Затем «в штабах», видимо, вспомнили о госпитале и казаках баби-евской сотни — и об ордене Святого Георгия пришлось пока забыть...

Атаку под Кара-Кепри Бабиев отобразил в таких строчках:

То не соколы крылаты Вылетали из-за туч,

Третьей сотни казачата Понеслися из-за круч.

Шапки белые мелькали,

Шашек острых виден блеск;

Кони добрые скакали,

Под собой взрывая снег.

Из селенья Кара-Кепри Пулеметы говорят...

Пули смертные несутся,

Но Лабинцам не вредят.

Нам дорогу преградила Крутобрежная река —

Лед кругом, вода в средине,

И крутые берега.

Кони быстро подобрались,

Подтянулись повода.

Миг — и сотня очутилась На другом краю села.

Быстро спешившись у рощи,

Обстреляли мы врага,

Коноводы на карьере Закидали повода.

i£z-

Пулей хлопцы очутились На спине лихих коней, Шапки белые неслись

Между вражеских цепей. Солнце спряталось за горы, И поля закрыл покров...

ретья сотня возвращалась, ютеряв своих орлов®⁹.

В конце марта 1-й Лабинский полк отошел для отдыха на русскую территорию, в город Игдырь, что возле Арарата. После всех мытарств в «снеговых горах» Турции, измотанные походами и полуголодные, молодые офицеры кутили в армянской харчевне-гостинице. Бабиев вызвал песенников своей сотни, его избирают «тулумбашем». Он руководит весельем, следит за соблюдением полковых традиций, говорит тосты и заставляет говорить других. Без его разрешения никто не может сказать слова. Песни и лезгинка со стрельбой. После двенадцати ночи появляется комендантский адъютант и докладывает Бабиеву, как старшему в чине, что город «находится в прифронтовой полосе и всякий шум после 12 ночи воспрехцен». Бабиев резко реагирует на эти слова, адъютант обещал доложить коменданту гарнизона. Скоро прибыл сам комендант и потребовал прекратить кутеж и песни. Ему Бабиев ответил так же резко, как и адъютанту.

— Если вы не разойдетесь, то я вызову свою комендантскую роту и удалю вас силой, — реагировал комендант.

— Что? Вызовите комендантскую роту и нас, казаков, силою хотите удалить?! Нас, после всех тягот на фронте? Своей сотней я брал в плен батальон турок, а вы хотите запугать меня какой-то тыловой комендантской ротой! Вызывайте ее, а я вызову свою сотню, и тогда...

Кутеж все же пришлось прекратить и уйти. Дальше случилась новая неприятность — на улице он ранил кого-то из револьвера. Комендант Игдыря, связав все воедино, донес по начальству, что подъесаул Бабиев в прифронтовой полосе угрожал ему и комендантской роте, присоединив то, что случилось на улице⁷⁰⁰.

В августе 1916-го было дознание, а осенью — суд. В это время фамилия Бабиева отсутствует в журнале боевых действий полка, что за всю войну отмечается впервые. Хотя еще в июле читаем: «1-я, 2-я, 3-я и

4-я сотни под командой Войскового Старшины Абашкина наступают правым флангом на Казин... бой продолжался весь день. 14 июля взят Огнот, Подъесаул Бабиев ранен в живот и той же пулей в кисть руки. Контужены — Подъесаулы Подпорин и Баранов»⁷⁰¹.

КАЗАКИ В ПЕРСИИ 1909—1918 ГГ.

«saa_

В конце августа — начале сентября он внезапно появился в Са-рыкамыше у офицеров 1-го Кавказского полка: Елисеева, Кулабухо-ва и других. В полку Бабиева любили и считали как бы своим. Он был очень возбужден и как будто хотел от чего-то отрешиться, забыться весельем.

Дружеский обед в гостинице, настоящий казачий борщ с помидорами, как украшение стола и главное блюдо. Когда командир Кавказцев полковник Мистулов, все войсковые старшины и есаулы отбыли отдыхать, полковая молодежь — сплошь подъесаулы и сотники — продолжила веселье вместе с Бабиевым. Николай хотя и старший подъесаул среди молодежи, но он гость и не он распоряжался за столом 1-го Кавказского полка.

