Между прочим, они передавали друг другу самые чудесные истории, слышанные от тех, кто побывал в Византии. Небо там, говорили они, синее, как сапфир; золотые купола, блестящие процессии, атлетические игры, яркое солнце и много вина. Нельзя ли проехать морем в эту чудесную Византию? – спрашивали они. Пусть бы «Золотой Дракон» перенес нас туда, чтоб хоть раз вдоволь упиться вином и кровью, раньше чем настигнет смерть. С завистью вспоминали они своих товарищей, побывавших в Византии. Добравшись туда хоть и на плохих, дырявых ладьях, эти последние поступали в императорскую гвардию, жили во дворцах, пили сколько хотели вина и меда. Каждый день дрались они с черными людьми, приезжавшими откуда-то на кораблях. А в конце концов возвращались опять на Север с огромными богатствами, говоря на чудном языке, которого никто не мог понять.

Наслушавшись таких необыкновенных рассказов о золоте, солнце, вине и крови, Дромунд совсем позабыл о цели своего путешествия и с восторгом предался мечтам об ожидающих его пирах и обогащении. Но вдруг, как бы разбуженный мыслью о мести, он содрогнулся от такого падения, и датчане стали ему так противны, что он, не сказав ни слова, встал, позвал собаку Хакона и ушел на нос.

Была уже ночь, и при свете восходившей луны фантастично вырисовывалась на палубе гигантская, страшная тень собаки. Громадный, серый датский дог, подняв свою свирепую пасть, глядел на звезды и выл.

Дромунд взглянул на него с суеверным страхом, думая, что перед ним находится сын Локи и Ангрбоды.

– Фенрир, – шептал он вполголоса. – Фенрир, скажи, верный ли путь избрал Дромунд?

Сердито поглядела на него собака свирепыми глазами и, подняв опять морду кверху, стала ожесточенно лаять на луну.

Прошло уже больше восьмидесяти лет с тех пор, как новгородцы, угнетаемые азиатскими племенами, призвали к себе могучего Рюрика.

По его примеру многие из знатных варягов переправились через Балтийское море и, чтоб не возвращаться опять назад, даже сожгли свои суда. По течению Днепра и Дона, между Болгарией и землей печенегов, основывали они княжества, существовавшие только насилием, обогащавшиеся грабежом; эти княжества росли и гибли сообразно предприимчивости своих вождей или просто благодаря капризу случая.

По их землям, из глубины Азии, тянулись караваны с разными восточными товарами, с богатейшими узорными коврами. До самого Мемеля доезжали послы калифа Багдадского и других властителей Востока за знаменитым желтым янтарем, исключительно находимым на берегах Балтийского моря. За дорогую цену выменивали они его, оплачивая, кроме того, право проезда туда и обратно. Янтарь считался у них обладающим чудесной магической силой; исцелял всевозможные болезни, возбуждал любовь и возвращал старикам юность.

По непроходимым лесам и необозримым степям пролегал этот великий торговый путь на восток, по которому лились то волны золота, то волны крови.

Окончив плавание по Балтийскому морю, проехав Вислу и Минские болота, Дромунд на этом пути стал встречать отряды людей, говорящих, как и он, по-варяжски.

Эти люди не везли с собой никакой утвари, даже котла для варки пищи. Они довольствовались кониной или какой-нибудь дичью, поджаренной на горячих угольях. Спали на голой земле, без палаток, подложив свои седла под головы и подостлав звериные шкуры.

Все они были широкоплечие, с бычачьими шеями, голубыми глазами, густыми бровями, длинными усами. Некоторые из них оставляли на бритых головах длинный чуб в знак благородного происхождения, а в одном ухе носили продетое золотое кольцо, украшенное драгоценным камнем или жемчужиной.

Дромунд узнал, что они составляли часть дружины киевского князя Святослава, сына княгини Ольги, принявшей христианство. Они звали его поступить в эту дружину и рассказывали про свои набеги на печенежские земли. Как много доставалось добычи на долю каждого! Какое раздолье страстям! Никто не препятствовал воинам резать и распинать пленников, сажать на кол женщин, вешать детей вниз головой, превращая их в мишень для стрел.

