— Царю Русскому достанет казаков для любых дел!

Вот так ловко вел я разговор, с каждым словом обретая все большую уверенность.

— А я вот слышал, что ранен был прошлой ночью Димитрий, оттого и вернулся, — сказал Федор и впился глазами в лицо мое.

Хорошо, что на Марину не смотрел, та сидела ни жива ни мертва. На моем же лице он мог увидеть разве что легкую усмешку, потому что подумал я в тот момент: «Шалишь! Ничего-то ты не слышал! Меня на арапа не возьмешь! Столько раз брал, что успел я твою манеру насквозь изучить!»

— Не ранен и не вернулся — спокойно ответил я и добавил

для убедительности: — Димитрий другой дорогой поехал, а те четыре сотни были для отвода глаз.

— Хвала Господу! — возгласил Федор. — Завтра же сам отслужу благодарственный молебен. Я ведь й приехал сюда, чтобы справиться о здоровье Димитрия, да еще попенять ему по-пастырски за то, что отправился в дорогу дальнюю, не испросив моего благословения.

Говоря это, Федор медленно уплывал куда-то в сторону, вдруг он сделал несколько быстрых шагов и распахнул дверь в спальню Димитрия. Я к тому моменту настолько уверился в своих силах, что неспешно поднялся с кресла и степенно подошел к Федору.

— Удостоверился? — спросил я, заглядывая в спальню через его плечо.

— Помилуй Бог, я ни мгновения не сомневался, князь светлый, в твоих словах, — ответил Федор, пристально осматривая комнату.

Я облегченно вздохнул, и тут в мой нос ударил тот особый тяжелый запах, что всегда исходит от тяжелораненого и умирающего человека, и еще я с ужасом заметил валяющийся на полу возле кровати обрывок заволоки с пятном крови — при-бирались-то боевые холопы, они к такой работе непривычны. Но Федор уже отошел от двери и, водрузив себя в кресло, продолжил допрос:

— И когда же Димитрий вернуться изволит?

—Думаю, что никогда, — ответил я, сдерживая дрожь в голосе. '

—Даже так, — раздумчиво протянул Федор и вдруг вскинул на меня глаза, — и что же, мы никогда больше о нем не услышим?

— Услышите, непременно услышите! — вскрикнула Марина.

—Даже так, — повторил Федор и поспешил откланяться.

У меня еще тогда мелькнула мысль, что нам не удалось провести старого лиса. А последующие события показали, что и Рожинский обо всем догадался. Но я уверен, что к слухам, взбудоражившим весь Тушинский лагерь, они касательства не

имеют, не такие они были люди, чтобы делиться жизненно важными для них сведениями с кем бы то ни было.

Слухи, как это часто бывает, родились сами собой. Сначала говорили о бегстве Димитрия, затем о его ранении, потом и о гибели. Так всегда бывало, стоило государю закашлять, как тут же начинались разговоры о том, что государь уже скончался, а злокозненные бояре скрывают это от народа. Я это хорошо знаю, меня самого хоронили несколько раз, один раз даже в летописи попал.

Всю ночь не стихали крики в лагере, а на рассвете толпы поляков и казаков, изрядно разогретых вином и ночными спорами, приступили к дворцу с громкими призывами к Димитрию явить себя народу. Казалось, еще немного, и они ворвутся во дворец, чтобы самим удостовериться в справедливости слухов. Пришлось Марине выйти на крыльцо и объявить, что государь отъехал, но скоро обратится к ним с воззванием. Пока же призвала всех успокоиться и разойтись по домам.

Толпа отхлынула, но не успокоилась. Раздался крик, что царицу тоже держат в неведении, что Димитрий пленен и содержится под стражей, указывали и на главного злодея, на гетмана войска, князя Рожинского. Пан Тышкевич, еще недавно обвинявший Димитрия в обмане, теперь явил неожиданную преданность и во главе своего отряда бросился на штурм подворья князя. Дело дошло до стрельбы, но в конце концов решили выслушать гетмана, тот вышел и поклялся, что Димитрия нет в его доме, ни живого, ни мертвого. Последнее слово утвердило воинство в мысли, что Димитрия уже нет в живых. Принялись искать тело, дотошно обыскивая весь лагерь. Не миновали даже обоза послов польских, перерыли все и, естественно, разграбили.

