Михо кивнул головой.

— Ну, да ладно, это к слову я. А теперь расскажите, кто это вас прижимает.

Михо рассказал о возражениях против безмуфтовых труб.

— Как они могут говорить такое? — сказал он горячо. — Это ж такое простое дело! Труба и дешевле, и лучше.

Сигов понимающе закивал головой и раздумчиво сказал:

— Понятно, понятно… Но я думаю, что чем больше возражают, тем лучше вам же. Послушаешь, что говорят люди, и опять проверишь себя: а всё ли действительно правильно, а нет ли где-нибудь ошибки? Вы наберитесь терпения, прислушайтесь к каждому замечанию — и поймете: не зло вам делают, а пользу.

Сигов внимательно посмотрел на Михо, словно желая проверить убедительность своих слов.

— Мне кажется, следует сделать так, — продолжал он, — я позвоню сегодня в обком и попрошу связаться с Баку, чтобы оттуда прислали опытного специалиста. Пусть посмотрит безмуфтовую трубу. Трубы ж для нефтяников, и ихнее слово главное… А трубы выпускать будем.

И, нагнувшись к Михо, словно собираясь доверить ему какую-то тайну, тихо произнес:

— Я не всегда был секретарем партийного комитета, я по специальности трубник и кое-что в этом деле соображаю… Смотрел я трубу. Будем катать!

Когда Михо ушел, Сигов несколько минут просидел молча, потом сказал Никифорову:

— А тебе, дорогой товарищ, задание такое: труба трубой, а за этого товарища ты отвечаешь особо. Учить его надо. И к партии приблизить. Хорошим коммунистом будет.

Из Баку приехали два представителя. Глядя на них, можно было подумать, что нефтяники, подбирая делегатов, позаботились о том, чтобы один дополнял другого.

Начальник технического управления комбината «Азнефть» Джафар Ибрагимов был низенький, толстый, лет сорока. Короткие ножки его двигались быстро и, казалось, не знали устали. Ибрагимов всегда куда-то спешил. У людей, наблюдавших за ним, было такое впечатление, что этот человек толком и не знает, куда, собственно, спешит. Это впечатление усиливала близорукость Ибрагимова, от которой его мало спасали толстые стекла очков в золотой оправе. Страдая от своей близорукости и боясь попасть впросак, Ибрагимов постоянно оглядывался, осматривался, правильным ли путем идет. И все же, несмотря на предосторожности, почти всегда попадал не туда, куда следует, возвращался, спешил и опаздывал…

Второй делегат бакинцев, знаменитый мастер бурения треста «Лениннефть» Абдулла Рустамов, был полной противоположностью своему спутнику. Высокий старик шестидесяти двух лет, он сохранил бодрость и работоспособность юноши. Лицо его было словно высушено солнечными лучами. За всю свою жизнь Абдулла Рустамов никогда не болел, не понимал, что значит плохо видеть или слышать. По дороге из Баку он все допрашивал Ибрагимова, показывая ему на некотором расстоянии то чашку, то книжку:

— Неужели не видишь? — удивленно спрашивал он.

И когда Ибрагимов отвечал отрицательно, Абдулла недоверчиво качал головой.

Ибрагимов жаловался на бессонницу, на головные боли. Абдулла не понимал, что значит «лег — и не спит».. Он ложился и тут же засыпал. Кстати, за всю свою жизнь Абдулла не мог припомнить ни одного сна.

Абдулла Рустамов хорошо знал русский язык, но никак не мог выговаривать мягкие окончания в словах. Он говорил «пят» вместо «пять» и часто коверкал слова, когда в начале слова попадались две согласные рядом, разъединяя их по своему усмотрению гласной. Так, журнал «Крокодил» превращался у него в «Каркадил», а «трамвай» — в нечто среднее между «тарамвай» и «итрамвай».

Сколь различной была внешность бакинских делегатов, столь различны были и их характеры. Ибрагимов был по натуре молчаливым, замкнутым, несколько недоверчивым человеком. Абдулла Рустамов — наоборот: веселым, радушным, общительным, с открытой душой, по-детски непосредственным, располагающим к себе.

