильно существовала хорошо законспирированная нелегальная офицерская организация, возглавляемая капитаном генерального штаба Людвиком Звеждовским. Деятельными его помощниками были Ян Козелл-Поклев-ский, Валерий Врублевский, Клет Корево и др. Офицерская организация была связана с кружками молодежи и интеллигенции края, группировавшимися вокруг Константина Калиновского и ветеранов революционного движения в Литве братьев Францишка и Александра Далевских, с которыми Зыгмунт был хорошо знаком еще с 1846 года. Патриотическая дружная семья Далевских сыграла крупную роль в революционном движении в Литве и принесла на алтарь отчизны огромные жертвы. Александр умер от туберкулеза, нажитого на царской каторге, Титус был расстрелян Муравьевым, Константый — расстрелян вер-сальцами, Францишек провел большую часть жизни в царских застенках, сестры и мать были в 1863 году высланы в Сибирь. Зыгмунт Сераковский с этой семьей неразрывно связал свое имя. Весной 1860 года он глубоко полюбил Аполлонию Далевскую, одну из первых красавиц Литвы. В июле — августе 1861 года Сераковский по поручению военного министра производил осмотр крепостей Виленского военного округа и был частым гостем в семье Далевских. Воспитанная в духе идей национально-освободительного движения, Аполлония не могла дать сразу определенного ответа на неожиданное предложение Зыгмунта. Родные услали ее в Ковенскую губернию, в местечко Кейданы, к сестре Юлии, жене учителя гимназии Беркмана (видного деятеля тамошней повстанческой организации). Девушке нужно было время, чтобы разобраться в своих .чувствах, решить тревоживший ее вопрос: уместно ли в такое время думать о личном счастье? Из уст братьев она хорошо знала весь жизненный путь Зыгмунта. Первая встреча с Сераковским поразила ее. «Заинтересованная, я смотрела и думала: удивительное лицо, я выделила бы его среди тысячи самых умных людей, — писала она в своих мемуарах. — Поражало выражение разума, энергии, решительности, и при этом удивительная лучистость больших темно-серо-голубых глаз, отражавших каждую мысль, каждое чувство. Весь облик этого человека с первого взгляда захватывал, приковывал к себе». Между Аполлонией и Зыгмунтом завязалась переписка.
В июле 1862 года, получив новую заграничную командировку, Сераковский в сопровождении Яна Станевича приехал в Вильно, а затем в Кейда-ны. Там, в доме Беркманов, была отпразднована 30 июля (11 августа) 1862 года свадьба Зыгмунта и Аполлонии — последняя, по словам современников, мазурка на Литве перед восстанием. На свадьбе были многие близкие друзья, и между ними Ян Ста-невич, Кастусь Калиновский, Антанас Мацкявичюс. Был также на правах старого университетского товарища и Якуб Гейштор — глава аристократического крыла в польском движении на Литве. Встреча виднейших руководителей различных революционных течений во время свадебных торжеств была вызвана потребностями конспирации. Край был на военном положении, царские власти бдительно следили за жителями; нагайками разгонялись манифестации и демонстрации молодежи и горожан, подавлялись крестьянские волнения, были запрещены всякие публичные собрания, съезды дворян и т. д. И на свадьбу Сераковского пожаловали «голубые мундиры», но, увидев аксельбанты генерального штаба на женихе и его друге, поспешили ретироваться.
Друзья Сераковского собрались в тревожное время. Вопрос о вооруженном восстании русских и польских революционных сил был решен, но продолжались споры о его сроках, о выборе наиболее благоприятного момента.
Споры, разъединявшие революционеров, были, конечно, связаны и с определением программы вое--стания, его задач, движущих сил. В это время уже началось наступление реакции. В середине лета, накануне выезда Сераковского в Литву, царизм нанес давно подготовлявшийся удар по руководителям революционного движения. Н. Г. Чернышевский, Н. А. Сер-но-Соловьевич и другие видные деятели «Земли и Воли» были арестованы. «Современник» и «Русское слово» — ведущие революционно-демократические органы — запрещены, из армии начались увольнения «неблагонадежных» офицеров, вскоре были арестованы Я Домбровский и ряд его товарищей, готовилось введение в Литву и Польшу казачьих и гвардейских полков. Все это разрывало контакты и связи революционных организаций и групп, спутывало ранее намеченные планы.
В этой обстановке обострилась внутренняя борьба в повстанческом лагере. Дворянско-буржуазные националисты подняли голову, выступали против содружества революционных сил братских народов. На Украине их выразителями явились так называемые «гро-мадовиы», выступившие против союза с польским революционным движением. Борьбу против украинских националистов начал перед арестом Чернышевский. В ряде статей, ссылаясь на Т. Г. Шевченко, он убедительно показал необходимость объединения революционных усилий русского, украинского, польского народов для сокрушения социального неравенства и межнациональной вражды. Сераковский продолжил эту борьбу с национализмом. Он опубликовал письмо Шевченко, чем документально подтвердил дружбу польского и украинского революционеров. В 1862 году во время поездки по Украине он встречался с руководителями молодежи, беседовал с крестьянами и вынес из поездки уверенность, что в случае восстания здесь можно рассчитывать на определенную поддержку.
Не удивительно, что собравшиеся в Кейданах в гостеприимном доме Беркманов друзья и соратники Сераковского не только вальсировали с очаровательной невестой и ее сестрами, но и оживленно обсуждали политическую обстановку в империи и Европе, перспективы грядущего восстания, в неизбежности и победе которого никто из них не сомневался. «В те дни, — вспоминает Гейштор встречу в Кейданах, — мы подолгу спорили с Зыгмунтом. Он верил в доброжелательное отношение к нам некоторых партий в России и в возможность восстания с их помощью». А у Гейштора такой веры не было. «Моя натура шляхетская», — говаривал он. «Кичливость, желание играть всюду главную роль не раз была причиной ложных его шагов», — пишет о Гейшторе жена Зыгмун-та. Но за Гейштором, «шляхтичем демократического покроя» (опять же его определение), шли литовские дворяне — одна из серьезных сил в назревавшем восстании, с которой приходилось считаться. В то же время участие части польского дворянства в национально-освободительном движении, его влияние на программу и лозунги борьбы мешали выдвижению радикальных требований, способных увлечь крестьян — подавляющую часть польской нации и превратить восстание в грозную неодолимую силу. Вот что, по существу, скрывалось за фразами Гейштора о спорах его с Зыгмунтом.
