бив себя Ангелу Господню, который отвел руку Авраама вместе с ножом жертвенным от горла единственного и любимого сына его Исаака и направил ее на другого агнца. Можно даже сказать, что подсунул я для жертвы неизбежной этого самого другого агнца — царь Борис взошел на престол ровно через сто лет, почти день в день, после венчания на царство Димит-рия-внука. Он и повторил его злосчастную судьбу, пав во цвете лет, но чуть опередив расписанный мной график. Да, судьбу не обманешь, Димитрий сел на престол дедовский. Все время его короткого царствования душа моя не знала покоя — приближалось столетие смерти Димитрия-внука! Все и случилось по предначертанному, возможно, этим, а не уверенностью в спасении Димитрия объяснялось мое отрешенное спокойствие в день переворота. Похоже, что и Димитрий какими-то путями неведомыми, быть может, даже неосознанно, прозрил свою судьбу и смирился с ней, решив навсегда сгинуть в неизвестности.
Но Господь рассудил иначе — Димитрий вернулся. А вернее сказать, Господь, спасший Димитрия в Москве, силой вернул его обратно. Вот я и задумался — для чего? И чем дольше я думал, тем больше запутывался. По всему выходило, что от возвращения Димитрия был один только вред. Не будь его, Смута рано или поздно бы улеглась. Как разбили отряды Болотникова, так же бы утихомирили и прочую чернь, поляки без Димитрия и не подумали бы соваться в пределы русские, борьба за власть велась бы, где и положено, в стенах кремлевских, и обычными кремлевскими методами, без ррови, — клеветой, ложью, подкупом, лестью, на крайний случай ядом или удавкой. А со вторым пришествием Димитрия началось великое разорение Земли Русской. Не мог Господь такого хотеть, а если вдруг и решил наказать народ Русский, то у Него для этого и без Димитрия средств достало. Да и для самого Димитрия все неладно вышло, не вернись он, остался бы в памяти народной витязем блистающим, возлюбленным Красным Солнышком, погубленным во цвете лет боярами злыми, о нем бы песни слагали и сказки сказывали, как об отце его, а теперь, после всего случившегося, его вором кличут. Только на время надежда, ведь и с отцом его Иваном тоже все непросто складывалось.
генрих эрлих
Да, многие дела, даже и страшные, творились на Земле Русской именем Димитрия, но сам он ничего не делал, нарочито ничего не делал, можно сказать, умыл руки и затворился в своем дворце в Тушине, а чуть попытался что-то сделать, так сразу был сражен. «Так для чего же Ты призвал его?» — чуть ли не с гневом вопрошал я Господа.
Господь, по извечной доброте своей, недолго держал меня в неведении.
Гонец опять прибыл ранним утром. «От царицы Марины. Молят прибыть срочно».
«Сорока дней не прошло!» — с грустью думал я, скача во весь опор в Тушино. *
Я был готов к самому худшему — и возок с собой взял, и заранее отрядил двух холопов за тем самым неболтливым священником. А когда пани Казановская повела меня прямиком в спальню Марины, я последнюю надежду потерял.
В комнате было жарко натоплено, Марина лежала на постели под одеялом, но в одной рубашке — я сразу отвел взгляд в сторону. Но тут же отбросил всякую учтивость и в изумлении уставился на огромный живот Марины, колоколом возвышавшийся под одеялом. Мне, наверно, раньше надо былр догадаться, но, к горю моему, не было у меня достаточного опыта в таких делах. И видя в прошлый свой приезд широкие платья Марины, я только кивал одобрительно: молодец, русское носит.
— Не стесняйтесь, князь светлый, — раздался голос Марины, — садитесь рядом. Извините, что не встретила вас, как по добает, но не встаю уже, срок подошел. Как здоровье ваше? Хорошо ли доехали?
В положении Марины что делать? Только ждать да разговаривать, вот мы и провели весь день в разговорах. Я больше вспоминал времена былые, дни рождении Димитрия, отца его Ивана и другого племянника моего Димитрия, другие события радостные, Васеньку нашего только не поминал, чтобы не бередить старую рану и Марину не расстраивать. Марина же.
