Из связей Тухачевского с «женщинами не нашего класса» сотрудник полпредства ОГПУ по Западному краю проводил линию к «сведениям, что в Польше интересуются его романами». Тоже все оказывается вполне логично. «Романы» Тухачевского «с женщинами не нашего класса», с польскими фамилиями (следовательно, польского происхождения) открывают «канал» для «вербовки» Тухачевского польской разведкой. Отсюда и вывод «доносителя»: Тухачевского «помимо воли могут склонить к шпионажу». Иными словами, уже можно было считать Тухачевского «почти изменником».
Такой вывод выходил за рамки обвинений в «бытовом разложении». Дело, таким образом, приобретало политический характер. Естественно, у власти должен был возникнуть вопрос о политическом доверии М.Тухачевскому, т.е. о его политической благонадежности, о возможности продолжения его службы в должности командующего Западным фронтом. На это указывает предельно выразительная резолюция М.Фрунзе, наложенная им в конце марта 1924 г. на эту информацию и опровергающая подозрения, ею порожденные: «Партия верила, верит и будет верить т. Тухачевскому»1.
Хорошо было известно также и то, что Тухачевский владел усадьбой в Смоленской губернии, до революции принадлежавшей его отцу и проданной еще в 1908 г. Уехавший в 1922 г. за рубеж генерал И.Данилов свидетельствовал: «Милость большевиков к нему (т.е. М.Тухачевскому) за его «подвиги» столь неограниченна, что ему возвращено даже, вопреки идеям большевизма, его имение... где хозяйничают его сестры»826 827. Поэтому возбуждение вопроса о владении усадьбой, о чем все давно знали, именно осенью 1923 г. представлялось также не случайным.
Из контекста приведенной выше информации становится ясным, что, во-первых, до составления этой «докладной записки» агентурного наблюдения за Тухачевским не велось. Во-вторых, инициатором составления и направления Г. Ягоде данной «докладной записки» были не структуры ГПУ Белоруссии по Западному краю или по Западному фронту, а начальник ПУ фронта В.Касаткин. В-третьих, примечательно, что Касаткин начал проявлять активность в этом направлении именно в августе 1923 г. Именно в это время Касаткин получил указание свыше о направлении «компромата» на Тухачевского через ГПУ в Москву. Он должен был получить такое распоряжение от своего непосредственного руководства в ПУ РККА, т.е. от В.Антонова-Овсеенко, хотя сомнительно, что последний являлся инициатором данной «операции». Впрочем, такое распоряжение Касаткин мог получить и как временно исполняющий дела члена РВС фронта, и как помощник командующего. Во всяком случае, вряд ли он, не имея за собой высокого «соизволения», решился бы на столь грубое нарушение установленного порядка.
Примечательно, что отправленная 2 сентября записка полпреда ГПУ по Западному краю «молчала» вплоть до 20 сентября 1923 г. Но едва 16 сентября 1923 г. начались маневры Западного фронта иод руководством Тухачевского, как 18 сентября на заседании Политбюро ЦК заслушивается сообщение В.Молотова «О Красной Армии». На следующем заседании Политбюро ЦК 20 сентября было поставлено иа обсуждение «предложение Троцкого о передаче материалов о Тухачевском в ЦКК и немедленном назначении авторитетного РВС Запфроита»1. Примечательно и другое: за подписью Сталина Политбюро по этому вопросу решило «принять» предложение Троцкого, «поручив Оргбюро наметить срочно состав РВС Западного фронта и внести на утверждение Политбюро» 828 829. Это означало передачу «дела Тухачевского» в «высший партийный суд» и фактическое предрешение его смещения с должности командующего Западным фронтом.
Приняты были и иные меры воздействия на «генералитет» Западного фронта. Командир 4-го стрелкового корпуса А.Павлов, давний приятель и соратник М.Тухачевского, был исключен из партии «за пьянство». Партийным взысканием за пьянство грозили и командиру 5-го стрелкового корпуса П.Дыбенко. Как меры воздействия в этом же направлении следует расценивать удаление в октябре 1923 г. в Москву «на учебу» начальника штаба 16-го стрелкового корпуса П.Шаранговича, командира 2-й стрелковой дивизии Я.Фабрициуса, командира 27-й стрелковой дивизии Г.Хаханьяна; смещение с должности помощника (в то время врид) командира 27-й стрелковой дивизии Ф.Ольшевского, переведенного в ноябре 1923 г. в Приволжский военный округ; перемещения командного состава полков, входивших в соединения Западного фронта.
