Не узнать голос Исхака было невозможно. Потом из мгновенно возникшей толкотни явился и сам Исхак, пристроившись на своем пустынном пони рядом с большим серым конем Айдана. мальчишка улыбался, глядя на принца.

Айдан не смог удержаться от ответной улыбки. С тех пор, как Фарук пообещал сделать Айдану меч, сын Фарука старался проводить рядом с принцем все время, свободное от обязанностей. Если не больше, подумал Айдан, сгоняя с лица улыбку и хмуря брови.

— Разве ты не должен сопровождать своего господина?

— Я сопровождал, — ответил Исхак. — Он послал меня присмотреть за тобой. Тебе не следует ездить без сопровождения.

В горле Айдана встал комок. Серый мерин затанцевал на месте; сокол дико забился, пытаясь освободиться от клобучка и пут. Айдан с мрачным лицом постарался успокоиться, чтобы не внушать тревогу животным. Он почти забыл об этом так надолго; и теперь словно шип вонзился в его сердце. Герейнт. Тибо. Его собственная, жестоко наказанная глупость.

Юноша тоже начал тревожиться. Айдан успокоил его, хотя и не мог улыбнуться.

— Я полагаю, что сопровождать меня выпало совсем не тебе, — промолвил он с хорошо сыгранной небрежностью.

— Ну да, — согласился Исхак, — это должен был быть Али. Но я поменялся с ним. — Он помолчал. — Ты никогда не говорил мне, что ты принц.

— А ты никогда и не спрашивал.

— Мне кажется, я должен был оказывать тебе большее почтение.

— Почему?

— Твой отец был королем, а мой…

— Твой отец — король оружейников.

— Я знаю правила вежества, — осторожно сказал Исхак. — И как я должен себя вести. Я хочу, чтобы ты понял. Если бы я знал раньше…

— Я рад, что ты этого не знал. — Айдан наконец-то смог опять улыбнуться. Он слегка потрепал Исхака по плечу, а потом опять принял серьезный вид. — Итак, ты знаешь. Будем ли мы держаться на равных?

Было интересно наблюдать, как отражается на лице юноши ход его мыслей. Сын ремесленника и сын короля. Истинно верующий и неверный франк.

— На равных, — согласился Исхак не без тайной радости.

Исхак был не единственным юнцом в охотничьей компании, и кое-кто из них кланялся Айдану так, что было ясно: они знают, кто он такой. Айдан отметил, что таких знатоков было довольно много. Кажется, никого особо не задевало его присутствие и его явно франкское происхождение. Он был гостем: кем он был до этого и кем он будет потом, в данный момент не играло роли.

Сарацины не ездят в организованном порядке. Высокопоставленные лица толпились вокруг эмиров, эти круги перемещались и смешивались, как хотели. При появлении султана поднялась суматоха. Его сопровождение было меньше, чем у любого из предводителей отрядов: два-три родственника, егеря и сокольничьи, готовые к выполнению своих обязанностей, да горсточка стражей в одеждах солнечного цвета. Сам султан был одет в черное без каких-либо знаков его положения. Но уздечка его кобылы — королевы королев арабской породы — была отделана золотом.

Его появление вызвало взрыв приветственных криков; султан сверкнул улыбкой и махнул рукой, и вся кавалькада под гром копыт выехала из ворот.

Животворной кровью Дамаска была река Барада, прохладный поток, струящийся с гор и питающий посредством проложенных труб мириады колодцев и водяных цистерн города. Охота ехала вдоль реки, мимо фруктовых деревьев, клонящих ветви под тяжестью плодов, мимо прекрасных загородных домов знати, мимо круглых цветников, утопающих в благоухании роз. Лошади, свежие и бодрые в это раннее утро, словно танцевали по дороге. Один из всадников запел, песню подхватили остальные. Даже Айдан, уловив мелодию, присоединился к поющим. Он был горд тем, как освоился в городе, тем, что провел в нем много времени и ни разу ни сорвался и не бросился на поиски открытого неба; но теперь, вырвавшись на простор, он был опьянен. Он едва сдерживался, чтобы не пришпорить мерина и не вырваться вперед всех.

Его удерживало присутствие Исхака. Исхак, каждое движение которого вызвало воспоминание о Тибо. Исхак, который не был и даже — по воле Божией — не будет мишенью для кинжала ассасина.

