Вернувшись однажды с работы, он застал Шурочку в слезах.

— В чем дело? Что с тобой? — спросил он встревоженно.

Шурочка разрыдалась еще сильнее. Слезы душили ее, и она не могла вымолвить ни слова.

— Не плачь, Шурочка… Не надо… — бормотал Коваль растерянно.

— Не могу, ох, не могу…

— Но что случилось, скажи, что случилось?

Шурочка на миг подняла заплаканное лицо и снова уткнулась в подушку.

— Не могу!.. Боже мой, что делать? — вскрикивала она истерически.

Коваль сел на кровать рядом с Шурочкой и погладил ее волосы.

— Не надо, — вскрикнула она испуганно. — Не притрагивайся ко мне… Нехорошо.

— Что нехорошо?

— Не надо, Мишенька… Не спрашивай, лучше уйди.

Коваль закурил и нервно заходил по комнате. Он терялся в догадках: что могло произойти с Шурочкой? В последнее время она жаловалась на головные боли… Но почему она плачет и ничего не говорит?.. Может быть, опять из-за путевки на курорт? Вера Павловна уговаривала Шурочку поехать в Крым, но Коваль не мог достать путевку. Цехком как-то получил путевку в Ялту. Когда на заседании решали, кому ее выдать, Коваль уже готов был попросить отдать путевку ему. Он рад был уплатить за нее не тридцать процентов, а полную стоимость, да еще приплатить. Но ему вдруг стало не по себе. Он промолчал, а потом объяснял Шурочке:

— Я не мог этого сделать… У Сергея Никифоровича обнаружился туберкулез. Ему ехать надо.

— Но он старик! Какой туберкулез? — удивилась Шурочка.

— Не знаю, — признался Коваль. — Разве у стариков не бывает туберкулеза?

— Говорят, что после сорока лет туберкулез не страшен.

— Может быть… Не знаю… Но у него туберкулез, врачи признали, не мог же я забрать эту путевку… Неудобно.

— Неудобно! Тебе всегда неудобно… — Шурочка повернула к нему злое лицо. — Другие делают… Если любят жену — для нее все делают.

Они тогда поссорились, три дня не разговаривали. И даже домработница это заметила и, когда Коваль утром умывался, сказала ему укоризненно:

— Помирились бы, Михаил Ефимович. Не можу я дывытысь, як Александра Прохоровна мучается.

В то утро Коваль не поспел к оперативке. Он долго возился с чертежами новой форсунки и все никак не мог определить коэффициент использования топлива. Не в форсунке, конечно, было дело, чертежи можно рассмотреть и в цехе. Он ждал, когда проснется Шурочка, чтобы поговорить с ней. А когда она проснулась и взглянула припухшими сонными глазами на него, он сказал, как ни в чем не бывало:

— Достану тебе путевку в Ялту, подожди с недельку.

Шурочка радостно бросилась к нему и прильнула жаркими губами к его губам.

Неделя прошла. С путевкой пока ничего не выходило. И Коваль решил пойти к Коломийцу. Он ждал расспросов и больше всего боялся, что Коломиец спросит:

— Разве ваша жена больна? В Крым ведь едут чахоточные.

Надо было бы тогда выкручиваться, объяснять.

Но Коломиец ни о чем не расспрашивал. Выслушав просьбу Коваля, он, не задумываясь, сказал:

— Сделаем, Михаил Ефимович. Для вашей жены… значит, для вас… все сделаем.

Коваль не рассказал об этом разговоре Шурочке. Мало ли что может быть. Коломиец мог забыть, путевки могло не оказаться. Лучше уж не обещать и прийти с готовой путевкой…

Третьего дня он встретил Гусева, и тот между делом сказал ему, что Вера Павловна собирается скоро в Ялту. Может быть, это разволновало Шурочку?..

— Не плачь, Шурочка, — сказал он, подойдя к ней. — Я сделаю так, что ты поедешь с Верой Павловной в Ялту.

Шурочка вскочила, как ужаленная. Слезы все еще текли по ее щекам, но глаза вдруг стали сухими, точно какой-то невидимый огонь осушил слезы.

— Не надо! — вскричала она. — Не говори о ней.

Она закрыла глаза, прижала ладони к лицу и процедила сквозь зубы с омерзением:

— Какой ужас! Что я сделала!..