Тогда, вспоминал Ф.И. Елисеев, «чувство такта среди нас было очень сильно развито. Старший по выпуску иль баллу являлся старшим всегда и везде. И в случае чего — он мог и приказать. Старше меня по выпуску Кулабухов. ...В собрании, в ресторане, в гостях иль за столом — он был признан неизменно старшим всех нас»⁷⁰².

Сюда же пожаловали и офицеры Сибирской Отдельной казачьей бригады — соратники Кавказцев и Лабинцев по Турецкому фронту.

«Вино лилось... шли тост за тостом. Казалось, им не будет конца. Бабиев стал тяготиться и тостами, и вином, и бездеятельностью, Без песен и лезгинки веселье не было для него весельем. В таких случаях он должен двигаться, петь песни, танцевать лезгинку... Толкая в бок, тихо говорит:

— Давай вдарим лезгинку, чтобы показать ее Сибирцам,., но ты выскакивай первым, а потом приглашай меня и мы пойдем на пару...

Не буду описывать, как мы провели ее с Бабиевым. Хлопанье в ладони, выкрики, дикий «бум» заразили сибирских казаков.

— Казачка-а! Казачка-а! — закричали Сибирцы.

И понеслись они по очереди, по два, в свой танец, выбивая такт, притоптывая и переходя в присядку.

Ревнивый, самолюбивый, задористый Бабиев не утерпел. Он уже подоткнул полы черкески за пояс, бросил свою небольшую папаху на затылок, засучил рукава черкески и своим вызывающим видом и красными диагоналевыми широкими бриджами с серебряным галуном — просился «в бой казачьих танцев»...⁷⁰³

Карс, военный суд в составе трех офицеров. Председательствующий-генерал зачитывает: «Подъесаул Бабиев... лишается офицерского звания и зачисляется рядовым на 12 лет в арестантские роты». Как рассказывал Николай, он слушал приговор в каком-то ркасном забытьи и

ничего не понимал. Позже председатель суда говорит: «Вы свободны, подъесаул... идите домой... мы будем ходатайствовать о помиловании Вас». В тот момент Бабиев онемел, у него словно отнялись ноги. «Идите, подъесаул!» — повторил генерал, а он стоял как вкопанный, не в силах сдвинуться с места, ноги не действовали, настолько испугался. Подошедший офицер взял его под руку: «Пойдемте!» — и только тогда Николай сделал шаг, «вот было страшно»⁷⁰⁴.

Его отпустили домой и даже не обезорркили. По ходатайствам всех высших начальников Кавказского фронта, генерал-лейтенанта Абаци-ева, полковника Шатилова, отца Бабиева — командира бригады на Юго-Западном фронте, за выдающуюся доблесть и боевые ранения Николай был помилован.

В начале октября того же года Елисеев, находившийся в командировке, на вокзале в Тифлисе встретил генерал-майора Бабиева, отца Коли.

«Я его не видел с 1912 года. Тогда он был войсковой старшина и командир 2-го Черноморского полка. В зале первого класса толпа. Он сидел в конце большого стола и опершись головой на руку — был грустный и ни на кого не обращал внимания. Мне так приятно было его видеть в чине генерала и на нашем Кавказском фронте, что я подошел и бодро, весело представился:

— Ваше превосходительство, позвольте представиться — 1-го Кавказского полка подъесаул Елисеев, друг Коли.

Услышав это, он быстро повернулся ко мне, не вставая подал руку и спрашивает — давно ли я видел Колю?

— Да недавно, Ваше превосходительство, около месяца тому назад.

— Ну, как он?

— Как всегда — бодр и весел, — отвечаю я, ничего не зная о случившемся с ним.

— Бронислава!., вот подъесаул недавно видел Колю и говорит, что он «бодр и весел». Подвинься сюда и познакомься с подъесаулом, — говорит он даме, которая сидела чуть вдали от него, за тем же столом.

—• Вы недавно видели нашего Колю?!., и говорите, что он бодр и весел?!.. — как-то тревожно переспросила она.

Это была мать Коли. Целуя ручку, я вновь наивно повторяю, не зная о случившемся несчастье с ним, что Коля был в гостях у нас в полку в Сарыкамыше и, как всегда, был бодр и весел.

Они ехали в Карс или в Сарыкамыш, а по какой причине — тогда этого спрашивать не полагалось, хотя мне показалось странным, что генерал-отец, командуя бригадой на Юго-Западном фронте, прибыл