Прошу зачислить меня в кружок планеристов, обязуюсь добросовестно работать и учиться».

И сейчас не могу сдержать свою радость: 1936 год был для меня везучим! В самом начале его меня зачислили в планерный кружок, а в придачу назначили начальником авиамодельной лаборатории.

Теперь меня учили летать на планере, а я, в свою очередь, учил ребят, почти сверстников, азам авиационного дела. А заключались они в следующем; строй своими руками летающие модели самолетов, планеров и учись.

И вот у меня новый ребячий командир — начальник планерной станции Петр Семенов. Был он единственным штатным сотрудником в этом сверхбеспокойном хозяйстве. А курсантов набралось много, всем хотелось летать. Что делать? Не мог же Семенов один обучать всех. Где же выход? И тогда решили разбить нас на группы, назначить старших, присмотреться и более успевающих готовить инструкторами.

Так в свои шестнадцать лет я стал инструктором-планеристом. Мы понимали, что звание-то громкое. Инструктор-планерист! Но это все — аванс на будущее.

Нам доверили обучение товарищей только по вопросам, которые мы освоили сами немного раньше других. Это была вынужденная мера руководства аэроклуба.

Но... Быть инструктором — значит знать, уметь делать хотя бы на немного, но лучше и больше обучаемого. А мы обучали некоторым элементам, которые и сами только освоили. И спешили идти вперед в мастерстве и знаниях, чтобы не столько научить других, сколько увлечь их личным примером.

В аэроклубе были мастерские, где ремонтировали самолеты. А «лечебного учреждения» для планеров не было — их мы ремонтировали сами. Начала общественные, но порядки строгие, для всех одинаковые и обязательные. За малейшее нарушение установленного порядка курсант получал от инструктора замечание. Если это не помогало, то группа после полетов или занятий обсуждала поступок нерадивого. Но если и это не действовало, вопрос ставился на голосование: решалась дальнейшая судьба обучаемого по принципу «да» или «нет» — отчислить или оставить.

Материальные ценности, принадлежащие аэроклубу, пусть не богатые, но так необходимые всем, охранялись общественностью. Строго выполнялся неписаный закон: «В аэроклуб — неси, отсюда — нельзя». В авиамодельной лаборатории и в каптерке планерной станции были и инструмент, и различный ремонтный материал — все это открыто и никем не охранялось.

Итак, лето 1936 года стало для нас началом освоения сложного летного дела. Уже на планерах. Летали мы невысоко, недалёко. Наши полеты больше были похожи на прыжки кузнечиков. Делалось это так. Начинающий планерист забирался в кабину. Инструктор занимал место на земле у конца крыла планера. Остальные натягивали амортизатор за два конца и через каждые десять шагов дружно, на весь аэродром кричали: «Раз!» Еще десять шагов: «Два!» Потом: «Три! Четыре!» Инструктор, в зависимости от уровня подготовки обучаемого, подавал команду: «Старт!» И вот тогда наступал долгожданный момент. Пилот тянул рукоятку отцепа. Планер, освободившись от завернутого в землю «мертвяка» — штопора, устремлялся за сокращающимся резиновым амортизатором, набирал скорость. Еще мгновение — и фанерная птица отрывалась от земли.

Незабываемые секунды полета! Планер поднимался тем выше, чем больше шагов «накрутили» на амортизатор. А его натягивали все сильнее и сильнее. Шагами этими на земле мы измеряли свои шаги в небо. Если вначале планер только делал пробежку, то через некоторое время он уже отрывался от земли на несколько сантиметров. Потом взмывал в небо. А в конце обучения планер поднимался в воздух на высоту нескольких десятков метров, плавно и четко снижался, садился на зеленое поле, как огромная птица.

Можно представить себе, сколько планер был за день в воздухе и сколько мы его таскали по земле. А полеты продолжались долго. Нередко до наступления темноты. Бывало, уже при луне строились в общую колонну и с песнями шли от своей родной авиационной Камбродской горы в направлении города. И уже там расходились по домам.

А в один из дней шли мы не строем. Небольшими группами. Молча.

