Катя вдохнула этот воздух полной грудью
«Да ведь и ты-то сама, – сказала она вдруг себе то, что всегда боялась сказать, – ты сама тоже постоянно врала»
Всю свою жизнь она играла чужую роль – роль какой-то неведомой, несуществующей «правильной православной девочки», которая никогда не была ей близка Она всегда врала, потому что боялась – обличений отца Митрофана, огорчения родителей, вечных мук, Геенны, Божьего гнева. Она всегда – всю свою жизнь – была самой настоящей чистокровной фарисейкой Делала и говорила то, во что не верила, что не чувствовала, что не отзывалось – ни в сердце, ни в разуме Всю жизнь она боялась задавать такие простые и логичные вопросы, которые задавали вокруг все неверующие или «сомневающиеся» люди, нет, ни в коем случае, ведь я же «уже православная» – как можно сомневаться! Как можно допустить хоть какую-то «неблагонадежность»? Не зная ответов, она всегда гнала от себя сомнения как «дьявольское искушение», она не имела своего мнения ни по одному серьезному вопросу, она просто повторяла за батюшками и другими «православными авторитетами» их заштампованные, заученные слова, замыливающие Истину, затрепывающие Слово Божие, пустые слова, не пропущенные ни через одно сердце, жемчужины под ногами свиней.
Именно эта ложь, эта фальшь – поняла она вдруг – и мешала ей как-то объяснить Костику смысл жизни в Церкви Потому что она сама в нее не верила Потому что, когда мама говорила «объясни ему, что для тебя это важно», для нее это на самом деле вовсе не было важно. Отец Маврикий говорил: «Не может быть послан Богом человек, который не разделяет твою веру», ну так эта вера никогда не была ее верой! Какое может быть предательство веры, если ты ее никогда не выбирал? Веры во всю эту субкультуру у нее никогда не было, а веру во Христа они никогда и не предавала Это не Костик не разделял ее веру, это она разделяла его, Костикову, веру, вот в чем дело! Она всегда была похожа на него, на таких, как он, а не на «православную девочку», хоть и старалась убедить себя, что это не так Ей просто не мог бы понравиться «православный мальчик», потому что по-настоящему «православной девочкой» она никогда не была! Она была хулиганкой, драчуньей, любительницей сладкого и книг, она была панк-гёл, так в шутку звал ее Костик, так вот в чем дело, вот оно что!
Господи, ведь так и правда больше нельзя! Разве Богу нужна эта скользкая, склизкая ложь, эта липкая смазанная маска, под которой не видно истинного твоего лица, твоего, Человек, ведь ты задуман без этих фиговых листков и кожаных риз. Ведь каждый из нас – разный, и в разности этой – промысел Божий, откуда же, почему же берутся все эти ходульные персонажи, эти одинаковые застывшие маски древнегреческого театра? Эта фарисейская закваска, дрожжи лжи, на которых вера раздувается вдруг в идеологию, пузырясь так и не заданными вопросами, страхом оказаться еретиком, ужасом от «прелести» и «искушений», живая вера, рождающая теперь мертвых детей, – «правильных православных христиан» Нежизнеспособных, не выживающих, как не выжила «правильная православная девочка Катя». Мертворожденный конструкт, голем, чудовище Франкенштейна – плод неофитства девяностых, православного гетто, невежества, ревности не по разуму, молитв, постов и книг не по возрасту, духовных подвигов не по силам.
На улице почти не было прохожих, только разбившаяся на группки и пары публика расходилась после концерта, в основном все спешили в метро, не обращая внимания на выстроившиеся возле клуба такси – для студентов слишком большая роскошь
Костик предложил переждать, когда толпа в метро схлынет, они с Катей остановились, отошли к стене дома.
– Понравилось? – спросил он
Она активно закивала Хотела только добавить, что теперь болит горло, больно говорить, сорвала голос во время «подпевания» И ухо что-то плохо слышит.
Костик как раз хотел ей что-то сказать в это ухо, она замотала головой
– Что такое?
– На левое ухо оглохла
– Так бывает иногда, завтра пройдет, не волнуйся. Но я все равно скажу, в другое ухо тогда Я давно уже хотел, но что-то не решался, хотя это глупо, конечно… В общем… выходи за меня замуж!