И так, сдерживая себя, Айдан ехал вместе с остальными, иногда, если мог, подпевая песни, и с приличествующим принцу достоинством беседуя с теми, кто заговаривал с ним. Он знал многих эмиров. Курда из того же племени, из какого происходил султан; турка, старающегося держаться подальше; двоих-троих сирийцев. Двое из них были почти принцами: Масуд, брат госпожи Исмат, мало похожий на свою сестру, как описывала ее Джоанна, тяжелый и неуклюжий на ногу, но полный дивной грации в седле; и Мураф Шайзарский, сотрапезник султана, почти такой же высокий и худощавый, как Айдан. Мураф ехал рядом с глубоким старцем, оказывая ему почтение необычайное для столь высокомерного человека. Старец ехал верхом с легкостью человека, который всю жизнь провел в седле; спина его была прямой, а рука уверенно держала поводья его кобылы. Не только Мураф относился к нему уважительно: даже султан, чуть придержав свою лошадь, обратился к старцу «шейх» и «отец», и тот принял это как должное.

Здесь охотились несколько иначе, чем на Западе: тоже с собаками и соколами, но еще и с котами, с тощими пятнистыми гепардами, которых везли к месту охоты на спинах невозмутимо-спокойных лошадей. Впереди охотников ехали барабанщики, которые должны были вспугнуть дичь, какой бы она ни была — птиц, кроликов, мелких зверьков, стало газелей, которые вынеслись из зарослей, словно на крыльях. Айдан, засмотревшийся на гепардов, едва вспомнил о том, чтобы пустить в полет своего сокола. Вальяжные, сонные почти до безразличия, они, будучи спущены на землю, превращались в самых быстрых и самых смертоносных охотников. Они всегда настигали добычу, за которой гнались. Иногда на помощь им приходили соколы-указчики, которые налетали на жертву, забившуюся в убежище. Соколы падали на дичь, спрятавшуюся в глухих зарослях, дичь выскакивала наружу, гепарды настигали ее. Или же гепарды загоняли ее на открытых местах, дичь спасалась бегством, и соколы преследовали ее в тростниках. Затем соколы возвращались к вабилу, гепарды — на свои мягкие сидения; соколы терпеливо ждали, пока их спустят вновь, а гепарды погружались в дрему, казавшуюся их обычным состоянием.

Сокол Айдана, уже без клобучка, закричал и забил крыльями, вцепившись в рукавицу. «К охоте! — кричал сокол Айдану. — К охоте!»

Айдан рассмеялся и подбросил птицу в воздух.

Превратности охоты разделили компанию, одни охотники направились к реке, к ее высоким зарослям, а другие углубились в холмы. Айдан обнаружил, что они с Исхаком едут вместе с Мурафом и старцем — возможно, отцом Мурафа, — с их свитой, сокольничьими следом за парой собак. Все барабанщики спустились к реке, как и гепарды. Без них дело двигалось быстрее. Собаки вели их прочь от Барады, вверх по ручью, впадавшему в нее: он едва струился по каменистому дну, но заросли по его берегам были полны птиц.

Ягдташ Айдана быстро наполнился дичью. Его сокол почти не устал; успокоившись, но не насытившись кусочком своей последней добычи, птица лениво описывала круги — не охотясь, а всего лишь ради удовольствия. Сокол понимал Айдана, но не так, как понимал он обычного человека, а так, как осознавал присутствие силы — ветра, солнца, радости охоты, силы, которая несет и захватывает тебя.

Человеческая речь была непонятной и странной. Слова об остановке на отдых, о воде, яблоках из придорожного сада, куске хлеба.

Айдан спешился немного в стороне от остальных, пустив лошадь пастись. Он напился из ручья и утолил свой собственный голод, но продолжал ощущать острый голод сокола. Глаза его были полны солнца и неба, а сознание — свободой полета.

Сокол устал. Его хищная природа требовала своего. Он думал о том, как широк мир и как тесно в неволе, и вспомнил, что ничто не связывает и не может связать его, кроме воли того, кто послал его в полет.

Из укрытия, гонимый страхом, выпорхнул голубь. Сокол погнался за ним, с наслаждением впитывая его ужас, метания из стороны в сторону в последней отчаянной попытке спастись. Глупая птица снова слетела в чащу деревьев, спугнув всю стаю. Сокол с царственной неторопливостью выбрал среди них жертву, поднялся повыше и ударил, словно молния.