Коваля вызвали в милицию. Направляясь туда, он недоумевал по поводу того, зачем его вызвали. Как-то у него произошла ссора с начальником милиции из-за того, что возле общежития стоял незакрытый мусорный ящик. Милиционер оштрафовал коменданта за антисанитарию, тот пожаловался Ковалю и просил его заступиться. Коваль позвонил тогда начальнику милиции и разговаривал с ним в повышенном тоне.

— Вам, видно, покоя не дает административный зуд. За что вы оштрафовали человека?

Начальник милиции ответил, что коменданта неоднократно предупреждали о его ответственности за санитарное состояние общежития и прилегающей территории. Но он мер не принял, и наказание им вполне заслужено.

Сгоряча Коваль не разобрался и принялся отчитывать начальника милиции. Тот в свою очередь повысил тон. Коваль, не закончив разговора, бросил трубку. Комендант уплатил штраф. На том дело и кончилось.

«Видно, обиду затаил, — размышлял Коваль по дороге в милицию, — придерется к чему-нибудь… Только шутишь, не на такого напоролся!»

Дежурный направил Коваля к оперуполномоченному. В тесной комнате стоял стол и возле него два простых стула. За столом сидел среднего роста человек лет тридцати пяти, с приятным лицом, напоминавшим кого-то знакомого, «Видел, наверное, в городе», — подумал Коваль.

Когда он сел, оперуполномоченный сказал:

— Я вызвал вас по делу, о котором вы уже, очевидно, знаете.

— О мусорном ящике возле общежития?.. Видно, делать нечего милиции, что она мусолит так долго это дурацкое дело.

— Какой мусорный ящик вы имеете в виду?

— Открытый мусорный ящик, за который оштрафовали коменданта. По этому поводу меня вызвали?

Улыбка горечи мелькнула на губах следователя.

— По этому поводу, я думаю, вас не стали бы тревожить… А больше вы ничего не знаете?

— Что именно?

— Жена вам ничего не говорила?

— Мало ли о чем говорит жена с мужем. Почему это вас интересует?

— Ваша жена говорила вам, что мы ее вызывали на допрос?

Коваль удивленно раскрыл глаза.

— Нет, не говорила.

На лице следователя что-то дрогнуло. Он встал из-за стола и сел на стул напротив Коваля.

— Это совсем плохо, Михаил Ефимович. Я имя и отчество ваше знаю не только в связи с этим делом, — сказал он просто, с оттенком грусти. — Моя фамилия Чернов. Брат мой работает в вашем цехе… И Александру Прохоровну знаю. Она хорошая женщина… Наша, советская, Я помню ее еще девочкой. Мы в одной школе учились… Что произошло?

Что произошло? Это то, о чем думал все эти дни Коваль. Что произошло с Шурочкой? Она бросила работу, целые дни и вечера ее нет… Истерика, которая произошла вчера… Она так и не объяснила, в чем дело.

— Она плакала, — вырвалось у Коваля.

— Когда плакала? — спросил Чернов.

— Вчера… Я пришел с работы… Она плакала.

— И она вам не объяснила почему?

— Нет, не объяснила.

Ковалю стало неловко перед этим чужим человеком, который знает о его жене больше, чем он сам.

— Мы вызывали ее на допрос.

— Зачем? Объясните, наконец, в чем дело.

Следователь снова сел за стол.

— К сожалению, я далеко не все еще могу объяснить. Может быть, вы мне поможете. Скажите, ваша жена никогда к вам не обращалась с просьбой об освобождении из тюрьмы цыгана?

— Какого цыгана?

— Осужденного за воровство.

Коваль развел руками.

— Ничего не понимаю… О каком цыгане идет речь? У нас работает цыган… Михаил Сокирка… Стахановец. Он кандидат в депутаты.

— Знаю. Не о нем речь… О цыгане Вайда…

— Вайда?… Стойте. Знаю. Со мной говорили.

— Кто? Жена?

Коваль пытался вспомнить, кто с ним говорил об этом цыгане. Нет, не Шурочка… Кто-то звонил… Коломиец.

Он снова замкнулся.

— А что такое?

— С вами говорили?

— Говорили.

— Почему?

— Начальник тюрьмы — мой товарищ. Меня просили поговорить, чтобы Вайду перевели на зачетную работу, чтоб день считался за три.

— Кто просил?

Коваль задумался.

— Я скажу вам, — сказал он. — Только мне хотелось бы перед этим поговорить с Сиговым.