рассказывала мне о последних событиях в Тушине. Скрывать ее состояние становилось все труднее, поэтому она затворилась во дворце царском и более не являла себя народу, что породило самые разные слухи, от безутешной скорби по бесследно сгинувшему мужу до тайного разврата. Но, несмотря на свое затворничество, Марина через верных людей знала все, что происходит в лагере. Почти сразу после таинственного исчезновения Димитрия поляки во главе с князем Рожинским начали переговоры с послами королевскими. Вскоре к ним присоединились и некоторые знатные русские, служившие Димитрию. Патриарх Филарет, по видимости, никак в этом не участвовал, но я не сомневался, что все делалось с его благословения и по его приказам. Доподлинно о содержании переговоров Марина не знала, но, по многим слухам, выходило, что речь шла о возможности возведения на престол Русский королевича Владислава — задумка, как вы помните, не новая. Уверился я лишний раз в том, что не удалось нам обмануть ни князя Рожинского, ни тем более Федора Романова, оба они уже не принимали Димитрия в расчет, но, храня свое знание в тайне, первый пытался с честью выпутаться из русской заварухи, второй же повел свою, непонятную мне пока игру.
Могла ли Марина безучастно взирать на это?! Она по примеру Димитрия писала письма, всем подряд, включая короля Сигизмунда и Папу Римского, чтобы не забывали, что есть истинная и законная государыня Русская, ответила она на мой немой недоуменный вопрос. «Счастие меня оставило, но не лишило права властительного, утвержденного моим царским венчанием и двукратною присягой народа русского», — так она писала к королю польскому, то же и мне сказала.
А еще Марина достала из сумы, что была с Димитрием во время неудавшегося побега, загодя написанные грамоты с его подписью. В них он призывал отряды, кои он считал верными, оставить немедленно Тушино и двигаться к нему в Калугу. Марина устроила так, чтобы эти грамоты дошли до тех командиров, кому они были написаны. Войско, пребывавшее в растерянности и молчании, воодушевилось и ударилось в споры бурные. Я догадался, что все это Марина замыслила еще тогда,
у смертного одра Димитрия, дошел до меня наконец-то и смысл ее последнего возгласа в разговоре с Федором Романовым, что все еще услышат о Димитрии, но я все же не удержался и спросил тихо: «Зачем идешь на это, Марина?»
— Что могу сделать я, слабая женщина, в схватке мужчин? — ответила она без раздумий, видно, сто раз до этого все обдумала. — Но Димитрия они боятся, даже тени его трепещут. Только так я могу отстоять права, не свои — сына нашего!
В том, что родится именно сын, у нас с Мариной никаких сомнений не было. По всему выходило, что Господь призвал Димитрия во второй раз только для того, чтобы он зачал этого ребенка, так не девочку же — прекрасный пустоцвет, а только мальчика, продолжателя славного рода. И родится он здоровым и сильным, и будет хранить его Господь до лет зрелых, и даст ему потомство. А иначе зачем все это?
В одном Марина сомневалась — не следует ли позвать патриарха, чтобы он по обычаю нарек имя младенцу царственному. Я чуть было не ляпнул, что окаянного Федьку Романова я не подпустил бы к новорожденным щенкам своей последней суки, не то что к сыну Димитрия, но, видя, что Марина сама этого не жаждет, без труда нашел другие доводы, чтобы отговорить ее от этой затеи, тем более что и священник у меня был под рукой. И еще одна светлая мысль мелькнула в голове моей.
— Я так думаю, что не следует торопиться... — начал было я, но тут Марина, схватившись за живот, издала такой страдальческий стон, что меня будто ветром выдуло из комнаты, а в распахнутую дверь устремились какие-то женщины с тазами, ворохами полотенец, кувшинами с горячей водой, в общем со всем, что им там необходимо.