Волнения эти сильно препятствовали исполнению моего замысла, но я решил ничего не откладывать и положился на волю Господа, ведь именно Он явил мне план. Да и все было готово, отыгрывать назад опаснее, чем двигаться вперед. Еще ночью мы перенесли тело Димитрия, завернутое в ковер, и уложили его на дно дровней, сверхуже насыпали всякого мусора. Но что во дворце мусор, то для крестьянина целое богат-

~~**s*#>*^ ^JSSS ■

ctbo, и проспавшийся возница готов был целовать мне руки за нежданный подарок. Я помолился Господу, простился с Мариной, сел в возок — вот и сгодился! — и приказал двигаться в Москву. На заставе нас остановили, поляки, не знавшие уважения ко мне, даже обыскали мой возок, но они искали тело и на узлы, в которые была увязана царская одежда Димитрия и его регалии царские не обратили никакого внимания. Я долго и громко возмущался, краем глаза следя за тем, как мимо меня беспрепятственно проплывают простые крестьянские дровни с замурзанным возничим.

Место, где захоронить тело Димйтрия, у меня было, единственно достойное его, мое собственное. Перед похоронами Царя Блаженного приказал я выдолбить в основании храма Покрова не одну, а две могилы, чтобы в назначенное время упокоиться рядом с возлюбленным братом моим. Но по тому, как катились дела в державе нашей, я был совсем не уверен, что доведется мне лечь там или в храме Михаила Архангела, среди предков своих, или в Троице, рядом с княгинюшкой. Хорошо, если вообще буду где-нибудь покоиться, а не исклюет меня воронье на лесной дороге или в степи бескрайней.

С протопопом храма Покрова я был в давней дружбе, он мне ни в чем не препятствовал, он же и панихиду отслужил. Той же ночью мы обрядили тело Димитрия в одежды царские, положили его в гроб дубовый вместе с короной императорской, скипетром и яблоком державным, опустили в могилу каменную и накрыли плитой, безымянной довеку.

Димитрий явил собой блестящий итог династии, собрал в себе все достоинства рода: смелость, образованность, широту души. За недолгие годы жизни он изведал все и погиб во цвете лет, с мечом в руках и с любовью в сердце. Прекрасная жизнь, прекрасный конец! Те, кого любит Бог, умирают молодыми.

Так сказал я или хотел сказать в последнем надгробном слове.

«Красное Солнышко, само, Божьим соизволением, взошло, само и закатилось в час назначенный. И опять взошло и опять закатилось, теперь уж навсегда. И в своем коротком беге по не-

^{генрих эрлих}

бу Солнышко то много чего сотворить успело. Кому-то светом ярким, доселе непривычным, указало пути новые. Много и спалило жаром своим. А где-то от тепла его ростки проклюнулись, но когда вырастут они и какие плоды принесут, то нам неведомо» — так думал я о Димитрии в один из скорбных дней, и аут мысли мои сделали неожиданный поворот.

Помните, рассказывал я о своих размышлениях о каре, на наш род Господом обрушенной, и о повторах в истории человеческой, так вот, не все я рассказал, утаил самое важное мор открытие, для меня самое важное. Теперь пришло время открыть правду. Не обессудьте, если в который раз повторюсь, но ту историю давнюю сколько ни рассказывай, все по-разному выходит. Итак, у деда моего, великого князя Ивана Васильевича, прозванного Грозным, был сын Иван, прозванный Иваном Молодым и провозглашенный полноправным соправителем отца, то есть бывший истинным государем Русским. И был утого Ивана единственный сын, прозванный Димитри-ем-внуком. Но ведь и у брата моего, великого князя и царя Всея Руси Ивана Васильевича был сын Иван, которого не я один звал Иваном Молодым и который был государем Русским, оставившим после себя единственного сына Димитрия. Мы все говорили о стариках-государях, о темной и скоропостижной смерти наследников их да о женах царевичей, а о Димитриях как-то забыли. А ведь между рождениями двух Димитриев прошло ровно сто лет, я как заметил это, так чуть не взвыл от ужаса. Ведь судьба Димитрия-внука была злосчастна, венчанный на великое княжение, он при жизни лишился короны, которая перешла к сыну государя, и умер молодым в заточении. И мой дорогой мальчик попал в ту же колею, объявленный еще до рождения будущим царем Русским, он в младенчестве лишился обещанного венца, который достался сыну государя. Я потому так и трясся над Димитрием, что боялся повторения той злосчастной судьбы, потому и укрыл его после угличских событий в монастыре. Димитрий был недалек от истины в своих обвинениях, что я уготовил ему жизнь простую, без подвигов и славы. Я действительно не хотел для него венца царского, я думал только о его жизни. В какой-то момент мне даже показалось, что я обманул судьбу, самонадеянно уподо-,