Дромунд притворялся, что охотно принимает их предложение, дошел с ними до Печерской горы под Киевом; но тут, достав себе челнок, тайком покинул своих товарищей, пока они отдыхали, и пустился плыть по течению реки.

Проплыв два дня и две ночи вдоль восточного ее берега, он встретил странного устройства ладью, плывшую на веслах вверх, против течения, к столице Ольги.

Похожая на форме на башмак, с высоко поднятыми концами, причем передний был сильно заострен, ладья эта, выдолбленная из одного толстого бревна, была так глубока, что в ней свободно помещались двенадцать человек.

Такие ладьи руссы обыкновенно брали с собой в походы и при всяких затруднениях в плавании – порогах, крутых поворотах реки – вытаскивали их из воды, взваливали себе на плечи и продолжали путь через леса и степи вплоть до того места, где река опять становилась судоходною.

Всмотревшись пристальнее, Дромунд ясно различил в ладье восемь человек гребцов, по-видимому руссов, и еще двух вооруженных копьями людей, между которыми сидел на подушке великолепно одетый человек и держал на коленях свитый в трубку пергамент. Кормчий же, который стоял на заднем конце ладьи и управлял рулем, не был в шишаке, как остальные руссы; его голову покрывал такой же двурогий шлем, прообразующий для норвежцев змея Иормугандура, какой носил и сам Дромунд.

Сильно налегая на руль, кормчий этот запел по-норвежски:

До начала веков, когда жил божественный Имир, не было ни океана с его песками и студеной водой, ни земли, ни неба, а везде и повсюду одна темная бездна.

Услыхав песню, священную для его родного края, Дромунд забыл всякое благоразумие и, вместо того чтобы спрятаться поглубже в тростники, он одним сильным ударом весла выплыл на середину реки и, стоя в своем легком челноке, во весь голос запел:

Когда жил божественный Имир.

Испуганные этим, руссы тотчас же опустили весла; двое вооруженных людей, бывшие в ладье, угрожающе схватились за копья, а великолепно одетый человек, который сидел со свитком в руках, тревожно взглянул на кормчего.

Строго сдвинув брови, последний спросил Дромунда:

– Ты, отвечающий таким образом на мою священную песнь, кто ты такой?

– Сын северных фьордов! – отвечал Дромунд.

– Ты идешь из Норвегии?

– Я покинул ее с наступлением зимней ночи.

– А куда ты направляешься?

– В Византию.

– Один, в этом челноке?

– Жрец направил мой путь.

– Скажи лучше, что оракул направил тебя к нам навстречу, так как сам Тор не прошел бы один те пороги, которые мы прошли.

– Моя судьба уже определена.

– Не хочешь ли разделить с нами нашу?

– Но вы идете на Север.

– Мы завтра же возвратимся.

– И отправитесь опять на ночь?

– В Византию.

– Значит, сами асы посылают мне вас, – воскликнул Дромунд и, ухватившись за борт ладьи руссов, впрыгнул в нее, несмотря на то, что сидящий на подушке человек продолжал недоверчиво его оглядывать.

Это был один из посланников, которых будущий император Византийский, Роман, поспешил послать по всем государствам, узнав его, автократор Константин, прозванный Багрянородным, не увидит новой луны.

Под предлогом просить друзей молиться о здоровье автократора, Роман разослал таким образом по миру всех патрициев, знатных вельмож и придворных, по своему сану достойных такого поручения. Иностранные государи, правители отдельных областей, полководцы армий, начальники крепостей и флота, как Средиземного, так и Адриатического, были предупреждены, что скоро предстоит перемена императора.

В память дружеских отношений, которые существовали между княгиней Ольгой и умирающим теперь базилевсом, Роман отправил к ней, в ее отдаленную столицу Киев, своего протоспафария, с письмом, написанным золотыми письменами, одна печать которого весила восемнадцать золотых. В этом письме просил он варяжскую княгиню, которая в царствовании Константина не побоялась приехать в Византию для того, чтобы принять святое крещение от патриарха Полиевкта, молиться за своего отца. Но в то же время будущий автократор хотел предотвратить волнения и устранить какие-нибудь дерзкие надежды, которые могли явиться у беспокойных и смелых руссов при вести о перемене императора. Поэтому он обещал Ольге оказывать ту же поддержку, какою она пользовалась в Византии в царствование Константина.