здавало новые не только торговые, но и стратегические пути, и поэтому император вдвойне ему сочувствовал. Из новых каналов на первом месте надо поставить Киль-ский канал (названный каналом императора Вильгельма). Открытый 19 июня 1895 г., он соединил Балтийское море с Немецким и, укорачивая торговые пути, в то же время позволял в военное время соединять флот обоих морей, минуя датские нейтральные воды. Вслед за тем были проведены каналы Дортмунд-Эмс и Эльба-Траве. У императора был при этом более обширный план: он имел ввиду связать сетью каналов восток и запад империи, от Рейна до Эльбы. Но этот проект встретил очень решительное противодействие со стороны консерваторов; восточно-прусские аграрии боялись, что новые пути усилят ввоз иноземного хлеба и создадут нежелательную для них конкуренцию; кроме того, они понимали, что проведение новых водных путей будет содействовать расцвету индустрии германского запада, что вызовет отток сельскохозяйственных рабочих из-за Эльбы на при-рейнские и вестфальские фабрики и даст новый толчок к вздорожанию цен на руки сельских рабочих в Восточной Пруссии. Консерваторы подняли настоящую фронду; они мобилизовали все свои силы, и против ассигнования на проведение новых каналов голосовали даже и те из них, которые состояли на государственной службе; сам министр Микель, все более сближавшийся с аграриями, очень двусмысленно защищал правительственный проект и после его речи граф Каниц иронически заявил, что он не знает, говорил ли министр за проект или против него. Император тем не менее был очень настойчив; он готов был даже на полный разрыв с консерваторами лишь бы добиться ассигнований на водные пути. Здесь, таким образом, ради интересов индустрии и коммерции, он был готов порвать с теми, к кому всегда благоволил. Эта жертва была, однако, напрасной, вместе с консерваторами против ассигнований голосовал и центр, и они были отвергнуты.
Более счастливой была политика благоприятствования индустриальным интересам в области внешней политики. Для немецкой промышленности нужны были новые рынки главным образом в странах слабой (Ближний Восток) и старой (Китай) культуры или же лишенных всякой культуры (Африка). На эти страны и обратил свое внимание Вильгельм в канцлерство Гогенлоэ. Его внешняя политика в это время стала отличаться гораздо большей решительностью, чем при Каприви. Император уже не довольствовался только тем, что Германия заняла первое место в Европе в качестве военной державы. Он стремился доставить ей первенство или, по крайней мере, почетное место и в других частях света. Германия, по его тогдашним представлениям, должна была стать мировой державой; ей нужны были новые колонии, новые сферы влияния, новые моря. То умеренное значение, которое признавали за колониальным движением Бисмарк и Каприви, уже не удовлетворяло теперь Вильгельма; заявления и его самого, и его министров по международным вопросам стали гораздо решительнее и заносчивее, чем прежде. Особенно характерна в этом отношении роль тогдашнего статс-секретаря по иностранным делам Бюлова в рейхстаге 6 декабря 1897 г. «...Мы держимся того мнения, — говорил он, — что вовсе не нужно исключать Германию из соперничества других наций в странах с богатым будущим.
Прошли те времена, когда немец оставлял в распоряжении у одних своих соседей землю, у других — море, а для самого себя оставлял только небо, где восседает на троне чистая доктрина». Эго означало, что Германия собирается занять агрессивную позицию не только в одной Европе, но и повсюду, где это окажется возможным. Переводя эти намерения на торжественный язык, принц Генрих Прусский, отправляясь к берегам Китая во главе большой германской эскадры, заявил, что он едет «возвестить на чужбине Евангелие особы его величества как тем, которые хотят ему внимать, как и тем, которые не хотят».