Обращает на себя внимание и следующее обстоятельство. Едва «дело Тухачевского» поступило в парткомиссию ЦКК, по его поводу был сделан запрос заместителю председателя РВС СССР Э.Склянскому: «Перекомиссия ЦКК просит Вас срочно прислать ей все имеющиеся у Вас материалы на Тухачевского»1. Однако все «дело» оказалось сведенным к «провозке семьи» в вагоне спецназначения, полетам на аэроплане в усадьбу и наличию: самой усадьбы, которая когда-то принадлежала Тухачевским830 831 832; Тухачевскому было направлено приглашение: «ЦКК просит Вас прибыть к члену ЦКК тов. Сахаровой 24 октября 1923 г. к 12 часам дня...»'1 и резолюция: «По распоряжению т. Сахаровой дело сдать в архив по заслушании личных объяснений Тухачевского»833 834 835. Примечательно, что вопреки решительному и жесткому тону резолюции Политбюро ЦК руководство ЦКК решило (или получило распоряжение) не придавать «делу Тухачевского» большого значения. Оно было передано на рассмотрение рядовому члену ЦКК, никому не известной т. Сахаровой, которая, видимо, по распоряжению руководства ЦКК, после соблюдения формальностей должна была фактически закрыть «дело». Тухачевский, видимо, поставленный в известность о таком отношении к его «делу», ограничился краткими письменными объяснениями и не явился в «высший партийный суд», в ЦКК. Да и сам стиль этих объяснений обнаруживает едва заметное пренебрежение командующего Западным фронтом к члену ЦКК т. Сахаровой. «По поводу заявления сообщаю следующее: 1. Провозки семьи действительно имели место. 2. На аэроплане никогда не прилетал. 3. Усадьба, где живет моя мать, действительно принадлежала моему отцу с 1908 г., потом он ее продал. Поселилась мать с сестрами во время революции»0. Его ответ можно было бы квалифицировать по тону, как «вызывающий»: «Да, делал, ну и что?»
Эти письменные объяснения Тухачевский отправил в Москву, в ЦКК, скорее всего, вместе с А.Виноградовым и своим новым адъютантом М.Михайловым-Морозовым, которые находились в командировке в Москве с 3 по 11 октября 1923 г.в Сам Тухачевский с 8 сентября и до 29 октября 1923 г. в Москве не был836. В эти дни он находился сначала в «полевой поездке» по фронту’. Возможно, он намеревался в обстановке «оперативно-стратегической игры» со своими «генералами» заодно проверить их настроения и отношение к себе в связи с конфликтом с партийным центром. Однако, хотя эта «полевая поездка» рассчитана была до 2 ноября837 838, уже 23 октября Тухачевский вместе с сопровождавшим его в поездке Л.Виноградовым вернулся в Смоленск «из-за болезни»839. Трудно сказать, была ли эта болезнь действительная или она носила «дипломатический» характер. Быть может, настроения «его генералов» оказались недостаточно «решительными» для того, чтобы он мог занять более «жесткую» позицию в отношении Москвы. Возможно, он выбрал «мягкую», завуалированную форму неподчинения центру, сохраняя за собой «путь к отступлению». На всякий случай у него «в запасе» оставалась извиняющая его поведение причина — «болезнь». Однако так или иначе он «отказался выехать по вызову», как сообщал А.Гучков, т.е. он отказался подчиниться распоряжению из Москвы.
Весьма вероятно, что столь «мягкая» реакция ЦКК на «дело Тухачевского» объяснялась новой попыткой «оторвать» Тухачевского от Западного фронта, дать ему «почетное назначение» и отправить в Берлин с группой Г.Пятакова. Ему демонстрировали «готовность» высших партийных органов забыть о его «прегрешениях» в обмен на «покорность», на «мирный» отказ от должности командующего Западным фронтом. Ему как бы обещали не отдавать «под высший партийный суд», не наказывать, если он «сдастся». В ответ на его отказ подчиниться и принять предложенный ему вариант закрытия его «дела» ЦКК решила действовать более жестко.
