Собственно, так все и произошло. Атамана Заруцкого с его казаками князь Пожарский смял походя, и тот вынужден был отойти к Коломне, чтобы не оставить совсем без защиты Мари-нус царевичем Иваном. И поляки, видя решительный настрой свежей рати, не замедлили вступить в переговоры о сдаче.

Понимал я, что с победой князя Пожарского дело царевича Ивана гибнет почти безвозвратно, тем не менее не мог я сдержать слез, когда воитель славный под звон колокольный вступил во главе войск своих в ворота Кремлевские.

«Конец Смуте! — ликовало сердце мое. — С сего дня великого начинается возрождение Земли Русской! Хвала Господу!»

Глава 11

Последняя

[1613—1618 гг.]

«Москва от польских и литовских людей очищена, храмы Божии в прежнюю лепоту облеклись, и Божие имя славится в них по-прежнему. Но без государя державе Русской стоять нельзя, печься о ней и людьми Божиими промышлять некому, без государя вдосталь державу Русскую разорят все, без государя держава ничем не стоится и воровскими заводамц на многие части разделяется и воровство много множится».

Так начинались грамоты, что по всем городам русским были разосланы. Призывались в них люди выборные в Москву на Собор Земский для избрания царя нового. Дело это многотрудное, суеты не терпит. В землях, Смутой не затронутых, и поступали по старинке, думали долго, выбирая лучших и наказ составляя, слышал я, что в некоторых местах мыслили объявить очищающий и просветляющий пост, строгий, сухой, трехдневный, для всех, включая младенцев грудных, дабы вернее расслышать глас Господень, возвещающий об избраннике Его. Верно ли это и чье имя прозвучало с Небес — мне неизвестно, так как выборные от земель отдаленных на Собор не поспели. Куцый был Собор, что и говорить, даже многие бояре знатные во главе с боярином первейшим князем Федором Мстиславским на нем не присутствовали — после сидения кремлевского разъехались они по вотчинам своим, где питали тело, забывая о душе и пренебрегая своими обязанностями священными. Не было и патриарха законного, который мог бы тот Собор освятить и направить, — уж год как пустовал престол святительский после мученической смерти преподобного Гермогена в узилище холодном, куда его ввергли безбожные поляки. Но все же это был Собор, не чета тому, что избрал на престол Василия Шуйского, и волю Господа он прозрел и исполнил. Уж в этом вы можете мне поверить, я Промысел Божий всегда сердцем чую и склоняюсь перед ним смиренно.

Избирали бы по закону, выбрали бы царевича Ивана. Но Месяц Ясный, пока еще молодой и слабый, не воссиял в сердце народном, подобно отцу его, Красному Солнышку. И хоть звучало имя Ивана громко, особенно в первые дни, но выкрикивали его немногие оставшиеся в Москве казаки да черный люд на площадях, на самом же Соборе не нашлось людей вер--ных и решительных.

Избирали бы достойнейшего, выбрали бы князя Дмитрия Пожарского или, как его более правильно величали на Соборе, князя Пожарково-Стародубского. Достойнейшего не только по делам его, но и по крови. Куда было до него всяким Геди-миновичам — Мстиславским, Голицыным, Трубецким, о Романовых худородных и речи нет, только Шуйские могли бы помериться с ним кровью, но тех ни одного не осталось в пределах русских. За своего воеводу счастливого ратовало войско, к нему склонялись многие святые отцы, знавшие его ревность к церкви православной, да и сам князь Дмитрий отнюдь не устранился от дел выборных, но...