V
«Ешь, пей, душа, веселись» – конечно, ей ли не помнить притчу о богаче? И вот он – конец твой, душа. Не успела ничего попробовать, не успела повеселиться толком, насладиться – Катя всегда так жалела этого богача из притчи Ну совсем же не попробовал ничего, ни денечка! А как предвкушал, наверное…
У нее хотя бы был этот денечек Целая счастливая ночь и утро – во время которых она все время с улыбкой вспоминала о том, что они с Костиком замыслили после новогодних праздников – прогуляться в ЗАГС, подать заявление.
Потому что потом пришел конец
На следующий день, когда она как следует отоспалась после концерта, когда ухо ее почти пришло в норму, и она, счастливая и довольная, отправилась на кухню завтракать (или уже обедать?), папа выловил ее в коридоре и прямо там же, в коридоре, сообщил несколько официально:
– Катя, отец Митрофан велел передать, что он ждет тебя к себе на разговор
У нее так внезапно и резко ослабели ноги, что она чуть не упала, оперлась о стену, глядя на папу тупо, спросила, неожиданно для себя, изменившимся голосом:
– А зачем?
Папа пожал плечами:
– Не знаю Сегодня подошел ко мне в храме и велел тебе передать.
– Так и сказал – прийти?
– Ты хочешь дословно? Сказал так: «Скажи Кате, что я ее к себе зову поговорить Ну, побегали – и хватит»
В голосе его слышалось хоть и тщательно скрываемое, но волнение И даже изумление некоторое Еще бы! Дочку вызывает отец Митрофан! Блудную духовную дочь…
Она прямо физически чувствовала, видела как будто, как за стеной, на кухне, застыла мама, прислушиваясь к их короткому разговору, как ей, маме, тоже страшно, ведь папа, конечно, ей тут же все рассказал, как только поговорил с отцом Митрофаном, еще и в машине по дороге домой, наверное, они это обсуждали и ужасались.
Катя кивнула. Пошла на все таких же ослабевших, негнущихся ногах к себе в комнату, упала на диван
«Конец, конец, конец!!!» – крутилось в голове все громче и громче.
Вот и ответ на вопрос – совесть ли тебя зовет. Вот и ясность – страшная, ужасающая ясность, от которой никуда не спрятаться уже. Последний знак, последняя попытка позвать Катю к Себе – через отца Митрофана. Последнее предостережение перед… перед чем?
Как еще иначе это все объяснить? Почему отец Митрофан позвал ее сегодня? Значит, он все-таки прав Не она, со своей слабой верой в другого Бога, а он, он прав, он, проповедующий Бога карающего, он пытается Катю остановить в последний момент – через него сейчас действует Бог. Он прозорливый, он все узнал, узнал, что Костик сделал предложение, узнал, что вчера она была на рок-концерте, прыгала и скакала (во время всенощной под Казанскую, кстати!), а потом так старательно оправдывала свое отступничество, находила такие убедительные аргументы. Он все узнал! Он увидел, как глубоко, как страшно она пала, в какой она прелести, он – все такой же всемогущий отец Митрофан – хочет ее спасти, остановить на самом краю, уберечь свою духовную дочь от последнего, разрывающего все прежние связи шага От шага в новую жизнь – без Церкви. Он, вновь огромная черная скала, которую она вроде бы когда-то победила (наивная, наивная дура!), он вернулся куда более страшным, куда более сильным В последний момент, когда она уже думала, что сбежала, что освободилась, когда начала выздоравливать, он – который никуда не уходил вовсе! – протянул руку, взял ее за шкирку и поставил на место И разом поднялся вихрь в ее маленьком мирке, разом слетели со стен все яркие декорации, которые она намалевала, играя в свободу и любовь, и в обнажившихся черных стенах, вздымающихся до неба, отражаясь от этих стен, грохоча и бесконечно повторяясь, громче самого громкого рока, гремело, гремело, гремело: «Ну, побегали – и хватит!»
Она уже знала, что не пойдет. Не потому что считала его неправым, нет – теперь-то в его правоте у нее не было ни малейших сомнений Но она не могла уже повернуть назад Она понимала прекрасно – после последнего предостережения наступит конец. Не от новой жизни хотел уберечь ее отец Митрофан – он хотел спасти ее от смерти Потому что дальше будет смерть Потому что бессмысленна жизнь человека, который не желает каяться, который закостенел в своем грехе и прелести Но с этим отказом прийти она как будто согласилась на бой, битву – последнюю? Бросила окончательный, оформившийся вызов – кому? Богу? Или Страху? Решилась убить этого страшного змея, которого назвала совестью?