— Что не поете? Почему скисли? — спрашивали нас курсанты моторного летания (так называли гех, кто уже перешагнул планеры — летал на самолетах).

А мы только ниже опускали головы. Кое-кто лишь рукой махал да вздыхал в ответ. Да, сегодня нам не до песен. Разбили планер. Это было первое в моей жизни летное происшествие.

И виной всему была (кто бы вы думали?) девушка Шура. Эта симпатичная, в веснушках и с косичками, девчонка. Вообще-то, надо сказать, с полетами у Шуры не клеилось. Отстала она от других. Многим курсантам мы уже натягивали амортизатор шагов на сорок. А ей только на двадцать, да и то с опаской. Так что Шура еще не летала, а, как мы говорили, подпрыгивала на высоту одного-двух метров.

И сегодня, как обычно, я — ее инструктор — дал команду на двадцать шагов. Шура заняла место в кабине. «Старт!» И тут девушка взлетела на высоту около десяти метров. Это для нее было столь неожиданно, что она растерялась и бросила управление. Да и не могла Шура справиться с такой высотой — не подготовлена еще, не обучена. Планер потерял скорость, перевалился на нос и под большим углом врезался в землю. К счастью, Шура отделалась ушибами и, конечно, испугом.

Но планер ….

Теперь-то всем было ясно. А вначале все этакой шуточкой казалось. Надоело курсантам таскать Шуре амортизатор, вот и решили они ускорить ее обучение. Инструктор дал команду на двадцать шагов, а курсанты намотали все сорок.

Наш руководитель Петр Лаврентьевич Семенов, по характеру человек спокойный, немногословный, голос никогда не повышал. Хотя с нами у него бывало всякое. Он тогда сильно краснел. И мы знали отчего. Другой человек при подобной ситуации сильно бы возмутился, а он нет — терпеливо обдумывал, а что же произошло и почему. И краснел. Было стыдно перед Семеновым. Ведь он нам доверил серьезное дело, а мы...

Семенов пришел и, как мы того ожидали, посмотрев на нашу «работу», сильно покраснел, затем покачал головой и тихо проговорил:

— Но как же вы это, ребята, а?

С того дня прошли десятилетия, а помнится все в подробностях. Семенов обошел лежавший на земле поломанный планер. Он был с отбитым носом — кабиной пилота и напоминал подраненную большую птицу.

— Ну что же мы стоим, понурив головы, надо работать, засучивайте рукава повыше — и за дело, — сказал Петр Лаврентьевич.

В нашей группе планеристов были разные специалисты: и токари, и слесари, и шахтеры, и электрики, и другие, а по дереву мастера не было. Семенов помолчал, подумал и решил:

— Ты, Саша, авиамоделист, строгать и клеить умеешь, берись за дело. Старшим был при поломке планера — быть тебе бригадиром и в ремонте.

Ремонт летательного аппарата, хотя и простого по конструкции и не сравнимого, конечно, с самолетом, — . дело очень сложное. Планер все же аппарат летательный! Что модели?! Безусловно, построить их — непростое дело, но там ошибки приводили к поломке — обидному, конечно, итогу. А тут аппарат, на котором летает человек! Понятно, нужен руководитель опытный.

Гурьбой — всем составом нашей планерной группы — идем в авиамастерские просить помощи. Как только мы переступили порог, мастер цеха закричал:

— Лева, ховай инструмент — семеновцы пришли! К счастью, это была только шутка. Как потом выяснилось, Семенов нас опередил и обо всем договорился.

Ремонт был поручен нам, но — под руководством опытного мастера авиационного дела.

Работа спорилась. Вскоре планер был отремонтирован и собран, выглядел он как новенький. Мы хотели как можно быстрее начать полеты.

Но нам сказали:

— Подождите, еще клей. не окреп, пусть по-настоящему высохнет.

А мастер цеха авиамастерских опять с шуткой:

— Не торопитесь с полетами, планер целей будет. Наконец клей подсох, долгожданный день полетов наступил. И снова курсанты планерного летания воспряли духом. Удачно прошли первые полеты на отремонтированном планере.

Бодрое настроение, и мы гордо идем домой с песней. Пели, нет, мало сказать пели — просто горланили свою любимую песню: