Кроме поляков, правительство Бюлова с большой подозрительностью относилось еще к датчанам и евреям. Правительственное недоверие к ним, однако, не достигало такой остроты, как по отношению к полякам; гонения на евреев не шли дальше устранения их из офицерства, дипломатической службы и администрации, и крайние требования немецких антисемитов не пользовались большим сочувствием правительства. Что же касается эльзасцев, то правительство, остерегаясь их тяготения к Франции, держалось по отношению к ним довольно при -мирительно; в 1902 г. был даже отменен закон, по которому в некоторых случаях наместник мог получать диктаторские полномочия. Правительство имело ввиду как бы приручить эльзасцев, добиться их дружбы, но, конечно, уничтожить их тяготение к Франции оно не могло.

В общем направлении политики Бюлова огромную роль сыграли внешние отношения. С самого же начала своего канцлерства Бюлов принял крайне агрессивный тон. В своей книге он объяснял эту агрессивность тем, что «ввиду беспокойства и разочарованности, охвативших Германию в течение первых десяти лет после ухода Бисмарка, на общественное мнение возможно было оказать давление, только играя на струнах национализма и будя в народе самосознание». Не позволять, чтобы Германии кто-нибудь посмел наступить на ногу, не допускать разрешения каких-либо, даже не имеющих прямого отношения к интересам Германии вопросов без ее участия и вмешательства — вот что стало теперь лозунгом всей внешней политики Бюлова. Благодаря этому в международных отношениях Германии при Бюлове вопросы самолюбия заняли первостепенное место, часто даже вопреки здравому пониманию реальных выгод немецкой нации. В этом заключалась коренная разница между Бюловым и Бисмарком. Бисмарк был реальным политиком в точном и прямом значении этого слова и никогда бы не допустил, чтобы амбициозное понимание национальной чести в чем бы то ни было могло повредить прочности международного положения в Германии и ее добрым отношениям к тем державам, с которыми, по его мнению, Германии было выгодно дружить. Для Бюлова, а также и для самого Вильгельма на первом плане стояла забота о том, чтобы имя немца было грозно во всем свете, чтобы никто «не дерзнул хотя бы только бросить косой взгляд на немца»²⁹, и эта заносчивость нередко только вредила Германии и ссорила ее с теми, с кем ей не было выгодно ссориться. С «реальной политикой» такое преувеличенное понимание национальной чести имело довольно мало общего, и реалистически настроенный

Бисмарк, несомненно, осудил бы многие из устрашительных проявлений политики Бюлова. Стоит только вспомнить хотя бы то, как он обошелся в 1866 г. с побежденной Австрией.

Невыгодность для Германии устрашительных приемов Бюлова сказалась прежде всего при ликвидации китайского восстания. После подавления китайского восстания (1901г.) Вильгельм потребовал, чтобы китайцы принесли ему извинения в оскорбительной для национального достоинства китайцев форме; глава китайского «извинительного» посольства, брат китайского императора принц Чун должен был трижды поклониться сидевшему на троне Вильгельму и в унизительных выражениях произнести слова извинения. Следствием этого было то, что китайцы главную тяжесть своего вынужденного унижения возложили на Германию и к немецким культуртрегерам, приехавшим в Китай, они относились с большей неприязнью, чем к пришельцам других наций. Немецкие купцы, которым приходилось иметь дело с китайскими покупателями, теперь очень ощутимо испытали на себе неудобства этой китайской неприязни. Другой раз устрашительная политика привела к конфликту с реальными выгодами нации при подавлении восстания южноафриканского племени гереро. Это маленькое племя жило в германской юго-западной колонии; немецкие власти и купцы подвергали его самой жестокой эксплуатации; в начале 1904 г. оно, наконец, не вынесло, и восстало. Сначала Бюлов отправил против повстанцев только небольшой отряд, но в скором времени его пришлось увеличить до 17 тысяч солдат. К концу года к гереро присоединились еще и готтентоты под предводительством своего вождя, 80-летнего фанатика Гендрика Витбоя. Германскому корпусу не.стоило большого труда подавить восстание гереро. Подавление сопровождалось крайне жестокими мерами. Немецкие солдаты с огнем и мечом прошли через маленькую страну и уничтожили более ²/₃ его населения; из 60 тысяч жителей там осталось всего 18 тысяч. К концу 1905 г. восстание гереро было подавлено. Несколько больше времени потребовало подавление готтентотского восстания. Оно было закончено к 1907 г. с такой жестокостью, как и усмирение гереро. Для германских купцов и промышленников эти жестокости имели довольно печальный результат. Южная Африка изобиловала большими рудными богатствами, но зато страдала от недостатка людей. Белые шли туда неохотно, а местное население было слишком немногочисленно. Поэтому-то немецкие капиталисты и предприниматели отнюдь не имели оснований благодарить германские власти за опустошительность их усмирительных приемов. Недостаток рабочих рук, который и прежде был заметен, теперь стал чувствоваться особенно остро.

Главную роль в международных отношениях Германии при Бюлове занимало прогрессирующее ухудшение ее отношений с Англией. Агрессивный тон политики Бюлова, его притязания на моря, заботы об усилении флота, необычайно быстрое развитие германской торговли и промышленности, которая начинала успешно конкурировать с английской индустрией даже в пределах самой Англии, не говоря уже о других странах — все это заставляло англичан смотреть все с большей и большей тревогой и враждой на соперничающую с ними державу. Разрыв произошел, однако, не сразу, и в самые первые годы XX в. Англия еще считала своим главным врагом не Германию, а Россию. Когда выяснились русские притязания на Маньчжурию, то, чтобы положить конец расширению русского влияния на Дальнем Востоке, Англия искала даже поддержки Германии; но Бюлов неожиданно для Англии заявил (март 1901.г.), что Германия не заинтересована в маньчжурских делах; Англия была оскорблена, так как увидела в этом отказ Германии от совместного противодействия русским планам относительно Китая. Тем не менее в следующем 1902 г. Германии и Англии пришлось совместно выступать против маленькой американской республики Венесуэлы, отказавшейся возместить убытки немецких и английских фирм, пострадавших во время тамошних беспрестанных междоусобных войн. Венесуэла была подвергнута блокаде и уступила под совместным давлением Англии и Германии. Однако отношения между двумя державами продолжали ухудшаться. Особенно способствовало этому начавшееся в самые первые годы XX в. сближение между Францией и Англией. В 1903—1904 гг. между ними даже были заключены формальные соглашения, по которым они обязывались передавать спорные вопросы на рассмотрение гаагского суда и разграничивали сферы своего влияния в колониях. Этот переход на сторону Англии заклятого врага Германии, конечно, не мог способствовать улучшению отношений между ними. К этому прибавилось еще и то обстоятельство, что после русско-японской войны значительно улучшились отношения Англии и России; исход войны положил конец русским честолюбивым планам на Дальнем Востоке, и Англия избавилась от необходимости искать в Германии союзника дня противодействия этим планам. Со своей стороны и Франция воспользовалась положением друга обеих еще недавно враждовавших держав — Англии и России — для того, чтобы сблизить их друг с другом. Ее старания принесли плоды, и во второй половине 1900-х годов Германии пришлось считаться с крайне неприятным для нее переходом Англии на сторону ее врагов — Франции и России³⁰. Вильгельм не мог скрыть своего раздражения по поводу этого и, по своей привычке открыто выражать свои настроения, излил свое неудовольствие против Англии в нашумевшем интервью с сотрудником английской газеты «Daily Telegraph», имевшем место в 1908 г. Разговор императора с английским журналистом начался словами: «Вы, англичане, попросту ошалели! Что за подозрения, совершенно недостойные великой нации?» За этим неожиданным выпадом следовали резкие упреки в адрес англичан в том, что они подозревают германского императора в скрытой вражде и боятся его агрессивной политики. Император с большим жаром доказывал, что ничего подобного нет, что он, наоборот, всегда искал дружбы с Англией; и в увлечении он сделал такие заявления, которые еще более ухудшили отношения этих двух стран; он сказал: «Большая часть низшего и среднего класса моего народа не питает к Англии особенно дружеских чувств: значит, остается меньшинство, то меньшинство, которое меня слышит, состоящее, правда, из лучших элементов; но ведь и в Англии только меньшинство хорошо относится к Германии». Это заявление, конечно, не могло не показаться обидным англичанам, которых отнюдь не могло успокоить то обстоятельство, что только меньшинство германского народа, вкупе с Вильгельмом, относится к ним благожелательно. В интервью был еще ряд других неосторожных заявлений³¹, и оно подняло настоящую бурю и за границей, и в Германии. В обществе и в прессе упрекали Вильгельма в том, что он своими личными заявлениями ссорит Германию с другими державами, что все его поведение носит такой характер, как будто бы он — не конституционный, а абсолютный монарх, ведущий международную политику Германии на свой страх и риск. В газетах с негодованием спрашивали, как канцлер, несущий на себе ответственность за внешнюю политику Германии, мог допустить то