Приехав на завод, делегаты вместе с директором обошли цехи. Ибрагимов не проявил вначале особого интереса к процессам производства, то ли оттого что видел производство труб не впервые, то ли потому что, по близорукости, вообще плохо видел то, что ему показывали. Без особого интереса отнесся он и к Михо, которого ему представили в прокатном цехе как одного из авторов предложения о прокатке безмуфтовых труб. Он пожал руку Михо, пробормотал: «Хорошо, очень хорошо», — и без всякого перехода спросил директора, имеется ли на заводе какой-то прибор. Получив утвердительный ответ, он снова пробормотал: «Хорошо, очень хорошо», — и побежал дальше.

Закончив обход цехов, Ибрагимов прошел с Гусевым в технический отдел, где засел в отведенную ему комнату и начал тщательно изучать документы лабораторного исследования, сказав, что ему понадобится на это дня два. Эти два дня Ибрагимов почти не выходил из комнаты. Он попросил приносить ему сюда завтрак, обед и ужин. Сидел допоздна.

Часа в два ночи Гусев зашел в продымленный сладковатым трубочным табаком кабинет и спросил у Ибрагимова, какое впечатление производят на него материалы. Ибрагимов ответил своим обычным «хорошо, очень хорошо». Он готов был снова углубиться в расчеты, но Гусев сказал:

— Уже поздно. Я еду домой. Подвезти вас к гостинице?

Ибрагимов с сожалением взглянул на стол, но все же последовал за Гусевым.

Перед тем как выйти из кабинета, он трижды повторил уборщице:

— Ради бога, на моем столе ничего не трогайте. Пусть все так будет.

Когда она заверила его, что ничего не тронет, он пробормотал: «Хорошо, очень хорошо», — и пошел за Гусевым.

Всю дорогу до гостиницы он молчал, односложно отвечая на вопросы спутника о Баку, о делах в «Азнефти».

Придя в гостиницу, он хотел зайти в комнату, где жил Абдулла, но, узнав, что тот спит, прошел к себе.

На другой день он попросил разыскать на заводе Рустамова и просидел с ним несколько часов.

Затем пошел с Абдуллой в цех, побывал в муфторезном отделении, поговорил с мастером и вернулся в продымленный кабинет.

Вечером, когда Гусев зашел к нему с директором завода, Ибрагимов заявил, что закончил изучение материалов.

— Хорошо, очень хорошо! — сказал он, потирая руки и поправляя сползавшие очки. — Обстоятельный, интересный материал. Только я просил бы, если это не будет затруднительно для завода, разрешить все исследования повторить при мне. Люблю, как говорят, сам пощупать, тогда поверю, — добавил он, словно оправдываясь.

Гусев запротестовал было, но Коломиец остановил его.

— Мне кажется, что товарищ Ибрагимов прав. Лучше еще раз проверить. Прошу вас, Мстислав Михайлович, сделать все возможное, чтобы товарищ Ибрагимов мог вести исследования в благоприятных условиях: выделить людей, аппаратуру, ну, в общем все, что нужно.

На другой день бригада лаборантов и металлографов под руководством Джафара Ибрагимова приступила к работе.

Михо, узнав об этом, обиженно сказал Саше:

— Опять проверять! Почему он не верит? Что, мы не советские люди и будем обманывать государство?

— Ты не прав, — возразил ему Гнатюк. — Дело тут миллионами пахнет. Пусть проверит. Это не помешает.

Тем временем Абдулла Рустамов целый день не выходил из цеха, а среди ночи появлялся снова. Он стал всеобщим любимцем и особенно пришелся по душе Сергею Никифоровичу. За первые же три дня пребывания на заводе Абдулла так досконально изучил процессы производства и людей, словно проработал здесь долгие годы. Величайшей радостью для него было, когда Михо, уступив его просьбам, разрешил ему держаться за рычаги и вместе с ним прокатал одну трубу. Он потом проследил весь ее путь, до отделки. Спросил, нельзя ли на ней сделать какую-нибудь особую пометку и отправить на промысел «Лениннефть», чтобы друзья увидели трубу, прокатанную им, Абдуллой. Узнав, что завод не отправляет трубы отдельно промыслам, очень сокрушался. Некоторое успокоение принесло ему то обстоятельство, что фотокорреспондент заводской газеты запечатлел его на стане держащим рычаги управления. На другой день фотокорреспондент принес ему пачку снимков, и Абдулла с радостью подумал, как покажет их друзьям, возвратясь в Баку. Все-таки его не оставляло чувство досады, что сфотографировали его не тогда, когда он катал «свою» трубу, а позднее, заставив позировать.