Но избрали Михаила Романова. У которого и прав-то никаких не было, которого никто толком не знал, за которым никакой силы не стояло, который, наконец, находился незнамо где! Как никто не стоял? — воскликнете вы с удивлением, соглашаясь со всем остальным. — Что же вы, князь светлый, талдычили нам пятьдесят лет о заговоре романовском, а как до дела решительного дошло, так, оказывается, и нет ничего в помине?! Да, отвечу я, так вот все сложилось, и заговор был, и силы в него были вовлечены огромные, все спалили они себя в пожаре зажженной ими же Смуты. Немногие оставшиеся, те же сидельцы кремлевские Салтыковы, вели себя тихо, спра-

ведливо опасаясь, что придется ответ держать за злодеяния и измены многолетние. Даже Федор Романов, смирившийся с поражением, прислал из тюрьмы польской грамотку, в которой советовал Собору избрать кого-нибудь из бояр, на кого Господь укажет, имея в виду, конечно, бояр истинных, из старой знати. Был еще брат его Иван Никитич, боярин Борисовой поздней выпечки, тот, услышав фамилию свою, встрепенулся было, но от имени провозглашенного сразу сник и одно только молвил обиженно: «А почему не я?» Так и получилось, что выкрикнули Михаила Романова люди никому не известные, даже имен своих истории не оставившие, поддержали же их некоторые святые отцы, заверившие клятвенно, что было им откровение Божие, Собор откликнулся на этот призыв, беспристрастный и бескорыстный, и после молитвы совместной и долгой, просветленный, проголосовал за Михаила Федорова сына Романова.

В сущности, не Михаила Романова избрала Русь. Миша сам по себе место пустое. Его как испугали в младенчестве при штурме подворья романовского, так уж и на всю жизнь. Лишенный с той поры отеческой опеки, рос он в глуши в окружении женском и вырос форменной бабой без ухваток мужских. Образования, понятно, никакого, я так думаю, что и чтению с письмом не обучен, оно бы не страшно, но при этом ведь и ума никакого, и воли. Даже благочестия истинного в душе не было, как у царя святого Федора, одна лишь смесь из женского страха перед Высшей Силой и бездумного исполнения обрядов.

Нет, не царя избрала Русь, а Судьбу. Какой она будет, когда прояснится, нам неведомо. Быть может, при сыне Михаила или при внуке. В одном уверен — будет она великой, хотя и совсем другой, чем при нас, царях извечных.

«Ехать к государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу Всея Руси в Ярославль или где он государь будет... Бить челом государю великому, чтобы умилился он над остатком рода христианского и пожаловал бы ехать на свой престол

царский в Москву... А буде государь не пожелает, станет отказываться или начнет размышлять, то бить челом и умолять его всякими обычаями, чтоб милость показал, был государем царем и ехал в Москву вскоре: такое великое Божие дело сделалось не от людей и не его государственным хотением, по избранию Бог учинил его государем...»

Такой вот наказ дан был посольству многолюдному, которое отправилось на поиски царя новоизбранного. Обрели его нежданно в монастыре Ипатьевском — все как-то запамятовали, что сей оплот Годуновых царь Димитрий пожаловал преподобному Филарету, сиречь окаянному Федьке Романову. Там, в доме Святого Ипатия, первый из Романовых взял в руки посох царский.

Но этому предшествовали уговоры долгие. Оно, конечно, обычай таков, но обычаи надо правильно понимать, уговари-вали-то всегда наследника законного, а никак не царя избранного. Во всей истории нашей долгой одно-единственное исключение было — царь Симеон, но то был случай особый, опять же Симеона можно было считать наследником законным. Был он временами вздорным и упрямым, но все же мужем, в силе и здравом уме пребывающим. А в Ипатьевской обители к кому приступали? Не к Михаилу Романову, а к матери его Марфе, которая никакого права голоса не имела не только по женскому естеству ее, но по сану иноческому, подразумевающему отрешение от всяких дел мирских. Государь великий одно твердил: «Как маменька скажет, так и будет!» —та же сыну благословения своего не давала, укоряя державу, народ и послов разными мелкими женскими обидами, что она в жизни претерпела: насильственным пострижением в монахини, многолетней разлукой с мужем, конфискацией в казну царскую деревенек родовых, не забыла ни одного колечка, ни одного платья, что пропали при разгроме их подворья во времена царя Бориса.