обстоятельство, что речь оказалась опубликованной. Чтобы реабилитировать императора, Бюлов взял всю вину на себя и заявил, что англичанин, интервьюировавший императора, спрашивал у императора разрешения опубликовать его интервью, а император спросил заключения его, канцлера; но он, канцлер, сам статьи не имел времени прочитать и положился на своих чиновников, которые не возражали против публикации интервью. Только после появления в печати канцлер прочитал его и, найдя, что его не следовало бы печатать и виня во всем одного себя, подал в отставку; но император отказался ее принять. Это явно несостоятельное, придуманное объяснение никого не удовлетворило, и канцлеру пришлось иметь очень неприятные объяснения в рейхстаге. Оправдывая императора, канцлер всячески старался смягчить остроту его заявлений; что же было самым важным в его речи — это обещание, данное за Вильгельма, что в будущем император станет соблюдать даже в частных беседах известную осторожность, необходимую для единства нашей политики и престижа короны. «Если же этого не будет, — прибавил канцлер, — то и я, и мои преемники вынуждены будем отказаться от всякой ответственности». Император одобрил заявление своего канцлера и два года после того не выступал ни с какими личными заявлениями. Но весь эпизод с интервью оставил в Англии очень неприятное впечатление, и отношения между нею и Германией были окончательно расстроены. Обострились также и отношения Германии и Франции. Столкновение между ними произошло из-за так называемого ма-роккского вопроса. Мадридская конвенция 1880 г. и соглашение 1887 г. гарантировали почти всем державам Европы права наибольшего благоприятствования в Марокко. Этим была недовольна Франция, которая издавна претендовала на то, чтобы Марокко осталось в сфере ее исключительного влияния, и всеми силами старалась изменить в свою пользу международные соглашения относительно Марокко. Долгое время ее старания оставались безуспешными, но в начале 1900-х годов положение дел изменилось: Италия в это время заявила свои притязания на Триполи; Франция согласилась предоставить ей там свободу действий, в обмен за что сама получила свободу действий в Марокко (1902 г.). Затем по упомянутому уже соглашению с Англией 1904 г., разграничивавшему английские и французские сферы влияния в колониях, и Англия заключила с Францией сепаратный договор относительно Марокко, которым Англия предоставляла право Франции произвести в Марокко целый ряд реформ военного, экономического, финансового и административного характера, за что англичане получали свободу действий в Египте. Таким образом, Италия и Англия развязывали Франции руки по отношению к Марокко. Германия, однако, ни за что не хотела допустить, чтобы Марокко подпало под власть Франции. Ей придало смелости то обстоятельство, что Россия только что потерпела неудачу в войне с Японией, и не могла в то время никак помочь Франции. Вильгельм захотел показать, что он не хочет считаться с франко-английским соглашением 1904 г. и по-прежнему считает Марокко свободным государством. Высадившись в апреле 1905 г. во время прогулки по Средиземному морю в Танжере, он в своем обращении к дяде султана назвал последнего «независимым государем» и заявил, что надеется на равное участие всех наций в торговле с Марокко «без каких-либо монополий и исключений». Вслед за тем Бюлов предложил созвать международную конференцию по поводу марокканского вопроса и настоял на своем требовании, хотя Франция сначала этому и противилась³². Конференция собралась в начале 1906 г. в Алжесирасе, но ее результаты не оправдали германских ожиданий. На конференции Францию поддержали не только Россия и Англия, но и Соединенные Штаты, Италия и Испания. На стороне Германии оказалась только одна Австрия; конференция одобрила почти все французские преобразования в Марокко, и Германии пришлось отступать во всех существенных пунктах. Через три года после этого (9 февраля 1909 г.) мемщу Германией и Францией был заключен особый договор по марокканским делам, по которому Германия признавала, что у Франции есть особые интересы в Марокко, и обещала не противодействовать им; Франция же согласилась признать независимость Марокко и хозяйственное равноправие всех держав в этом султанате. Особое положение Франции в Марокко было признано самой Германией, и это была несомненная победа Франции.