Притязания Германии на мировую роль прежде всего сказались в делах Ближнего Востока. Бисмарк не признавал, как известно, никакой ценности за Ближним Востоком. Известна его часто цитируемая фраза: «Весь восточный вопрос не стоит костей одного померанского гренадера». Он предоставлял полную свободу России и Австрии размежевываться, как они хотят, на Балканском полуострове. От этого полного индифферентизма к ближневосточным делам Вильгельм отказался с самого начала своего царствования, и при его содействии Германский Банк получил еще в 1888 г. концессию на постройку железнодорожной линии в Малую Азию до Ангоры. Когда же этот путь был окончен в 1893 г., то Вильгельм добился предоставления тому же. Германскому Банку права продолжить железную дорогу до Кейсариэ. Но и на этом Вильгельм не остановился и стал добиваться для немецких капиталистов концессии на продолжение малоазиатского железнодорожного пути далее в Месопотамию до Багдада и еще далее до самого Персидского залива. Нечего говорить, что индустриальные и коммерческие круги были живо заинтересованы в осуществлении этого великого железнодорожного пути, открывавшего самые широкие перспективы для германского сбыта. Но здесь Германии пришлось столкнуться с Англией. Железнодорожный путь от Константинополя до Персидского залива грозил заменить собой или, по крайней мере, понизить значение английского морского пути через Суэцкий канал в Индию и Китай. Поэтому английская дипломатия всеми силами старалась помешать осуществлению германского проекта, и Каприви, поддерживавший добрые отношения с Англией, не особенно на нем настаивал и сдерживал чрезмерную, по его мнению, настойчивость в этом отношении императора. Сам Вильгельм, однако, ни за что не хотел отказаться от своего плана, хотя бы даже и ценой разрыва добрых отношений с Англией. С отставкой Каприви он удвоил свои хлопоты перед султаном о разрешении на постройку дороги, и угодливый Гогенлоэ, конечно, не мог и не хотел оказывать ему в этом никакого противодействия. Чтобы склонить на свою сторону султана, Вильгельм не остановился перед довольно необычным шагом: осенью 1898 г. он предпринял путешествие на Восток, в Константинополь и Иерусалим. В турецкой столице он был с необычайной пышностью принят султаном Абдул-Гамидом, и это должно было выставить на показ всему свету дружбу между Турцией и Германией. В речах, которые Вильгельм произносил в Иерусалиме и Дамаске, он также подчеркивал свое расположение к мусульманскому народу и проявлял всяческое внимание к турецким национальным святыням и преданиям. В результате этого султан стал более уступчив и, несмотря на явное неудовольствие Англии, дал немецкому обществу капиталистов концессию на проведение багдадской железной дороги (1899 г.). Дело, однако, встретило еще некоторые затруднения, и в конце концов германские капиталисты при постройке багдадской дороги должны были допустить в свою компанию и французских, и дело постройки дороги было передано в руки германско-французского общества. Это произошло уже при преемнике Гогенлоэ — Бюлове.
Постройка дороги от Босфора в глубь Азии по немецкой инициативе и по преимуществу на немецкие деньги отдала почти весь турецкий рынок в руки германского капитала. В то же время Германии удалось расширить свое влияние и еще дальше — на Дальний Восток. Германское правительство воспользовалось ничтожным поводом, — убийством китайцами двух немецких миссионеров — для того, чтобы занять германским флотом бухту Кияо-Чау с городом Цзинтау. Это было в конце 1897 г., а в самом начале 1898 г. Китай должен был по особому договору признать право Германии пользоваться этой бухтой в течение 99 лет на арендных правах. Скоро для Германии представился случай еще более энергично вмешаться в китайские дела. В Китае возникло известное движение «Большого кулака», направленное против иностранцев. В Пекине были осаждены все европейские посольства, и на выручку их державы отправили соединенную армию, во главе которой был поставлен германский главнокомандующий — граф Вальдерзее. Вальдерзее прибыл в Китай уже при преемнике Гогенлоэ, и до его прибытия китайское восстание было уже, в сущности, подавлено ранее прибывшими туда русскими и японскими войсками, такчто для деятельности германского фельдмаршала оставалось уже небольшое поле. Да и самое влияние Германии на Китай встречало сильное соперничество со стороны Японии и Соединенных Штатов, и потому, конечно, о таком глубоком внедрении немецкого капитала в экономическую жизнь Дальнего Востока, как это имело место в Турции, не могло быть и речи. Более существенного успеха удалось достигнуть Германии вдаль-невосточных водах покупкой у Испании Марианских и Каролинских островов и приобретением части Самоанских островов (1899 г.).
